А передо мной маячил еще один мужчина средних лет, то ли ангел, то ли паук – с заправленной за воротник салфеткой: приготовился есть сэндвич с огурцом.
При виде меня он проворно отодвинул тарелку и, протянув руку через стол, сжал мою ладонь. Так он никогда прежде себя не вел.
– Я добуду вам книгу, мем! Украду ее, черт возьми, если придется.
– В краже я участвовать не стану.
– Чхе! Хотите, чтобы она тут и сгнила? Вы же себе этого не простите! Представьте: книга погибает на Джалан-Кэмпбелл, и никто в К. Л., а тем более в Лондоне, знать о ней не знает.
Лицо Чабба казалось суровым и одержимым, и на миг я задумалась: почему он так страстно предан своему погубителю? Но главным образом я думала о себе – ведь если бы Кристофер Чабб добыл стихи, я бы выпустила сенсационный номер, и все проблемы остались бы позади. Его удивительная повесть – та, которую видит сейчас перед собой читатель, – стала бы частью публикации. Что касается поэзии, я дала себе слово ничего не портить, не приглаживать, не вступать в спор, не приводить в порядок мучительно разрозненные части.
– Когда вы это сделаете? – спросила я.
– Скоро. Почем знать?
– Сегодня днем?
– Нет, позднее. Сперва я должен рассказать вам худшее.
– Что – худшее?
– Свою историю. До чего я докатился.
Через три дня после того как раджа изгнал меня, я добрался до Кей-Джи Чомли – в два часа ночи, весь в ранах и синяках, в грязи, сломленный, мозг кипел жаждой крови. Тварь отняла у меня естественную любовь дочери. За такое преступление я мог отобрать у него жизнь с той же легкостью, с какой даровал. Стоило послать ему посылку Н.Р. на адрес оранг-кайя-кайя и заманить на почту Джорджтауна, а уж там я низвергну его в геенну огненную.
Мулаха сконструировал мое оружие. С виду – самый обычный, невинный ящик, мем, с клеймом плантации города Стэнторпа, штат Квинсленд. Даже когда Мулаха показал мне устройство, я не понял, как оно действует. Я не хотел и притрагиваться к нему, но он подтолкнул ящик ближе, и я почувствовал, как что-то впивается в руку – секретное оружие, торчащий из доски гвоздь. У меня лишь царапина-ла осталась, но потом Мулаха обработал гвоздь мочой, порошком сороконожки, мышьяком, дурманом, а сверху покрыл слоем кокосового масла. Той же смесью намазал нож и уколол им курицу. Поверхностный укол, даже не до крови, но птица мгновенно сдохла.
– Он – крупный мужчина, – предупредил я. – Почти семи футов ростом. Намного больше чертовой цыпы.
– Кристофер, этот маленький гвоздь свалит и слона.
Теперь нам оставалось только ждать. Директор счел меня троппо и уволил, не дождавшись моего возвращения, так что в школе я появляться не смел и целыми днями отсиживался в запертой комнате. Делать было нечего – только вспоминать лицо выродка в ту минуту, когда он унизил меня перед моей девочкой. Он капал, капал, капал яд ей в ухо. Каждый день понемногу сманивал ее от меня. Еще бы, он – гений! Казалось бы, он должен быть благодарен мне, своему, черт побери, создателю. Да только тут у нас одностороннее движение. Он ее научил только ненавидеть меня.
Я хотел непременно убить его, но боялся, что яда на кончике гвоздя окажется недостаточно, а потому втайне готовил другой кинжал, тонкий, как шляпная булавка. Ножен у него не было, и я засунул его в кусок шланга и заткнул шланг с обоих концов, чтобы класть оружие в карман.
Я дергался, как необъезженная лошадь на Дарвинских скачках. Наступило заветное утро, я чуть не свалился вместе с набитым фруктами ящиком, когда влезал в автобус. В ту пору на Лайт-стрит открыли временное почтовое отделение, и я пристроился внутри на скамейке, сидел целый день, вглядывался во все лица. Кто бы предугадал, что я дойду до такого – я, отличник школы на Форт-стрит.
На второй день с утра шел дождь, и я боялся, как бы с гвоздя не смыло яд, но именно в этот день он пришел своей пружинящей походкой, с розовой квитанцией в руке. Я пристроился у него за спиной и, когда он подошел к стойке, воткнул гвоздь ему в бедро.
Вскрикнув, он обернулся. И даже тогда облил меня презреньем. Схватил за левую руку, вывернул ее. Против него я был бессилен, как ребенок. Ящик сломался, фрукты посыпались на пол. Кинжал выпал из шланга, Маккоркл толкнул меня, и я упал почти на клинок. Выходит, он сам помог мне: я дотянулся до кинжала и вонзил острие ему в ягодицу.
Тут меня оттащили, поволокли в участок на Карнарвон-стрит, где меня в скором времени навестил идиот Грэйнджер в сопровождении английского доктора. Эскулап задавал мне дурацкие вопросы – все допытывался, не сошел ли я с ума. Мне было все равно. Хуже было другое: тварь так и не издохла. Это сочли очередным признаком безумия: я, дескать, считал возможным уничтожить человека ударом в задницу.
Снова меня судили, мем, и депортировали в Австралию. Я ожидал, что меня отвезут в психушку, но в порту никто меня не встречал, и я преспокойно ушел сам.
Жители Сиднея всё похваляются, какой у них красивый город, однако живописные кварталы предназначены не для меня. Нашлась квартирка на раскаленной, пустынной улочке Рэндвика и работа – в транспортном отделе рекламного агентства. Каждый день – бесконечные разъезды на автобусе. Отвратительная работа – упрашивать и ныть, подгонять и угрожать, точно регулировщик на парковке: мы их называли «бурыми бомбилами». Умные, высокомерные копирайтеры со мной не считались. Их я ненавидел, а больше вообще ничего ни к кому не чувствовал. Девочку я утратил навсегда, никакого общения, кроме как на этой паршивой работенке. Каждый вечер я опрокидывал в баре пару пива и шел домой, чтобы догнаться виски. Еще, еще – сату лаги, как здесь говорят.
Вы скажете – наконец-то я был свободен. Мог спать спокойно, не боясь, что чудовище проникнет в мою комнату. Однако он поистине сделался частью меня. Изменил мою жизнь, украл мое сердце, свел судорогой пальцы, превратил в бездомного бродягу, а я-то думал всю жизнь прожить на одном месте.
Я мог не переживать – ровно через год его письмо догнало меня в рекламном агентстве. Выходит, и ты соскучился, отметил я: таким людям непременно хочется оставить за собой последнее слово в споре. Киасу, – так о них говорят. Боятся потерять свое. Считается, это малайская болезнь. Раскуражился на десять страниц: чего он достиг, как одолел меня. Я бросил его в мир невеждой, а теперь он говорит на шести языках, пять из которых мне даже по имени неведомы. Такой стал ученый. Прочел священные книги Будды и Магомета. Знал названия всего, что живет и растет на земле Малайзии. Он – величайший поэт. Утомительная похвальба, этим он всегда отличался, ничего нового по сравнению с монологом, который на Бали пришлось выслушать Доналду Дефо. И пока я читал его письмо, я понятия не имел, что меня ждет под конец. Лишь на последней странице я узнал, что его гложет.
«По твоей вине, – писал он, – меня постигла участь, которую ты мне уготовил: я умираю от болезни Грейвза, оставляя своих близких одинокими и нищими. Когда ты воткнул кинжал мне в задницу, я чуть было не пожалел тебя. Ты казался таким никчемным. Но теперь ты наконец обнаружил свою власть. Как же ты ненавидишь мою девочку – ты решился отнять у нее отца! Говорят, ты по-прежнему работаешь в рекламе. Надеюсь, ты в полной мере насладишься своим неправедным богатством, когда ребенок, которого ты осиротил, будет голодать!»
Разумеется, я не хотел, чтобы девочка осиротела. Ни за что. Болезнь Грейвза – это, конечно же, была шутка, каламбур, болезнь Роберта Грейвза и Т. С. Элиота, всех этих заумных гениев. «Чеснок и сапфиры в грязи» [93] – что это значит, бога ради? Но я все-таки заглянул в словарь и прочел: «Болезнь с типичными симптомами: увеличение щитовидной железы, ускоренный пульс и метаболизм из-за избытка гормона щитовидной железы».
Я обратился к врачу: мол, друг заболел и так далее. Врач меня утешил: болезнь Грейвза легко поддается излечению. Однако, хотя он охотно выписывал мне успокоительные, на это лекарство он рецепта не дал. Не беда, в Сиднее всегда найдутся окольные пути. Я возобновил старые связи.
Видите, как все сложилось, мем? Я еще думал: ехать ли самому в Малайзию? Добыть чистый новенький паспорт без отметки о депортации. А вдруг у них есть черные списки? Все-таки рискованно. Потом я переговорил с одним типом, он дрессировал борзых. Да, приятель, лекарство добыть – не вопрос. Но он предупредил, что бутылки нельзя просто отправить почтой. Нужно аккуратно упаковать, обложить сухим льдом. Ха, это же замечательно! Выхода не оставалось – я повезу лекарство сам.
Жизнь в Сиднее – скучнее некуда. Вы и представления не имеете, как она проходит, утекает, точно вода из капающего крана. Понедельник – пятница, суббота – воскресенье, вся роскошь – выпивка и сон. Так жила моя мать. Работа, еда, бутылочка хереса, сон.
