Конечно, вижу. Он керамический, достигает трех футов в высоту, и на шее у бедняжки напряжена мышца, как у настоящего жирафа в зоопарке Санта-Бар-бары. Я о нем читала.
— Я заплатила за него десять тысяч долларов.
— Вот это да! Огромные деньги.
— А теперь скажи мне, Рошель, какой в нем смысл?
— Декоративный ?
Она встает, подходит к камину и берет красное с золотом китайское блюдо.
— Угадай, сколько оно стоит?
Пожимаю плечами.
— Пять тысяч. Золото, двадцать четыре карата. Пять тысяч за тарелку, из которой ты никогда не будешь есть. Она стоит здесь на подставке без всякой пользы. Это так называемый предмет роскоши. — Виктория ставит тарелку и берет золотую рамку для фотографий. В ней ее моментальный снимок вместе с Мэттом. — Вот еще один. Угадай, сколько это стоило?
— Восемь тысяч?
— Девять девяносто девять, — качает головой Виктория. — Я купила ее в «Уоллмарт» [28]. — Перед тем как поставить рамку на место, она гладит лицо сына. — А теперь скажи мне: какой из этих трех предметов самый ценный?
Никогда не думала, что мне придется разгадывать загадки. О Боже! Надеюсь, я отвечу правильно.
— Фотография Мэтта?
— Конечно, — одобряет она и садится. — Виктория Раш хочет упростить свою жизнь. Она с тоской вспоминает те времена, когда многие вещи делала сама. Она не знает, в какой момент стала настолько беспомощной. В этом смысле слава — забавная вещь! Ты усердно трудишься, чтобы подняться на вершину, но, оказавшись там, расслабляешься. Перестаешь уделять внимание личным связям, духовности и единению со всем миром. Мы все объединены одной космической силой. Рошель, поверь мне, твое вхождение в эту силу зависит от баланса в твоей жизни. Тебе все ясно?
Киваю, но почти ничего не понимаю. Меня увольняют или нет?
— Короче говоря, Виктории Раш не нужно так много помощников.
Вот оно! Неопределенности больше нет. Я чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Снова задерживаю дыхание и смотрю в пол. Не хочу, чтобы она видела, как я плачу.
— Я решила оставить тебя и уволить Микаэлу.
Мои ягодицы разжимаются, что очень опасно, и я поднимаю голову.
— Как? — Оказывается, я смотрю ей прямо в глаза, но ничего страшного не происходит.
— В последнее время я не очень довольна работой Микаэлы. Кроме того, мы с тобой гораздо лучше подходим друг другу.
Мои руки перестают потеть.
— Правда?
— Да, — подтверждает она. — Рошель, в тебе что-то есть. Не могу точно определить, что именно, возможно, твое простодушие, перед которым невозможно устоять.
— Спасибо, — говорю я.
— Пожалуйста, сообщи об этом Микаэле.
— Я ? — У меня снова схватывает живот. — Я должна сказать ей, что она уволена?
— Ты же не думаешь, что это буду делать я?
— Гм… нет, мадам.
— Хорошо. Теперь, если не возражаешь, я ненадолго прилягу. Это лечение меня изматывает.
Я вынуждена сесть на лестницу, чтобы взять себя в руки. Виктория сказала, что «мы подходим друг другу». Знаменитая женщина хорошо ко мне относится! Но как быть с Микаэлой? Теперь она моя подруга. Как сказать ей, что она уволена? Спускаюсь вниз и вижу ее в холле со стопкой газет.
— Где ты была? Опускаю глаза.
— Виктория хотела поговорить со мной.
— О чем?
— О разных вещах. — Как я могу сказать ей прямо?
— Каких вещах? — раздражается Микаэла.
— Она хочет жить проще, — начинаю я.
— И?..
— Сбалансировать свое единение…
— Что?
— Ей нужен только один ассистент, — выпаливаю я.
— Я уволена? — спрашивает она.
Делаю такое лицо, как будто меня мучают газы, что недалеко от истины.
— Ты шутишь?
— Извини, я думала, она выгонит меня. Я шокирована не меньше, чем ты.
— Если она сокращает штат, то почему оставляет тебя? Я работаю здесь дольше.
— Она считает, что мы лучше подходим друг другу, — шепчу я.
— Она разговаривала с тобой раньше?
— Мы много разговаривали.
— Когда, например?
Я молчу. Дело в том, что по-настоящему я никогда не беседовала с Викторией. До сегодняшнего дня. Но теперь она изменилась. Может, новая Виктория на пороге смерти смогла проникнуть в мою душу и понять, какая я замечательная девушка.
— Микаэла, прости, — говорю я. Мне действительно жаль. Но было бы гораздо хуже, если бы уволили меня, поэтому я немного смущена. Чувствую себя плохим человеком, но ведь я не делала ничего дурного.
— Не знаю почему, но я не сержусь на тебя, — вздыхает Микаэла. — Ты так и осталась бестолковой.
— Это низко — так говорить.
— Ты права, — соглашается Микаэла. — Извини.
— Мистер Мерчинсон — мой преподаватель английского в средней школе — считал, что я многое вижу не так, как окружающие. Но я не бестолковая. Он думал, что именно это качество делает меня хорошим писателем.
— Только не рассказывай мне, что ты написала сценарий о молодой девушке из Шугарленда, которая приезжает завоевывать Голливуд, и обо всех очаровательных и странных людях, которых она оставила, отправившись на поиски своего «я».
— Ничего себе! Откуда ты знаешь?
— Да так, простое предположение, — усмехается Микаэла.
— Большая часть сценария о ее отношениях с матерью-алкоголичкой. О том, как тяжело ей вырваться на свободу. Думаю, хорошая книга должна затрагивать в человеке неожиданные чувства.
— Значит, ты спала с ним?
— С кем?
— С твоим учителем английского?
— Нет… — Я никогда не умела лгать. — Да, один Раз.
— Удачи тебе, Рошель! — сердито говорит Микаэла и уходит.
— Увидимся в «Трейдер Вик», да? — кричу я ей вслед, но она не отвечает.
Не знаю, радоваться мне или огорчаться. Я в тупике.
* * *
— Как мне поднять тебе настроение? — спрашивает Дэн.
Я сижу на диване, притянув колени к груди.
— Хочу, чтобы позвонила мама. Я оставила ей миллион сообщений.
Дэн не отвечает, и я понимаю, о чем он думает. Он считает, что моя мать в кашемировом джемпере цвета фуксии, который я отправила ей, без сознания валяется в «О'Херихаи» — единственном ирландском баре за семьсот миль от города. Интересно, кто в таких случаях отвозит ее домой?
— Ты не скучаешь по Шугарленду? — любопытствую я. — По ненормальному бармену-ирландцу, ребятам в «Старбакс», сеньору Малдонадо и его пришельцам? Девушке-полуиндианке с кожной болезнью? По тому, как плакал мистер Мерчинсон, говоря о Шекспире?
— Нет, — говорит Дэн, и он не лукавит. — И она не была индианкой. У нее просто плохая кожа.
Не знаю, как справиться со своими чувствами. Я действительно счастлива, что меня не уволили, но мне жаль Микаэлу. В этом городе очень сложно завести друзей, а мне казалось, что мы стали ближе.
— Хочешь, поедем в мексиканский ресторан? — предлагает Дэн.
— Нет, мой желудок еще не отошел от разговора с Викторией.
— Рейч, возьми себя в руки! Я понимаю, ты расстроена из-за Микаэлы, но ведь ты не виновата. Виктория выбрала тебя. Вот и все. Постарайся радоваться, ладно? Ты ведь теперь часть этого бизнеса.
— Я никогда не получу ответ из Школы кино и телевидения, — ною я. — Им не понравился мой сценарий.
Дэн открывает ящик стола, достает остатки марихуаны и начинает скручивать сигарету. Как здорово иметь такого друга, как Дэн! Он очень хорошо меня знает и понимает, что именно мне нужно в подобном настроении. А со мной такое часто бывает. Мистер Мерчинсон тоже знал эту мою особенность. Он говорил, что я слишком чувствительна, и такие люди, как я, страдают и от чужих проблем также.
— Вот что делает тебя писателем, — сказал он мне однажды. — А ты, конечно, знаешь, что Кьеркегор говорил о писателях.
— Кто?
— Он говорил: «Весь мир можно разделить на тех, кто пишет, и тех, кто не пишет».
— И какая часть лучше? — спросила я.
Но в ответ он лишь шикнул на меня, а потом закрыл дверь в класс и погасил свет.
Обмануть бывшего заключенного оказалось не так уж сложно! Ленни Траск хотел увидеть контракт собственными глазами. Никаких проблем, амиго! Я отсканировал оригинал, изменил срок действия с трех лет на пять и распечатал новую копию, только без подписи. Мне оставалось лишь расписаться, и это тоже было несложно: я миллион раз подделывал подпись Тревиса на фотографиях для поклонников и журналистов. Никогда не думал, что в мои обязанности будет входить «беловоротничковая преступность» [29], но разве у меня есть выбор? Мне нужно начать поиск своего «я»! Поднявшись выше по «цепи питания», я перестану заниматься преступной деятельностью. Все знают, что я хороший парень! Но Джонни предъявляет ко мне, как к работнику, очень жесткие требования, и я вынужден выполнять их. Меня нельзя привлечь за это к ответственности! Я постоянно убеждаю себя в этом. Наверное, Эйхман [30] думал так же.
Закусываю губу и вздыхаю.
Получив документ, Ленни внимательно изучает его, а потом протягивает Тревису:
