Мысли об отце причинили новую боль, которая подобно электрическому разряду разлетелась по телу, заставив его вздрогнуть.
— Послушай, — Саша отстранил его от себя, держа за плечи, — я не буду говорить тебе, что все будет хорошо, что жизнь продолжается. Ты эти слова услышишь от других. Я хочу, чтобы ты подумал сейчас о своей матери. Ты должен быть сильным и смелым, чтобы помочь ей. Ведь ей сейчас тоже нелегко…
— Нет! — перебил его Миша, — ты не знаешь. Она сама его довела, он из-за нее повесился. И ей плевать, плевать…
— Ты ошибаешься, — спокойно возразил Саша, — ей тяжело, но она не показывает этого. Но если она еще и виновата в том, что случилось, значит ты нужен ей сейчас особенно, чтобы она не уничтожала себя…
— О чем ты? — не понял Миша.
— Чувство вины, — коротко бросил друг и повел его к подъезду, — чудовищная штука.
— Но ведь она правда виновата!
— Она твоя мать… — напомнил друг.
— Ладно… — пробормотал потерянно Миша, — хорошо. Я пойду к ней…
— Вот и молодец, — похвалил Саша и грустно добавил, — не умею я утешать.
— Все хорошо, — помотал головой Миша. Очки у него запотели от дыхания, а сам он замерз и не прочь был вернуться домой. Он думал о том, что ему придется извиниться перед матерью за свои слова, за побег и возможно она запрет его дома, запретит выходить куда-либо, даже с Сашей видеться, точнее, особенно с ним. Уж очень ей не нравилась эта дружба.
— Саш… — Миша обернулся и начал робким и неуверенным голосом, дрожащим от холода, — можно тебя попросить?
Кажется, друг ждал от него каких-то совсем других слов, но Мише и не могло прийти в голову каких.
— Ты можешь пойти с нами на похороны? Ведь ты тоже знал его…
— Конечно, — кивнул одноклассник и ободряюще улыбнулся, — я просто не могу не пойти.
И Мише стало как-то теплее и светлее, он подумал, что сможет принять эту страшную чудовищную действительность, в которую он до конца еще никак не мог поверить, если рядом будет Саша. Только Светлана Петровна все решила иначе.
Все утро за окном что-то капало и таяло, хотя на дворе стояло только начало февраля. Местами снег превратился в мутные грязные лужи, в которых отражалось такое же мутное и грязное небо. Лариса промочила ноги и вернувшись домой пораньше приняла горячий душ, боясь заболеть. Она чувствовала, что совсем скоро время ее безмятежного безделья закончится и ей снова придется вернуться на работу, поэтому не в коем случае нельзя давать себе спуск. Впрочем, когда-то, простуда не останавливала ее и она все равно раздавала листовки под проливным дождем, ходила в тяжелом грязном листе «бутерброда» с рекламой какого-то дурацкого ресторана, в который ей было и не мечтать попасть. Воспоминания об этом времени тяжким грузом лежали на ее плечах. И все-таки в нем было что-то хорошее, что-то честное.
Она оделась потеплее и уселась на кухне, сжимая продрогшими пальцами чашку с горячим чаем. Ей хотелось остановить стрелки часов, задержать время, оттянуть страшный час собственной казни. Но она понимала, что глупо бежать от неминуемого, пытаться предотвратить неизбежность. Она была не из тех людей, которые привыкли убегать и прятаться, и отнюдь не впервые в жизни она горько жалела об этом. Как же хорошо было бы зарыться головой в песок, убежать, пожить немного у кого-нибудь из подруг, а заодно убежать от себя, заткнуть этот проклятый голос внутри, повторяющий одно и тоже.
Сволочь. Сволочь. Сволочь.
— Но я же должна была спасти бабушку… — прошептала девушка, стараясь заглушить собственные мысли. Должна. Но она могла сделать это иначе… И тут же поднималась волна возмущения. Могла!? Как же!?
Лариса поставила чашку на стол, вскочила и подошла к окну, оперлась руками на подоконник и стала медленно и тихо читать:
— Пригвождена к позорному столбу,
Славянской совести старинной.
С змеей на сердце и клеймом во лбу,
Я утверждаю, что невинна…
Бушующее море в душе наполнилось стихами и девушка почувствовала себя немного легче. Поэзия всегда помогала ей преодолеть собственную боль, подобрать нужные слова, когда внутри царила печальная звонкая тишина. И сейчас именно эти строчки просились на язык, словно написанные специально для такого случая. Лариса продолжила читать, закрыв глаза, упоенно, по памяти и лишь на последнем четверостишье ее заставил остановиться звонок в дверь. Все. Конец. Расстрел.
Хрипло бросила она последние слова в пустоту, смахнула слезинки у глаз и отправилась открывать. Как же ей хотелось сделать вид, что ее нет дома, что она ушла, исчезла, навсегда, убежать, спрятаться…
Валентин нежно обнял ее и хотел поцеловать, но девушка отстранилась, выскользнула и вернулась на кухню, подошла к окну, отвернувшись.
— Что-то случилось? — спросил мужчина, опершись о дверной косяк. Лариса уловила тревогу в его голосе и нервно качнула головой. Она чувствовала, как ему хочется обнять ее снова, прикоснуться к ней, она уже привыкла к его робкой какой-то мальчишеской нежности, к тому, что ему все время нужно было касаться ее.
— Присядь, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила она, не оборачиваясь, — будешь кофе?
Валентин конечно же отказался, да и Лариса сама понимала, что не время сейчас для этого. Стоило бы предложить водки.
— Ты сказала, что тебе нужно поговорить, — напомнил он, — что-то с Анастасией Вячеславовной? У нее какие-то осложнения?
«Милый, заботливый Валентин… — грустно подумала Лариса и прикусила губы, чтобы не заплакать, — как жаль, что ты ошибаешься…»
— Нет.
Повисла неловкая пауза. Не нравились Ларисе такие паузы, они никогда не предвещали ничего хорошего, а сейчас, особенно, когда даже воздух, казалось бы, накалился и наполнился электрическими разрядами в преддверии большой бури. Девушка чувствовала, как сильно ей хочется открыть окно, около которого она стояла и вдохнуть полные легкие снежинок, а потом сделать один шаг и броситься вниз. Но бабушка! У нее нет никого больше… Но Кеша… Что он почувствует, если она умрет?
— Лариса, что случилось? — прервал тишину Валентин. Девушка молчала, по щекам ее медленно катились обжигающе-горячие слезы. Напряжение нарастало. — Можно я покурю? — зачем-то спросил ее мужчина. Лариса дрожащим голосом разрешила, хотя ей всегда не нравилось то, что он травит себя. Сейчас она была просто не в праве ему запрещать.
— Анастасия Вячеславовна ругаться не будет? — осторожно поинтересовался Валентин.
— Нет… — прошептала девушка, и голос предательски дрогнул, выдавая то, что она плачет. Тут мужчина вскочил, оказался рядом с ней и заставил посмотреть себе в лицо, его светлые ласковые глаза с тревогой изучали ее, словно он видел ее в первый раз. Или в последний.
— Я не достойна твоей любви, не достойна твоей заботы! — закричала Лариса вне себя, мир стал мутным из-за слез, — я сволочь, последняя тварь… — он хотел обнять ее, но она попятилась, — нет… не пачкай о меня руки. Ты сейчас сам будешь меня ненавидеть… — слова потонули в глухих рыданиях.
Что-то за окном тихо капало и стучало о железный карниз. Февраль окрасил город в черно-белый цвет траура по уходящей зиме, выжигая снег первым потеплением. Февраль — самое подходящее время для смерти. Так думала Лариса и ей хотелось броситься из окна сразу после того, как она поставит последнюю точку.
— Сядь, — хрипло взмолилась она, — пожалуйста сядь… — снова отступила к окну, спрятала лицо в ладонях, стараясь хоть немного заставить себя успокоиться, чтобы слова стали разборчивее, — послушай… я… я… — как же сложно выплюнуть эту проклятую правду, — я лгала тебе… Я тебя не люблю. Я использовала тебя, твою любовь, чтобы помочь бабушке…
Она заставила себя обернуться. Валентин сидел на стуле молча и неподвижно, уставившись в одну точку на полу и ему на лицо упала прядь темных волос, которую Ларисе так и хотелось поправить, к которой хотелось прикоснуться.
— Скажи что-нибудь, — попросила она.
Мужчина достал пачку сигарет, вытащил оттуда одну и закурил, по комнате поползло облако сизого горького дыма. Он поднимался к потолку, к тускло горевшей люстре и вился там, обещая превратиться в грозовую тучу.
— Ты могла просто попросить, — выдал Валентин.
— Просто так дать такую сумму денег малознакомой девице!? — изумилась Лариса и даже на мгновение перестала плакать и грустно призналась, — я не доверяю людям.
— Мне ты не доверяешь, — поправил мужчина, — тебе проще считать, что ты для меня всего лишь дорого обошедшаяся шлюха, развлечение на время командировки! — зло проговорил он и прикусил сигарету зубами так сильно, что из нее посыпался еще не загоревшийся табак. Глаза его стали холодными и какими-то чужими и отчаянно блестели.
