– Скармливать им отбросы, – прервал Петтигрю. – Насильно кормить их непитательными волокнами или откровенным ядом. Ваш шоколадный крем был более честной кормежкой, мистер Джонс. Теперь меня послушайте, сэр. – И в этом «сэр» прозвучало обещание плетей-девятихвосток. – Вы оступились, получая удовольствие от работы. Даже в Библии говорится, что работа – это ад: «И будешь добывать хлеб свой в поте лица своего». Вы опять взялись за старое: смешиваете два мира.
– Но мир един! – воскликнул Бев.
– Единый мир грядет, – кивнул Петтигрю. – Но не тот, какой подразумеваете вы. Холистический синдикализм, воплощение древнего боевого клича об объединении рабочих всего мира. Вы упомянули патриотизм, который означает то, что означал всегда: защиту собственности как аспекта международной буржуазии от воображаемого врага, ибо единственным врагом рабочих являлся правящий класс, который отправлял их сражаться против других рабочих. Все это устарело, мистер Джонс. Эпоха войн позади, а с ней и эпоха раздутых национальных вождей. Эпоха навязанного мистического видения, безумия, цинизма. С ней покончено, ей конец.
– И теперь у нас эпоха серости, – откликнулся Бев. – Интересно, сколько она протянет? Потому что вечно она длиться не может. Что-то в человеке жаждет великой мечты, перемен, неопределенности, боли, возбуждения, красок. Все есть у Данте, правда? «О вспомните свой знаменитый род! // Должны ль мы жить как звери? нет! познанья // И добродетель – цель земных забот!»[25]. Не сомневаюсь, вы читали Данте. Читайте его и отвергайте его, потому что ему нечего сказать рабочим. На место homo sapiens пришел homo laborans. Калибан изгнал Ариэля.
– Джентльмены, – обратился Петтигрю к группе, поскольку дам тут не было, – я рад, что вам представился шанс послушать аргументы диссидентского толка. По-видимому, кое-какие из них вы когда-то тоже выдвигали. Мы подходим к концу нынешнего курса реабилитации. На следующей неделе после четырехдневных каникул для сотрудников центра начнется следующий. В эти последние несколько дней моя задача – навестить ваши дискуссионные группы или синдикаты и задавать прямой вопрос: как сейчас у вас обстоят дела? От вас не потребуют многого, прежде чем вы заново вступите в мир труда. Во-первых, выбор работы. Наша сотрудница по трудоустройству мисс Лоренц в вашем распоряжении со списком вакансий. Во-вторых, вопрос нового профсоюзного билета, что означает восстановление в правах, возобновление гражданства ОКнии. В-третьих и в-последних, официальное отречение от ереси – главным образом, если можно так выразиться, для наших собственных пропагандистских целей. Чистосердечное признание принципа закрытого цеха и отречение от заблуждения о праве на одностороннее действие.
– По сути, – сказал Бев, – вы просите нас всем сердцем принять новую мораль. Больница сгорает дотла, а пожарный стоит и ждет своего повышения в двадцать фунтов. Мы слышим крики умирающих и говорим: «Так и надо, таков порядок, первое во первых строках».
– Нет! – крикнул Петтигрю так громко, что слово будто бы ударилось о противоположную стену и от нее отскочило. – Нет и нет! – повторил он уже мягче. – Вы видите промахи коммунальных служб и сожалеете о происходящем. Вы сожалеете о глупости работодателя, который довел до такого, который отказался прислушаться к справедливым требованиям рабочих и вынудил их прибегнуть к страшному оружию. Но надо смотреть дальше того, что у вас перед глазами, и видеть реальность.
– Тому, чья жена погибла в горящем здании, – горько сказал Бев, – трудно возвыситься до такой мистики.
– И тем не менее, – продолжал Петтигрю, – случались мгновения, и к тому же совсем недавно, когда даже вы признавались себе, что не можете всем сердцем совершенно сожалеть о случившемся.
– О чем это вы? – Бев почувствовал, как сердце у него проваливается в желудок, а кровь подступает к горлу.
– Вы сами знаете о чем. – Петтигрю посмотрел на него, в глазах у него была сталь. – Мы здесь вправе знать, в какие внутренние миры вы вступаете. В конце концов, вы в нашем ведении. – Он повернулся к остальной группе: – У кого-то из вас еще остались сомнения? Если да, говорите прямо.
Никто не ответил, поскольку все были слишком шокированы, когда Бев набросился на великого мистера Петтигрю и начал обрабатывать его кулаками. Очки с Петтигрю слетели, и было слышно, как они жалобно звякнули на полу. Моргая и охая, Петтигрю попытался встать со стола, к которому пригвоздил его Бев. Фаулер, теперь уже не расплываясь в улыбке, повис на плечах у Бева, проявив силу, которую обычно не подозреваешь в человеке столь улыбчивом. Никто на помощь Беву не пришел. Двое слесарей, в прошлом весьма кровожадные, пришли на помощь Фаулеру.
– Предатели проклятые! – выдавил Бев, пока Петтигрю горестно смотрел на сломанные очки, а Фаулер, задыхаясь, поправлял галстук.
– Ты спятил, приятель, – сказал один слесарь. – Совсем съехал на своих орехах. Сам-то это понимаешь?
– Будьте так добры, Фаулер, принесите мне запасную пару, – попросил Петтигрю. – Очки в левом ящике стола в кабинете.
Фаулер вышел, а Петтигрю мутно попытался сфокусировать взгляд на Беве.
– Как ни странно, – сказал он, – вам это особо в вину не поставят. Последний плевок инакомыслия. Думаю, вы обнаружите, что исцелились. Группа, разойтись! Увидимся с каждым из вас завтра.
12. Сжатый кулак рабочего
На ужин тем вечером подали плотную рабочую жратву: селедку в кляре с жареной картошкой и бутылочными соусами на выбор, а на десерт – фаллической формы пудинг с изюмом и заварным кремом. Чай, как обычно, наливали в пол-литровые кружки. Все смотрели на Бева странно, не зная, одобрять его воинственность или нет, поскольку на деле Петтигрю никому не нравился, хотя все его боялись. Некоторые как будто боялись за Бева и поглядывали на него задумчиво, когда прикусывали губы и закуривали свои предпоследние пайковые самокрутки. Петтигрю за верхним (по его собственному игривому выражению) столом отсутствовал.
– Как он узнал? – спросила Мейвис, когда они с Бевом после ужина вместе входили в кинозал.
Бев насвистел несколько нот из «Слышал я, как малая птичка поет».
Мейвис поняла сразу.
– Не будь идиотом. Я не стукачка. Ты правда думаешь, что я направо и налево рассказываю персоналу, с кем сплю?
– Ты со сколькими спала?
– Не твое дело, черт побери, Джонс!
– Разве ты не Официальная шлюха Реабилитации?
За это она отвесила ему увесистую затрещину и убежала сидеть с другими девушками. Бев, щеку которого саднило, остался один, но не обделенный вниманием. Многие печальные или удивленные взгляды задерживались на нем, пока не погас свет. Занавес медленно разъехался, под первые строки «Бравого ОКа», которые неслись из динамиков в исполнении рожков и горнов, открывая широкий экран и вращающуюся серебряную шестерню. Студия «ОК-Фильм» представляла «Ярость живущих». Сюжет был традиционным, но ему придали болезненное воздействие посредством метода, разработанного экспериментальным отделением «Парамаунт» в семидесятых, когда устранен крошечный черный зазор между кадрами, который обычно глаз человека заполняет, не замечая, и изображения на экране кажутся живой картинкой из плоти и крови. Тему точно специально выбрали ради Бева, поскольку речь в фильме шла о том, как фабричная пожарная служба забастовала, чтобы добиться лучшего оборудования и улучшения условий труда, а остальные работники вышли на забастовку из солидарности с ними. Подлые работодатели, которые запланировали снос склада с целью развития и расширения производства, подожгли этот самый склад, сперва позаботившись, чтобы молодая и хорошенькая жена Джека Лэтема, одного из забастовщиков, оказалась заперта в прачечной. Когда это стало известно, никто не поверил, все сказали, мол, это грязный трюк работодателя. Забастовщики смотрели, как горит склад, а потом Джек услышал, как его жена кричит: «Джек, Джек! Спаси меня, Джек!», и увидел, как она машет из огня рукой и как развеваются ее волосы, но товарищи его удержали: грязный трюк, не смотри, не слушай. Поэтому склад сгорел дотла, забастовка не прервалась, и рабочие победили. Но в обугленных развалинах Джек нашел асбестовый идентификационный диск жены, потерял голову от горя и напал на собственных товарищей. А его товарищи признали, мол, да, они знали. Но спокойный, мудрый старик, ветеран рабочей борьбы, вправил ему мозги: делу нужны мученики, дело освящено их кровью или их черными, взмывающими к небу головешками. «Но почему невинные? Почему невинные должны!..» – кричал с четырех стен и потолка кинозала Джек. Бев вышел.
Бев ушел с фильма – вещь доселе неслыханная, – но в коридоре столкнулся с двумя громилами в комбинезонах персонала.
