Через два дня у Рича возникла размолвка с Кейт. Он признался Гарольду, что дело было даже не в каких-то конкретных ее словах — скорее, в самом поведении. Она якобы держалась с таким видом, как будто она лучше него — на основании того только, что прибилась к группе на полчаса раньше.
— И знаете, еще что? — спросил Рич.
Он почти орал. Гарольд не знал, но такой напор был ему не по душе.
— Она приехала к нам на машине!
В Харрогейте Кейт предложила всем освежиться в Королевских банях. Рич презрительно фыркнул, но после признался, что ему не помешает приобрести запасные лезвия для ножа. Гарольд тоже не пошел мыться, а вместо этого выбрал лавочку в городском парке, где к нему сразу же подошло несколько доброжелателей, хотевших узнать новости о Куини. Уилф куда-то пропал.
К моменту сбора группы к Гарольду подсел молодой вдовец, чья жена скончалась от рака. Он сказал, что хочет идти вместе с ними, но, чтобы обеспечить общественную поддержку в пользу Куини, он намерен совершить паломничество в костюме гориллы. Прежде чем Гарольд успел его отговорить, появился Уилф; каждый шаг, судя по всему, давался ему с превеликим трудом.
— Черт бы его побрал! — выругался Рич.
Они медленно двинулись дальше. Пару раз Уилф упал. Обнаружилось также, что «горилла» мог питаться только через соломинку и был подвержен приступам печали, усугублявшейся изнеможением от перегрева. Через полмили Гарольд предложил всем остановиться на ночлег.
Разводя костер, он напомнил себе, что и ему потребовалось не меньше двух дней, чтобы войти в ритм. Эти люди разыскали его, они жертвовали собой ради Куини, и было бы жестоко не взять их в Берик. Гарольду даже пришло на ум, не зависят ли ее шансы на выздоровление от того, сколько людей поверит в нее и пойдет вместе с ним.
С того дня к ним начали примыкать все новые и новые участники. Некоторые оставались всего на день или два. В солнечную погоду образовывалась целая толпа бывалых ходоков, пеших туристов, семейных пар, бездельников, путешественников и музыкантов. Они несли с собой транспаранты, разводили костры, пускались в дискуссии, устраивали разминки и слушали музыку. Они очень трогательно рассказывали о своих близких, скончавшихся от рака, и о неблаговидных поступках из прошлого. Чем многочисленнее становился отряд, тем медленнее он продвигался вперед. Приходилось ломать голову не только над размещением наименее опытных ходоков, но и над тем, как организовать их прокорм. Путники пекли картошку, насаживали на прутики чеснок, готовили свеклу в фольге. У Рича оказалась книга о питании в природных условиях; он настоятельно предлагал жарить пирожки из борщевика. Ежедневная дистанция постоянно уменьшалась, порой они едва одолевали три мили.
Участники отряда, несмотря на медлительность, были преисполнены уверенности, явившейся Гарольду в диковинку. Они повторяли, что уже перестали быть заурядным набором из туловищ, ног, голов и сердец, а превратились в единый энергетический заряд, устремленный к Куини Хеннесси. Этот поход так долго оставался сокровенной идеей Гарольда, что вера, которую вкладывали в нее посторонние люди, неимоверно его взволновала. Но не только — Гарольд понял, что они тоже наполняют ее смыслом. И если он и раньше не сомневался в этом, то теперь осознал на более глубинном уровне. Его спутники ставили палатки, разворачивали спальники и ночевали под открытым небом. И обещали себе, что Куини будет жить. Слева от них тянулась изломанная череда темных пиков Кили-Мур.
Но всего через несколько дней конфликты вновь дали о себе знать. Кейт терпеть не могла Рича. Она сказала, что он — законченный эгоист, а Рич в ответ обозвал ее злобной коровой. Позже «горилла» и приходящий студент в течение одного вечера успели перепихнуться с одной и той же учительницей начальных классов, и старания Рича утихомирить враждующие стороны едва не окончились потасовкой. Уилф не прекращал попытки обратить своих спутников к Богу и надоедал всем просьбами сообща помолиться за Куини, что вело к ухудшению атмосферы в отряде. Однажды к ним на ночлег присоединилась группа туристов-любителей, что привело к дальнейшим разногласиям. Одни с жаром доказывали, что палатки противоречат самому духу похода Гарольда, другие требовали оставить в покое автострады и двигаться напролом к более сложной Пеннинской тропе[27]. «А как насчет задавленных животных?» — подливал масла в огонь Рич. Гарольд слушал их со все возрастающим смятением. Он не видел принципиальной разницы в том, где люди спят и как они идут. Он не навязывал им, чем питаться. Лично он просто хотел дойти до Берика.
Однако теперь он был неотделим от своих попутчиков. Они ведь тоже перестрадали в жизни, каждый по-своему. Уилф по-прежнему трясся во сне, а Кейт частенько сидела у огня, и щеки ее блестели от слез. Даже Рич, вспоминая о сыновьях, судорожно разворачивал носовой платок и притворялся, будто у него аллергия на пыльцу. Впрочем, если Гарольд и сожалел об их решении присоединиться к нему, не в его натуре было разочаровывать новых товарищей. Иногда он отходил в сторонку и умывался или просто дышал воздухом, напоминая себе, что для его похода не существует правил. Раз или два он уже совершал ошибку, возомнив, что постиг их, а потом убеждался, насколько был не прав. Может, и с паломниками та же история? Может быть, они суть новый этап его похода? Гарольд все больше убеждался, что временами незнание становится высшей истиной, и ничего с этим не поделаешь.
Новости о кампании стали ее движущей силой, словно и сама она обладала неким внутренним импульсом. Стоило где-нибудь пройти слуху, что отряд уже на подходе, как на каждой плите начинали что-нибудь печь и стряпать. Кейт едва не сшиб «Лендровер»: его не в меру ретивая владелица спешила доставить путникам поднос, сервированный ломтиками козьего сыра. Рич за общим костром выдвинул предложение, чтобы Гарольд перед каждой трапезой произносил короткую речь о том, что значит быть паломником. Гарольд отказался, и тогда Рич решил взять инициативу на себя. Он поинтересовался, не желают ли остальные делать себе пометки. Согласился только «горилла», хотя в волосатой перчатке писать ему было нелегко и он все время просил обождать.
В прессе появлялись все новые и новые свидетельства добродетельности Гарольда. У него самого не хватало времени читать газеты, но Рич, судя по всему, был осведомлен гораздо лучше. Один медиум из Клитроу заявил, что у главного паломника золотистая аура. Какой-то молодой человек рассказал душещипательную историю о том, как он уже готов был спрыгнуть с Клифтонского подвесного моста, но Гарольд его отговорил.
— Но я не был в Бристоле, — удивился Гарольд. — Я посетил Бат, а оттуда пошел в Страуд. Я очень хорошо запомнил тот отрезок пути, потому что едва не сдался тогда. Ни на каком мосту я ни с кем не беседовал. И уж подавно никого не отговаривал спрыгнуть.
Рич же утверждал, что такие возражения несущественны. Пустяки, в общем.
— Может, он вам тогда не признался, что хочет покончить с собой! А встретился с вами и обрел надежду! Вы наверняка позабыли.
Он снова и снова убеждал Гарольда, что нужно шире смотреть на вещи и что отсутствие рекламы — плохая реклама. Гарольду пришло на ум, что хотя Рич в свои сорок лет годится ему в сыновья, но общается он с ним так, будто ребенок — это Гарольд. Рич разъяснял, что Гарольду удалось создать монопольный спрос на свой бренд и нужно ковать железо, пока горячо. Сюда же он ввернул и «хлебные» концепции, и корпоративное «пение в унисон», отчего у Гарольда вскоре разболелась голова. В ней толклись никак не связанные меж собой образы — хлебы, хоры и паровые молоты, и ему приходилось то и дело усмирять их в попытке уяснить, о чем толкует ему Рич. Гарольд был бы очень ему признателен, если бы тот употреблял слова в их прямом значении, а не в качестве фигур речи.
В первых числах июня отец Уилфа, давно бросивший семью, дал умилительное интервью о мужестве своего сына («Он даже ни разу меня не видел!» — возмутился Уилф). Муниципалитет Берика-на-Твиде заказал для встречи паломников афиши и материю для флагов. А владелец мелочной лавки из Райпона обвинил их в краже некоторых товаров, в том числе виски.
Рич созвал собрание, на котором без обиняков обвинил Уилфа в воровстве и предложил отправить его восвояси. Впервые Гарольд встал и выразил несогласие; впрочем, вынужденная конфронтация далась ему с такими муками, что стало ясно: второй раз противостоять Ричу он уже не сможет. Тот слушал его, сузив глаза, отчего Гарольд невольно потерял мысль и смолк. В конце концов, Рич уступил с тем, чтобы дать Уилфу еще один шанс, но потом до вечера намеренно избегал Гарольда. Позже юношу угораздило собрать страшно ядовитые грибы под видом съедобных, обезоруживающе схожих с ними, и пол-отряда слегло с температурой и резью в животе. Вдобавок изобилие красной смородины, вишни и недозрелого крыжовника в рационе выздоравливающих тут же вызвало у них опасную вспышку диареи. «Горилла», записывавший выступления Рича, сильно пострадал от укуса: оказалось, что к нему в перчатку забралась оса. Целых два дня паломники не могли сдвинуться с места.
