Я не видела Андрея столько страшных дней (сорок восемь или сорок девять), но лучше бы я его не видела! Держала под столом за джинсы, вцепилась и не могла разжать руку. Неотрывно смотрела на дверь, – кто входит в кафе, похожи они на тех, кто приходит арестовывать, или это просто посетители.
– Зачем ты меня держишь? Я не убегу.
Я открыла рот и закрыла, – оказалось, у меня нет голоса. В любую минуту могут войти… подойдут к нам с непроницаемыми лицами, скажут Андрею: «Вы арестованы»…
– Ты что, нервничаешь? – удивился Андрей.
Нервничаю? Я… Дожидаясь Андрея, я несколько раз сменила стол, перебегала со своей чашкой кофе от одного к другому. Села за столик в самом темном углу лицом к входу, это инстинкт: наши предки садились лицом к входу, чтобы контролировать ситуацию, в случае появления врага мгновенно вскочить, метнуть копье, вот и я – сижу в углу, если что, метну копье.
Я понимаю, почему совершенно спокоен Василий Васильевич – латте, черствое пирожное «медовое», – он адвокат, мы – его работа, и арест клиента на глазах адвоката – это его работа. Я не понимаю, почему совершенно спокоен Андрей – двойной эспрессо, черствое пирожное «медовое» – что это, сила воли, полное отсутствие воображения?
Возможно, все дело в темпераменте. Пятачок боится Буки и Бяки, прислушивается, присматривается, не появились ли Бука и Бяка, – а Пух не боится. На первый взгляд смелость лучше, чем трусость, но только на первый взгляд: Пятачок заметил следы Буки и Бяки, а Пух нет. Невротик Пятачок имеет больше шансов избежать опасности, он гораздо более сохранен, чем флегматик Пух.
Но тут еще кое-что, важное: ему стыдно бояться. Я имею в виду, Андрею стыдно бояться, не Пуху. Стыдно смотреть на дверь, оглядываться, соблюдать меры предосторожности. Однажды во время войны рядом с нами упала бомба…Ну, конечно, не совсем так, но почти что. Это было в Израиле во время очередных военных действий: мы с Викой и Андреем шли по улице в городе Беэр-Шева, и вдруг завыла сирена, люди побежали, некоторые упали на землю и прикрыли голову руками (их учили, как себя вести в случае бомбежки). Андрей толкнул нас к стене дома (так тоже можно делать в случае бомбежки), мы с Викой впечатались в стену, обнялись, закрыли глаза, – и раздался взрыв. Взрыв! Бомбы! Или снаряда. Где-то далеко. Очень страшно. Когда я открыла глаза, я увидела Андрея – он стоял посреди улицы и внимательно осматривал окрестности: все ли в порядке. Как будто он железный, как будто у него нет нервов! Я кричала: «Ты сумасшедший!» Но я понимаю: его же не учили бежать, падать на землю, закрывать голову руками, впечатываться в стену, – ему это неловко.
А Пятачку не стыдно бояться! Я боюсь даже на секунду отвести взгляд от двери. У нас разные темпераменты, к тому же имеют место гендерные различия: он мальчик, а я девочка.
…– Провокатор – бывший мент? Был бандитом, стал ментом, был ментом, стал бандитом? Подонок, пробу негде ставить… – сказал Андрей.
Василий Васильевич кивнул, и я вдруг почувствовала умиротворение, и привычная уже тошнота утихла, и сердце перестало биться в горле: они мужчины, понимают, что происходит, и друг друга понимают. Обсуждают, анализируют, решают, а я – ура! – могу больше ничего не понимать, а лишь привносить в их жизнь смешное и милое. По моему мнению, феминистки устраивают скандал из ничего: каждый сам решает, быть «как мужчины» или цветком прекрасным и беззащитным, украшением жизни.
Надо мной звучали слова «перечень наркотических средств», «количество препарата», «следствие», «суд», а я сидела рядом, как прекрасный цветок или рыба в томате (бабушка говорила, что рыба в томате украшает стол). Смотрела на Андрея, как путник смотрит на отплывающий от пристани корабль, – сейчас он договорит с адвокатом и уйдет, каждое мгновенье, каждое слово, каждое «перечень наркотических средств» отдаляет его от меня.
Андрею кто-то позвонил (почему он не выключил телефон?!), и пока он орал в телефон: «Ты срываешь мне сроки! Поставь другую бригаду!», Василий Васильевич наклонился ко мне через стол:
– Увидев вашего мужа, я понял: он не продавец наркотиков.
Значит, до того, как Кот Базилио увидел Андрея, он думал: «А черт его знает, может, он и наркоделец, в прослушке-то много чего есть…»?
…И опять зазвучали слова «перечень наркотических средств», «количество препарата», «следствие», «суд».
– Зачем тебе все это? – сказала я.
– Как зачем? Чтобы бороться. Чтобы правильно построить защиту, – сказал Андрей, и Василий Васильевич подтвердил, что да, нужно правильно построить защиту.
Защиту? А можно сделать так, чтобы все прекратилось прямо сейчас? Я давно уже, прежде чем войти в кафе «Кузнечик», на секунду замираю на пороге и мысленно перечисляю «квартира, Муркина квартира ванна на кухне – окна в стену, мои драгоценности, елочные игрушки»…Никто не сказал мне «Плати! Пуск!», но перечисление меня немного успокаивает…Я давно уже бубню про деньги, спрашиваю Василия Васильевича: «А можно заплатить, чтобы Марфу выпустили, а дело сожгли?» Он отвечает: «Не так все просто». Нельзя Марфу выпустить, а дело сжечь: выпустить ее означает признать ошибку, они на это не пойдут, нельзя без суда, нельзя без приговора, нельзя-нельзя-нельзя – судебная система не признает своих ошибок. Марфу задержали вечером, а утром уже провели юридическую процедуру, после которой Марфа из задержанной стала арестованной, значит, это кому-то было нужно, – кому? У них у каждого свои интересы.
…– Но, может быть, уже можно заплатить? Почему нельзя? Пусть выбросят свои пленки, возьмут деньги и отстанут от нас, – сказала я, все еще находясь в образе прекрасного цветка или рыбы в томате.
– Нет, – сказал Андрей.
– Что нет? – сказала я.
– Я не буду платить.
– Я не понимаю, объясни, – попросила я.
Андрей объяснил: «я сказал, нет!», «я сказал, не буду!» и просто «нет!». Подбородок вперед, взгляд в одну точку.
Василий Васильевич посмотрел на меня с девчоночьим вредным лукавством – вот какая ты, не понимаешь собственного мужа… Ох, да понимаю я, понимаю, это не бином Ньютона! Я знаю, почему он рычит от злобы, почему выставляет подбородок, почему в бешенстве смотрит в одну точку. Ему унизительно платить. Это как будто они выкрутили ему руки, взяли над ним верх, победили его.
– Я бандитам никогда не платил. Я даже в девяностые бандитам не платил. И сейчас не буду, – сказал Андрей. Подбородок решительно вперед, взгляд в бешенстве в одну точку.
…И разговор продолжался без меня: «…Если Марфу выпустят до суда, она скорей всего получит условный срок…» – «Работайте над изменением меры пресечения Марфе, тут я… кхе-кхе… готов на все, что потребуется, чтобы девочка была дома».
Мужчины друг друга понимали, я сидела рядом, украшала их жизнь и думала свои маленькие мысли: почему он так странно себя ведет – как будто не скучал по мне, как будто сердится на меня, почему он так зол, вот-вот взорвется от злости?…
Андрей заплатил по счету, ушел.
– Ваш муж прекрасный аналитик, ему, в сущности, не нужен адвокат, – сказал Василий Васильевич.
Я схватила его за рукав и зашептала:
– Нам очень нужен адвокат, Андрей такой упрямый, как асфальтовый каток, долго разгоняется, едет, не разбирая дороги, упрется во что-то, опять долго разгоняется, – нам очень нужен адвокат, мы без вас не развернемся…
Испугалась, что Кот Базилио нас бросит. И – неловко взрослому человеку так вести себя при адвокате, но я выскочила из кафе «Кузнечик», даже не притворившись «ой, я кое-что забыла сказать мужу», – если я сейчас не выбегу за ним, не узнаю, почему он вел себя так, будто не скучал по мне, то умру от обиды!.
Андрей уже завел машину, и – я увидела, как он вдруг резко, с размаха, ударил ладонью по рулю.
– Почему ты злишься? Мы так давно не виделись, а ты как будто не скучал по мне, ты как будто не любишь меня, ты…
– Я не злюсь. Я злюсь, потому что мне без тебя плохо.
О-о… Злится, потому что ему без меня плохо, скучает, вот и злится? Как ребенок, сердится на то, что голоден и хочет спать? Бьет машину от злости?…Андрей вышел из машины, обнял меня, и грохот, который все это страшное время звучал в моей голове, на мгновенье утих, и наступило нежное бархатное счастье, – на минуту или две, мы стояли молча (не спрашивать же мне «что с нами будет?»), и какой-то прохожий наткнулся на меня и сказал «нашли место обниматься», – на Литейном узкие тротуары, и подъехавшая машина просигналила вопросительно «уезжаете или нет?» – на Литейном нужно ловить место для парковки, – ну, и моя вторая мама Василий Васильевич выглянул из кафе «Кузнечик» с видом «пора домой!» и сделал мне приглашающий жест «возвращайтесь, мы не договорили».
…Андрей уехал, а я осталась мучиться в кафе «Кузнечик».
Василий Васильевич заказал чай с молоком. Пьет чай с молоком, кофе с молоком, как кот, любит молоко. Пробормотал что-то вежливое в духе «любовь дарит нам бесконечное утешение» (на самом деле он сказал «не стоит уж так-то… как-то все… будем работать…») и перешел к делу.
