Когда на другой день Башир явился в САС, лейтенант Делеклюз встретил его в элегантной строгой форме из легкого полотна с открытым воротом. Он предложил Баширу сигарету, поговорил о погоде, потом сказал:
— Вы ведь врач, господин Лазрак?
— Да, — ответил Башир.
— Прекрасная профессия.
— Я не верю в медицину, — сказал Башир, — но другие в нее верят, значит, нужно, чтобы они ею пользовались, разумеется за свои деньги.
Лейтенант засмеялся. Подумал: «Умный парень и без предрассудков, с ним можно будет поладить».
— Здесь, — сказал он, — крестьяне привязаны к земле, нещедрой земле, и к ее повседневным нелегким нуждам.
— Я здесь родился, — сказал Башир.
— О, простите, в самом деле, ведь это ваш край, а я вас как будто поучаю.
Он помолчал мгновение, потом, забыв, конечно, о том, что он только что сказал просто ради учтивости, начал снова:
— Это люди простые… и потому легкоуязвимые. Нужно защищать их от несостоятельных разглагольствований, от плохих пастырей, от опасных искушений. Возьмите в пример вашего младшего брата…
Делеклюз играл в откровенность. Он протянул Баширу сигарету:
— Курите?
— Спасибо.
— Я подумал, что вы могли бы быть для этих людей большой поддержкой.
Башир смотрел на лейтенанта сквозь завитки белого дыма. Лейтенант играл стеком и улыбался.
— Ваш брат Белаид тоже очень нам помогает, но в другом плане…
— Я врач, — начал Башир. И тотчас же ему послышался безучастный голос Смины: «Притворись идиотом…» Он добавил: — Сказать вам честно, я уехал из Алжира, чтобы бежать от всего этого, чтобы не жить больше в атмосфере этой бессмысленной войны всех против всех.
Башир счел такую формулировку достаточно двусмысленной.
— Конечно, жизнь в Алжире не очень-то приятна, но… не обманывайте себя, доктор… там вам было лучше, потому что там вам легче было остаться незамеченным. Здесь же — провинциальная дыра со всей ее поэзией и ужасом. Каждый живет здесь как бы в стеклянном доме. Все видно насквозь. Размеры сужены, а значит, искажены пропорции, краски откровенны. Здешняя жизнь не знает нюансов, это всегда лубок. Все здесь либо по одну, либо по другую сторону баррикады. В столице есть целая зона смешанных вод, теней. А здесь… Взгляните на этот горизонт, — он вытянул руку, — до него рукой подать. И потом, риск здесь бесполезен, — он посмотрел Баширу в глаза, — и …опасен! Поэтому все играют в открытую: есть две команды — и никаких зрителей. Так, из ваших Белаид — в одной команде, Али — в другой. Для Белаида Али — заблудшая душа, но для Али Белаид — предатель. Ничего не поделаешь, так уж это глупо!
Улыбка его была улыбкой сообщника, она означала: «Видите? Я веду с вами откровенную игру. Вы и я, мы принадлежим к одному миру, миру умных, просвещенных людей, которые обязаны говорить друг другу правду, даже если эта правда и неприятна для одного из нас. Людям умным и просвещенным не пристало заниматься пустой болтовней».
— В таком случае, — сказал Башир, — я выхожу из игры. Вы для меня слишком сильные противники.
— Гм! — произнес Делеклюз.
Он прикурил новую сигарету от той, что держал в руке.
— Боюсь, что это как… постойте, как его зовут, этого оратора, что говорил о пари?.. Да вы знаете его, это по вашей части…
Делеклюз прекрасно знал, что это Паскаль, но еще со школьных времен он сохранил привычку кокетничать, делая вид, будто не знает великих, произведения которых изучал.
В углу комнаты, где тлел огонь их сигарет, казалось, слышался голос Смины: «Не вздумай доказывать, что ты прав, не пытайся умничать».
И так как Башир молчал, лейтенант произнес:
— Во всяком случае, я всегда буду рад принять вас здесь, когда вам будет угодно.
Башир направился к двери. Лейтенант тоже встал.
— Быть может, вам понадобятся карточки — для вас или для вашей семьи. Так вы не стесняйтесь… скажите Белаиду или мне.
Башир о них забыл.
— Кстати, — добавил лейтенант, — вот пропуск на случай, если вы встретите наш патруль: комендантский час начался полчаса назад.
Дороги были пустынны, молчание ночи усиливало шум шагов Башира по земле и по камням. На площади Ду-Целнин две летучие мыши, преследуя друг друга, ударялись о стены, и в лунном свете их тяжелый, неуклюжий полет походил на танец. То была словно прогулка по улицам заколдованного города, прогулка синей умиротворенной ночью, вдали от войны, вдали от жизни. Башир остановился полюбоваться сиреневой горой, прилепившейся к небу.
— Что, красиво?
Башир вздрогнул, он не заметил Белаида, притаившегося в тени, но голос был его.
— Я ждал тебя.
— Разве тебе не нужно идти домой, ведь комендантский час уже начался? — сказал Башир.
— Нет, я могу не соблюдать комендантский час. Моханд Саид и я, двое юродивых деревни.
Он засмеялся.
— Что тебе сказал лейтенант?
— Чтоб я попросил у тебя карточки на муку.
— И все?
— Он говорил мне о тебе много хорошего.
— Это мой друг. Ты по крайней мере откровенен.
— А что? Я говорю это другим. Не понимаю, почему бы мне скрывать это от брата?
— Тебе не стыдно?
Смех Белаида показался Баширу неискренним.
— Стыдно? А за что? Ах да! За то, что я дружу с ирумьенами. Что ж ты хочешь? Я как ты, мне хорошо только с ними.
Он снова засмеялся, потом вдруг замолчал.
— Зачем ты приехал в Талу?
— Повидать вас.
— Ну, теперь ты нас повидал… — Он помахал руками, как бы прощаясь.
— Ты-то вернулся.
— Тебе здесь нечего делать. Больных в деревне лечит военный врач.
— А другие?
Белаид как-то странно посмотрел на Башира. Башир сказал:
— В деревне все о тебе говорят.
— Ну и что? На семью хватит и одного героя, есть же ведь Али. А мы с тобой слишком дружны с ирумьенами. Ты не обиделся?
— У тебя есть карточки?
— Сколько угодно.
— Знаешь, мать и Фарруджа умирают от голода… и дети Фарруджи.
Белаид снова натянуто засмеялся.
— О них не беспокойся, они привыкли. А я вот провел в Париже десять лет и отвык. Ты никогда не увидишь, чтобы я лег без ужина или ел по утрам и вечерам кускус из ячменя, подыхал от голода или обедал без вина. Нет, брат, слишком поздно. Я не могу уже снова начать жить так, как они. Жить? — Он кричал. — Нет, подыхать. И это будет длиться столько, сколько понадобится.
— Это будет длиться до тех пор, пока тебе не попадется веревка, на которой ты и повесишься где-нибудь на лесной опушке.
— На опушке? — Он сделал вид, будто испугался. — Никогда, брат, никогда! Я никогда не отважусь на это.
Он приблизился, как будто хотел сказать ему что-то доверительное:
— Смел, но не безрассуден!
— Ты прожил в Париже десять лет, мог бы и еще там остаться.
— Правильно. Впрочем, именно туда я и удалюсь на старости лет.
— Я вот думаю, зачем ты сюда приехал?
— Ага, вот видишь, и я тоже! Когда я увидел тебя, я подумал: зачем это доктор приехал в здешние неспокойные места?
— Я приехал отдохнуть.
— Опять же вроде меня. Право, доктор, ты — мой брат.
Летучие мыши продолжали неуклюжий танец на своих кривых крыльях. Белаид подошел поближе.
— Послушай, брат, возвращайся в Алжир, там климат мягкий, погода благоприятная. Здесь тебе нечего делать. Ты слишком молод для подобной игры.
В глазах Белаида Башир увидел больше нежности, чем суровости.
— Благодарю тебя за совет, но я знаю, что мне нужно делать.
— В конце концов, — сказал Белаид, удаляясь, — я твой старший брат, мой долг был сказать тебе это.
Он собрался уходить с Ду-Целнин. Обернулся к Баширу:
— Приходи за карточками, когда захочешь, для тебя и для старухи… и… помни, не увлекайся игрой с огнем, обожжешься.
Он исчез. Башир слышал, как он напевал вдалеке:
Немножко выпить так прия-а-а-тно…
Одиннадцать лет прошло с того дня, как Белаид сел в автобус и всем стало ясно, что в сорок лет он едет во Францию работать на заводе. Все удивились: уж от него-то никак нельзя было ожидать, чтоб он уехал из Талы! Потому что Белаид был человеком старой закалки. Сначала он, как и его отец, работал поденно на других. Отказывал во всем своей семье и самому себе, а скопив денег, купил маленькое поле, пару быков, корову. Это был почти достаток, но Белаид продолжал жить скупо, и, когда жена говорила ему, что теперь он мог бы позволить детям есть досыта, он отвечал: «Пусть привыкают, никто не знает, когда придется голодать».
Детей становилось все больше. Башир учился, и ему надо было время от времени посылать деньги.
Фарруджа вышла замуж, но муж ее, портной в Дезэксе, с трудом сводил концы с концами, пока не умер в тюрьме. Белаид должен был содержать чуть ли не всю семью.
Три года подряд оливы ничего не родили. Сбережения Белаида растаяли. Дети снова стали голодать. Жена Белаида поняла, что отец хорошо сделал, заранее приучив их к лишениям. Они протянули еще год в надежде, что следующий урожай будет хорошим. Он был скудным. Белаид продал на рынке быков, потом корову. Он держался еще год, но настало время, и ему пришлось заложить купленное им маленькое поле. На другой день он встал рано утром, чтобы никто не видел, что он уезжает, обнял своих старших (остальные еще спали) и пешком пошел в Азазгу, где он должен был сесть в автобус.
