— Это не так, — возразила Лариса. Капель за окном сводила ее с ума. Монотонная, как поступь палача, она долбила ее душу, разбиваясь о железный карниз окна.
Ей хотелось броситься назад, вернуть то светлое и прекрасное, что было между ними, когда он любил ее, а она делала вид, что тоже любит его. Пусть это было обманом, но было куда лучше отчуждения, пришедшего ему на смену, когда он подошел к концу. Так хоть один из них двоих был счастлив.
— Прекрати, — осадил ее Валентин, — будем считать, что ты заплатила за жизнь своей бабушки невинностью и временем, которое мы провели вместе. А мне пора бы и уехать…
— Нет… — пробормотала Лариса. Он как будто не слышал ее слов, потушил сигарету себе о руку, о тыльную сторону ладони, оставив глубокий ожог и быстро ушел в прихожую. Девушке хотелось броситься следом, но она не могла пошевелиться, только беззвучно плакала и слезы душили ее.
На коленях вымаливать прощение. Бежать следом, остановить его. Ведь если он уедет, это навсегда…
Она не хотела причинять ему столько боли, но это неизбежно, неисправимо, неотвратимо. Нужно было подумать об этом раньше, когда она все это затеяла. Но ведь он казался ей другим, она до последнего видела в нем мерзавца из таких, которые, как ее отец, приезжали в такие маленькие города, чтобы развлекаться с наивными молоденькими дурочками, отдыхая от жены.
Да и эти его последние слова жгли ей душу обидой, были унизительными и злыми.
Когда она все-таки совладала с собой и добежала до прихожей, было поздно. Из окна она следила за тем, как он садиться в машину, ту самую машину, которую он перегнал сюда из Москвы, чтобы обосноваться здесь, поближе к ней. Но этого не будет теперь.
Все кончено.
В слезах Лариса кричала в тишину пустой квартиры горькие, пронзительные стихи:
— И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь…
Появление Анастасии Вячеславовны заставило ее замолчать, успокоиться и открыть окно на кухне, чтобы проветрилось, но старая женщина все равно заподозрила неладное.
— Лара… — она взяла внучку за подбородок длинными морщинистыми пальцами и подвела к свету, заставив показать зареванное лицо, — что случилось, Лара? Ты курила?
— Нет, курила не я, — покачала головой девушка и вырвалась из ее рук, отошла в угол коридора, спряталась в тени. Ее трясло.
— А кто? Валентин? — без труда догадалась бабушка. Лицо ее стало очень строгим, она сложила руки на груди. — Лара, что между вами произошло?
— Я… — Лариса запнулась и ушла на кухню, залпом допила свой остывший чай и закашлялась, поперхнувшись, — я сказала ему правду.
— Какую правду? — насторожилась Анастасия Вячеславовна.
— Только ты пойми меня правильно… — издалека начала девушка, присела на стул и уронила голову на руки, такой тяжелой она ей казалась, — мы с ним познакомились незадолго до твоей болезни. Когда ты заболела он мне очень помогал, оплачивал твое лечение, искал врачей… Но он был просто моим другом, хотя я понимала, что он любит меня… Бабушка… не смотри так зло на меня, прошу тебя… у меня не было другого выхода, кроме…
— Как торговать собой?! — воскликнула старая женщина, и лицо ее стало белее мела, — как ты могла?!
— Я должна была спасти тебя. Я боялась, что он не станет давать деньги, поэтому я врала, что тоже его люблю… Но ведь это ложь, бабушка. Я люблю другого человека, давно люблю. Не могу я, не могу жить во лжи! — продолжала с напором Лариса, хотя она чувствовала, что вот-вот снова начнет плакать.
— Где он сейчас? — нервно спросила Анастасия Вячеславовна и стала искать в кухонных шкафах аптечку, ей необходимо сейчас было выпить чего-то успокоительного, так ее выбили из колеи откровения внучки. С одной стороны в душе женщины вздымалась волна негодования и злости на Ларису, с другой стороны она восхищалась героизмом и самопожертвованием девушки, совершенным в ее спасение. Как она могла осуждать ее?
— Не знаю… Уехал, — тихо проговорила Лариса. Анастасия Вячеславовна тяжело вздохнула, накапала себе корвалолла и взяла телефонную трубку.
— Тебе безразлично? — зачем-то спросила она.
— Нет, — покачала головой девушка и ушла в прихожую, стала собираться, ничего не объясняя.
— Ты поступила очень жестоко, — бросила ей в след Анастасия Вячеславовна.
— А у меня был выход, был?! — крикнула Лариса, но потом сама испугалась этого. Бабушка же не в чем не виновата, ее добрая, понимающая бабушка, слишком добрая.
Она стояла уже в ботинках и застегивала пальто.
— Куда ты собралась?
— Не важно, бабушка… не важно, — выдохнула Лариса, подбежала к ней, крепко-крепко обняла, словно прощаясь, и быстро, на ходу натягивая смешную шапку, убежала в ночь.
Анастасия Вячеславовна покачала головой, набрала номер Валентина, но ей ответил бесчувственный женский голос, на английском сказавший, что абонент находится вне зоны действия сети. Старая женщина поставила чайник, глядя на то, как темнеют сумрачные февральские небеса за окном и включила радио, которое красило ее одиночество в те времена, когда Лариса пропадала допоздна на работе. Она задумчиво крутила ручку, переключая станции, но музыка только нервировала ее и раздражала воспаленный мозг. В конце-концов она оставила волну, передававшую последние новости, чтобы хоть немного отвлечься от собственных мыслей, водивших отчаянный хоровод.
— …разбился танкер с нефтью, спасательная операция ведется на берегах… — доносилось до нее отдаленно, как во сне, — …найдены виноватые в крушении самолета… на пересечении Кирова и Чернышева произошла крупная авария, движение на улице ограничено, уважаемые водители, ищите пути объезда…
Чайник засвистел, Анастасия Вячеславовна выключила его, а потом и радио, налила себе чаю и снова позвонила Валентину, не получив ответа. Она с грустью думала о том, что, скорее всего Лариса побежала к тому самому, которого она любит и любит давно, а значит глупо надеяться на то, что она вернется.
— На пересечении Кирова и Чернышева произошла крупная авария, движение на улице ограничено, уважаемые водители, ищите пути объезда… — Кеша крутил ручки старого радиоприемника, пока не отключил его вовсе, раздраженный тем, что по нему передают только плохие новости.
Он не любил оставаться один, а сегодня выдался именно тот вечер, когда Лене понадобилось посидеть с заболевшей младшей сестренкой. Февраль — грязное межсезонье, когда очень легко пасть жертвой сырости и промозглых сквозняков. Кеша не любил этот месяц, потому что некоторое время назад именно в феврале умерла его мама, сгоревшая от рака, измученная, побелевшая и сморщившаяся, как брошенная опустевшая куколка, из которой выпорхнула бабочка. Ясно, отчетливо, перед ним стояли ее глаза в те последние дни, ее неузнаваемое лицо, ее слабые руки, тянувшиеся к нему, нежно касавшиеся волос и кожи. Ему отчего-то было страшно, как будто ее прикосновения могли быть заразными. Это последнее прощание, тягучее, трогательное и в тоже время такое ритуально-страшное никогда не потемнеет в его памяти, не поблекнет, не станет призраком прошлого. Февраль приносил его на своих мрачных крыльях, с грохотом бросая его в пучину.
В новой квартире было очень мало вещей, в основном все то, что он привез от тети — коробка каких-то нелепых мелочей, неизвестно каким чудом добытая старая-престарая мебель, по большей части собранная по помойкам, как и этот радиоприемник. Его Кеша принес вместе с книгами. Он не мог оставить их на грязной мокрой улице, рядом с блестящей в свете фонаря луже, он подумал о Ларисе, хотя читать сам не любил. Они были приветом из ее мира, такого далекого, такого странного, но такого прекрасного.
Где она сейчас? Со своим благодетелем?
Кеша вытащил из пачки сигарету и подошел к окну, на котором не было штор, потому что не на что было их повесить. Надо было смастерить карниз, а у него все не было времени, возможно, нужно было бы попросить помощи брата Гриши или отца Бельского, тот был гениальным инженером и из двух консервных банок мог соорудить телефон, как любил о нем шутить Миша. Но Кеша возвращался домой слишком поздно, чтобы тревожить покой приличных людей, а уходил на работу, когда они еще нежились в своих теплых постелях. У него вместо кровати был старый диван с торчащими пружинами и старый плед, который ему навязала тетя. Эта женщина любила его настолько, насколько можно любить сына погибшего брата, сироту и непоседу, но не настолько, насколько может любить родная мать. Она слишком жалела его и это все портило. Она всегда помнила о том, что он только сирота, только племянник, только несчастная жертва жестокой судьбы. Поэтому без ее постоянного кудахтанья Кеша вздохнул облегченно, хотя в этот мрачный вечер он бы не отказался и от него, лишь бы только не курить в тишине. Но ему и не пришлось. В дверь неуверенно позвонили, он решил, что у Лениной сестры спала температура, и она все-таки пришла. Но он был приятно удивлен, увидев Ларису. Она была бледной и взволнованной, а глаза ее сияли от недавних слез.
