Тут голову китаянки, подавшей пример, накрыла собой девочка, и все трое, вопя, сбились в одну кучу, а убийцы заспорили, стоит ли убивать ребенка, но в разгар дискуссии мистер Боб со страшным ревом поднялся и, грубо стряхнув с себя приемную дочь и возлюбленную, сбил с ног первого противника. Мачете он при этом выронил, но тут же схватил чужое и, воспользовавшись неожиданностью, перерезал глотку длиннолицему. Затем Маккоркл взревел снова и рассек грудь другому убийце. Остальные мальчишки застыли, в изумлении созерцая зеленые внутренности своего товарища, заблестевшие вдруг на солнце.
– А теперь, – сказал мистер Боб, – проваливайте.
Двое подобрали длиннолицего, вторая пара подхватила раненого товарища. И еще какое-то время из джунглей доносился его жуткий вой.
Мистер Боб и Тина нисколько не жалели юнца, потому что их гораздо больше тревожили раны миссис Лим. Китаянка уже провалилась в ту сумеречную слабость, которая вызывается обильной потерей крови. Воды, чтобы промыть раны, не хватало, поэтому мистер Боб снял с китаянки саронг, а Тина помогла ему замазать разрезы грязью. Миссис Лим даже не вздрогнула. Она лежала голая на животе, косясь в сторону широко открытым, безжизненным глазом.
В почве джунглей живут споры бесчисленных грибов, сотни страшных болезней только ждут своего часа проникнуть в кровоток, но что еще можно было сделать? Маккоркл поспешно соорудил бамбуковые носилки для голой, облепленной грязью женщины. Она была невелика, но плотна, как бульдог, и всем весом давила ему на плечи. Через пять часов Маккоркл и восьмилетняя девочка, всхлипывающая от усталости, вышли из джунг-лей на дорогу в Ипо. К вечеру миссис Лим была уже в военном госпитале Тайпиня. Жизнь ее удалось спасти, но раны залатали небрежно, и на лице остались бледные зазубрины, подчас розовевшие от гнева.
Эту и многие другие истории женщины поведали нам с Джоном Слейтером в долгую ночь с четверга на пятницу в мастерской на Джалан-Кэмпбелл.
В пятницу я проспала и в холл спустилась ближе к полудню, голодная, с головной болью. Встреча с Кристофером Чаббом, который, по-видимому, все утро околачивался возле лифта, меня отнюдь не обрадовала.
– Какая глупость! – укорил он меня. Он уже знал, что книга вернулась на место. – Я добыл вам проклятую книгу, – орал он, пробиваясь сквозь семейство сингапурских китайцев – бабушка, дедушка, малышня. – Невероятно! – орал он. – Как вы могли ее вернуть? – Он сбил с ног одного китайчонка и даже не заметил, как не замечал удивленных взглядов, своей размашистой, неровной походки, болтающихся рук, не замечал, как много места он занимает. – Вы хоть понимаете, чем рисковали? – продолжал он. – Старая ведьма могла вам руку оттяпать.
– Позвольте мне для начала выпить чаю.
Он заткнулся на минуту, но последовал за мной по пятам в столовую, плюхнулся на банкетку и злобно воззрился на меня. Подобострастие слетело с него, Чабб взбесился, как пес или пьяный дворецкий.
– Вы не знаете этих людей, – твердил он.
Ох, заткни пасть, мысленно отвечала я.
– Это жестокие люди. – Он перегнулся ко мне через стол, и я поняла: он будет ныть, и свербить, и долбить, пока я не дрогну, не перейду на его сторону. – Вы понятия не имеете, что это за люди, мем.
Я подумала: сам ты не знаешь, с кем говоришь. Ни малейшего представления не имеешь обо мне.
– Они навсегда стали рабами этого чудовища, – продолжал он. – Великий эгоцентрик Боб Маккоркл! Все ради искусства. Гнал их сквозь трехдюймовые колючки, острые, как бритвы. Я не преувеличиваю. Все тело в порезах, в мозолях. Моя дочь едва не умерла, когда ее потрепал кабан. Обе они чуть не умерли. Ублюдок выкручивал на свой лад. Они служили ему и продолжают служить даже сейчас, когда он давно в земле. Каждую ночь жгут благовония и вытирают пыль с его памяток. Книга для них – главное достояние. Они знать не знают, что за сокровище стерегут, но ценят его очень высоко.
– Отлично, я сделаю им деловое предложение.
– Они плюнут вам в лицо.
– Разумнее было бы спросить меня о цене.
– Ваша цена хорошо известна. Двадцать гиней, не так ли?
– Мистер Чабб, я ни словом не обмолвилась насчет двадцати гиней.
– Но ведь рукопись была уже у вас в руках, черт побери! Видите, что вы натворили? Вы получили ее даром – и вернули!
Конечно, я держалась с Чаббом высокомерно и неприступно, но чувствовала себя законченной дурой. Книга упущена по моей вине. Как я могла послушаться Слейтера?
– Понимаете, они глаз не спускают с книги. – Он теперь заговорил мягче. – Вы понимаете, мем: чтобы получить ее, понадобятся долгие переговоры. Мы будем торговаться бесконечно. Попробуйте вести дело с миссис Лим и увидите, что это такое.
– В воскресенье утром я уезжаю.
– Тогда все пропало. Просто и ясно. Мы все в проигрыше.
– Назовите сумму, – предложила я. – За какие деньги они бы согласились продать?
– Например, за двадцать тысяч фунтов.
Разумеется, цифра была немыслимая, но когда я попыталась возразить, мои же слова показались мне вздором. Какая цена чересчур высока, если речь идет о поэзии? Я могла заплатить Слейтеру двадцать фунтов, если б меня устроили его труды, но в какую сумму я бы оценила сонет Шекспира? Стихи Мильтона, Донна, Колриджа, Йейтса? Почему богатый меценат, вроде Антрима, тратит время на скромный журнальчик, откладывает отпуск в Италии, обедает с жалкими снобами, пытаясь выудить у них деньги на издание, названия которого они никогда не слышали? Потому что Антрим – культурный человек, а для культурного человека поэзия превыше драгоценных камней, и покуда мы раз в три месяца выпускаем свой журнальчик, остается надежда обрести это сокровище. По моим расчетам, сейчас, когда мы беседовали с Чаббом, в Лондоне шло к десяти часам вечера. Антрим отнюдь не полуночник, но в этот час еще прилично позвонить ему.
– Закажите пока что-нибудь, – предложила я Чаббу.
Оставив его без дальнейших объяснений, я подошла к стойке регистрации и там промучилась две бесконечно долгие минуты, пока клерк-индиец соизволил обратить на меня внимание. Наконец я назвала ему лондонский номер и отступать было поздно. Я добуду двадцать тысяч фунтов. Мосты сожжены. Я была довольна собой. Телефонная будка располагалась позади «Паба», здесь все провоняло табачным дымом и виски. Когда я подошла к аппарату, он уже звонил.
С самого начала проницательный читатель мог предсказать последствия моей опрометчивости. На самом деле все обернулось еще хуже: я неправильно рассчитала разницу во времени.
И это еще не все. Антрим – педант. Если желаешь о чем-то с ним договориться, нужно четко знать, чего ты хочешь и по какой причине. Он доверял моему суждению, но терпеть не мог нерешительности – «мямлей» вообще, как он выражался. Взяв трубку, я почувствовала, насколько беззащитна – ничего внятного, кроме возбуждения и тревоги.
– Ты в порядке? – сразу же спросил он.
– Берти, я тебя разбудила?
– Сара, пожалуйста, скажи: с тобой все в порядке?
– Который час?
– Еще не рассвело.
– Ой, Берти, я…
– В чем дело, Сара? Ты в больнице?
– Берти, я нашла кое-что замечательное. Настоящий, подлинный шедевр. Когда ты прочтешь эти стихи, ты меня простишь.
Он заговорил намного холоднее.
– Я читал твои забавные телеграммы, Сара.
Кто-то кашлянул. Боже, у него там любовник!
– Ты не думаешь, что это можно было бы обсудить позднее?
– Берти, ты же знаешь: я бы не стала тебя будить без крайней необходимости.
И я пустилась в экзегезу творчества Маккоркла, все более осознавая, как плохо подготовилась к разговору. Я прочла книгу всего один раз и в весьма некомфортных условия. Теперь я путалась, подлизывалась, а под конец не осмелилась даже назвать точную сумму. Намекнула лишь насчет «больших денег», а «двадцать тысяч фунтов» не сошло с языка.
Антрим позволил мне закончить, а когда я умолкла, выдержал краткую паузу.
– Очень рад за тебя, – вот и все, что он сказал.
– Да, – подхватила я. – Нужно начинать переговоры.
– Что ж, замечательно интересная будет редколлегия. Жаль, что я пропущу.
– Нет, нет, все идет по плану. Я вернусь в Лондон в понедельник, как мы и договорились.
– Видишь ли, Сара, я очень устал. Собрание превосходно обойдется без меня.
– Но ты придешь. Я приеду вовремя.
– Извини, Микс, в самом деле.
Настаивать было бессмысленно. Я вторглась в его частную жизнь, ворвалась в спальню – и получила по заслугам.
– Бога ради, извини. Не стоило звонить.
– Глупости. Бычок был моим другом, я глубоко привязан к тебе и работа с тобой мне всегда нравилась.
Значит, он подает в отставку. Прощаясь, я чуть было не зарыдала и, хотя сумела сдержать слезы, к столу возвращалась опустошенной. Мне казалось, я потеряла все: Антрима, стихи Маккоркла, «Современное обозрение».
