— Можно? — робко спросила она, Кеша потерянно кивнул и пропустил ее в квартиру, а затем закрыл за ней дверь и проводил ее в комнату. Ему так хотелось обнять ее со всей той невысказанной нежностью, что переполняло его! Похоже, такие женщины, как она, вообще не могут вызывать ничего кроме хрупкой и болезненной нежности, потому что к ним и прикоснуться страшно. Слишком эфемерные, неземные и сказочные. Это не Ленка с ее некрасивым носом или Герасимова, с готовностью раздвигавшая ноги перед каждым встречным.
— Лариса… — он догнал ее, ухватил за руку, а потом все-таки обнял, крепко и порывисто, погладил по отчего-то мокрым волосам, — неужели ты здесь? Почему ты здесь?
— Я ушла из дома, — коротко ответила девушка, — ушла к тебе.
Кеша обомлел. С одной стороны он был счастлив тому, что теперь она будет с ним, его нежный кроткий ангел, столько времени страдавший из-за него, любивший его безответно и оберегавший, с другой он не знал, как поступить с Леной, которая утром зайдет, чтобы приготовить завтрак и ужин, имеет свои ключи и вообще уверенность в своих правах на него. Да и о «благодетеле» Ларисы он тоже думал.
— Как же так? А как же тот мужчина? — на всякий случай спросил Кеша, решив, что с Ленкой то он сам разберется. Что-то придумает. Главное, что Лариса теперь с ним.
— Я сказала ему правду, — упавшим голосом призналась она.
— Правду?
— О том, что люблю тебя, а не его… — Лариса нервно отстранилась и отвела взгляд, попятилась к дивану и присела на край его. Она оглядывалась с интересом, но все-таки очень сдержанно, боясь открыто проявлять свое любопытство. Все в этой пустой новой квартире казалось ей таким странным, таким непривычным. Только стопка книг в углу, возле радиоприемника, напоминала ей о том, что она — это она. Лариса Леонова, у которой вместо игрушек были книги, которая очаровывала своей начитанностью и интеллектом. Околдовала, Ундина чертова. И вонзила нож предательства поглубже. Ну разве она могла быть такой жестокой? Лариса не узнавала себя, она до сих пор не верила, что этот вечер она проведет вместе с Кешей, а не распивая чай в обществе Валентина и бабушки, болтая о книгах и истории, непринужденно и легко.
— А он? — зачем-то продолжал допытываться Кеша, сел рядом с ней, — хочешь что-нибудь съесть? Или выпить? — Лариса помотала головой.
— Не важно, что он, — рассудила она. Думать о Валентине было больно. Что-то невыносимо страшное, отчаянное и тоскливое вздымалось с глубин ее души и охватывало ее целиком, вонзая в сердце раскаленные иглы. Она вспоминала его красивые глаза, благородные черты, теплые руки, такой искренний смех, вспоминала, как много они любили просто разговаривать, порой даже лежа в постели… Но это было обманом, насилием над собой. Теперь все правильно, теперь она с Кешей, она любит его, он любит ее. Но что-то все равно было не так. Чего-то не хватало. Лариса мучительно соображала чего же.
Она перебралась к Кеше на колени, обвила его шею руками и крепко-крепко прижалась к нему, ощущая тепло его тела через одежду. Парень не растерялся, поцеловал ее, потом целовал ее лицо, глаза, шею. Лариса сидела с закрытыми глазами, плавясь от этих обжигающих прикосновений, стиравших с нее память о близости с Валентином. Это нужно оставить в прошлом.
Кеша раздевал ее и раздевался сам, стараясь обходиться с ней как можно нежнее и аккуратнее, словно ее кожа была фарфором, который можно было разбить о паркетный пол. Но Ларису продолжало преследовать странное ощущение, что что-то идет не так и она никак не могла сбросить его с себя. Оно оставалось, и когда они занимались любовью, медленно, сладостно, и в тоже время как-то отчаянно и дико, по-звериному, словно изголодавшись друг по другу после долгой разлуки.
— Лариса… — ласково сказал Кеша, когда они лежали после, он одной рукой обнимал ее, а второй шарил по полу возле дивана, в поисках сигарет, такая уж у него была привычка, курить после, — каким же дураком я был…
Все равно что-то было не так.
— Тс-с-с, — девушка приложила палец к его губам, приказывая ему молчать, и отняла у него только что зажженную сигарету и затянулась сама, — я тебя люблю.
— Я тебя тоже, — с готовностью выпалил парень.
Лариса думала о Валентине, и это ее раздражало, но не думать она не могла. Она следила за сигаретным дымом, летавшим в душном воздухе, за бликами от проезжающих машин на потолке, и пыталась представить себе, где он сейчас. На пол пути к Москве? Или сидит и напивается в каком-то баре, курит, тоже наблюдает за дымом и думает о ней?
— Иди сюда, красавица, — больше самого Лехи, Олю, пожалуй, раздражал только его голос — пискляво-девичий, какой-то гадкий и слишком высокий. Когда она хотела проскользнуть мимо, он ухватил ее за руку и усадил рядышком с собой и деловито положил руку ей на колено. Оля только собиралась улизнуть, поэтому такой поворот ее совсем не обрадовал.
С нового года она регулярно спала с этим отвратительным скользким человеком, только потому, что он был хозяином злачной грязной квартиры, где туссовались наркоманы и алкоголики, дебоширившие целыми ночами напролет. Выбора у девушки не было, особенно, когда мать выставляла ее за дверь, в очередной раз наорав и наговорив уже таких привычных вещей, вроде «если бы не ты» и «ты мне жизнь сломала». Оля сама порой жалела, что родилась на свет, особенно, когда потные и липкие из-за пролитого на них пива, руки Лехи лезли ей в трусы.
— Эй! — разозлилась она, отскочила от него как ошпаренная и направилась к выходу, — я сегодня ухожу.
Она сама так решила, потому что поняла, что не сможет в очередной раз удовлетворять его необузданные глупые желания, попахивавшие подростковыми проблемами и комплексами. Не было настроения. Нужно было поискать другое место или может быть даже навестить Маринку. Она же не сможет выставить за дверь подругу, которой некуда идти?
Из кухни в коридор веяло сладким ароматом благовоний и наркотического дыма, в котором и утопало все тесное маленькое помещение. За столом у окна сидели друг напротив друга Моль и Соня Авдеева и играли в карты. Соня пьяно смеялась и, похоже, выигрывала, когда как Моль, как и обычно была отрешенной и немного заторможенной. Оля побаивалась этой девушки, хотя исключительно в экономических соображениях, поддерживала с ней дружбу, Моль была главной «барыгой» этой блистательной компании. Эта странная особа с бесцветным лицом, глазами и душой, всегда одевавшая на себя яркие и пестрые вещи, чтобы скрыть под ними пустоту, жившую внутри нее внушала Оле какой-то непонятный инстинктивный страх, заставлявший все-таки по возможности держаться от нее подальше.
Она с трудом отыскала среди свалки верхней одежды свою легкую курточку, натянула сапоги на высоком каблуке и вышла на улицу. Оля сунула руки в карманы и наткнулась только на пустоту и образовавшиеся там неприятные дырочки, через которые можно было прощупать подшивку, а зашивать девушка ничего не умела. У нее не было с собой даже ингаляторов, потому что она уходила из дома в большой спешке, да и по большей части сознательно не стала класть их в карман в жалкой надежде задохнуться во время приступа.
Действительность казалась ей все более удручающей и безнадежной, и Оля подсознательно искала какого-то запасного выхода. Мысли ее все ближе подбирались к запретной дверце, которая носит имя самоубийства, и неуверенно прощупывали дорогу к ней, проверяя ее надежность.
Самым мучительным способом было думать об Александре Викторовиче, никак иначе назвать она его не решалась, не смотря на их многозначительные отношения. Думать о том, что ничего не помешало ему уехать в Австрию со своей женой, о том, что ей никогда не светит ничего большее, чем положение любовницы. А чего она хотела, глупая маленькая шалава? Ей же с самого начала сказали, что у нее две дороги и к одной ее подталкивала сама судьба. Нужно просто начать брать деньги, перестать убеждать себя в том, что это зовется свободой.
Оле очень хотелось курить, но сигарет у нее не было, как и зажигалки и денег на все эти принадлежности. Она пошаталась по опустевшей ночной улице, в поисках кого-нибудь, у кого можно было бы одолжить табаку, наивно похлопав своими глазками так, чтобы сердце неизвестного человека раздобрилось, и было готово на такой маленький подвиг. Наконец-то Оля уцепилась за какого-то пожилого господина, и он угостил ее гадкими и горькими дешевыми сигаретами. Оля затянулась дымом и почувствовала некоторое облегчение. Теперь у нее была последняя проблема — холод. Если бы не он, она бы спокойно переночевала на лавочке в парке.
Именно туда она и направилась, жалея, что всегда одевалась легкомысленно, но как ей казалось, красиво. На той самой лавочке, о которой она думала, восседала какая-то подвыпившая компания, и они о чем-то спорили, Оля решила, что это ее шанс.
