Я демонстративно взял Любашу под руку, как свою даму, и повел к выходу. Меня нагнал Лютик и прошипел, как змея, прямо в ухо:
– Не связывайся с отверженными, это я тебе как друг советую. Иначе очень легко можешь оказаться в их списке.
Я усмехнулся, пропуская Любашу вперед. И на секунду задержался у выхода.
– А кто тебе сказал, что отверженная она, а не все вы? Кто тебе это сказал? К тому же список составляет, по твоим же словам, сам Господь Бог. Думаю, мы окажемся не на последнем месте.
– Смотри, Ростя, очень сильно потом пожалеешь, я ведь помню, как ты на меня замахнулся.
– Но промахнулся. А вот это действительно жаль.
Я захлопнул перед носом Лютика дверь. Мы поймали такси и примостились на заднем сиденье.
– Тебя куда отвезти?
Любаша вдруг вцепилась в мои плечи и умоляюще, почти плача попросила.
– Можно к тебе, Ростя? Ну пожалуйста, можно?…
Я знал, она цепляется за любую соломинку. Она хочет выжить. И как всегда, неверно выбирает способ выживания. Потому что видит его только в мужчинах.
– Ведь мы так когда-то любили друг друга, Росточек. Нам так хорошо было вместе. Мы все, все, все, все можем начать сначала. Я ведь теперь многое поняла… Или начинаю понимать.
Отказать нужно было решительно, резко, бесповоротно, иначе я вновь влипну в любовь, которая мне не нужна.
– Нет, Любаша. Я очень ценю наше прошлое, правда, ценю. Но ты не знаешь… Ко мне вернулась Вика.
Любаша расцепила руки, обмякла и устало прикрыла глаза.
– Тогда едем ко мне, ко мне никто не вернулся. – Она назвала адрес.
И минут через двадцать мы были у нее дома. Я мало знал Любашу. Пожалуй, только то, что она всегда казалась очень легкой, веселой, немножко нелепой. Вокруг нее всегда вертелись мужчины, потому что она не умела жить одна. Я не смел ее упрекать за это. Я знал, что у нее мало вкуса и был на все сто уверен, что ее квартира забита дорогими, ненужными и безвкусными вещами. И был искренне ошарашен ее домом – крохотной комнатушкой на последнем этаже. Старый круглый стол, железная кровать, допотопный буфетик с дешевой посудой. Я не мог даже предположить, что она так бедно живет. Единственное, что украшало, делало живым, почти одухотворенным дом – это уйма цветов. Растения были повсюду – на полу, на подоконнике, на столе. Комната сделалась похожей на маленький палисадник, на уютный ботанический садик, на благоухающий розарий. Я вдохнул запахи растений. Мне стало легче. Это не был луг, а модель луга. Но это напомнило мне родину. Захотелось лечь на пол, осторожно дотронуться до нежных лепестков, почувствовать на лице прикосновение сочных зеленых листьев. И попытаться на протекающем потолке разглядеть солнце. Модель родины не могла быть родиной. И все равно на душе стало легче.
– Не ожидал, что так все бедно? – Любаша рассмеялась.
Она вновь становилась прежней беспечной девчонкой.
– Ты первый гость в моем доме. Сам понимаешь, я жила всегда у своих покровителей. И всегда делала вид, что очень богата. Этому я научилась. А когда покровители кончались, прибегала сюда. Ну, как на родину возвращалась. Только зелень, цветы и запахи. Вот такая моя родина.
– У тебя очень хорошая родина. И она так похожа на мою…
Любаша остановила на мне свой пристальный взгляд.
– Ты о чем, Росточек?…
Я вздрогнул. Во мне вновь, именно в этой комнатушке, просыпался забытый Даник.
– Это я так. У меня в квартире тоже много цветов.
– Тоже мне, сравнил. И потом… Они же не твои… Ты даже понятия не имеешь, как какой цветок называется. Ты всегда сторонился природы. Или боялся ее. Почему?
Я приблизился к лантане – кустарнику с нежными цветочками самого разного цвета – желтые, розовые, красные, белые, они удивительно дополняли друг друга и создавали многоцветную гамму.
– Это лантана камара, – пояснила Любаша.
Я это прекрасно знал. Не зря проработал в Ботаническом саду. А вот в Сосновке таких цветов не было. Но были не хуже. Но об этом я не мог рассказать Любаше.
– У нас в поселке таких цветов не было, – вздохнула Любаша. – Но были не хуже. Просто я всегда очень увлекалась ботаникой. А стала артисткой. Потому что лучше всех пела в доме культуры. И танцевала тоже лучше всех. А ты проходи, раздевайся. Я сейчас чай сделаю. Его мама научила готовить. А рецепт еще от прапрабабушки. Но я могу тебе его открыть, хочешь? – Любаша говорила без умолку, суетливо. Словно боялась, что я вот так возьму и уйду. И она вновь останется одна. Она не умела жить одна.
– Любаша, ты извини, – сказал я то, что она боялась больше всего услышать. – Но мне и впрямь нужно идти…
– Ростик, миленький, я что-то хотела сказать… Погоди… Не припомню. Имя какое у тебя замечательное, тоже звучит, как природа. Ростик, Росток, Росточек…
– Любаша, пожалуйста… Мне и впрямь нужно. Я к тебе завтра обязательно загляну.
– Знаешь, я же одна с нашего поселка поступила в театральный, за всю его историю. Представляешь, какой был фурор! Все так в меня поверили! Все так мной гордились! А как ждали моих ролей! А один раз меня даже показали в клубе на большом экране – так ерунда, эпизодик. Но весь поселок аплодировал! И мне целую бочку меда привезли, представляешь! Словно я медведь. Вся студия его ела…
– Любаша, милая. У тебя все еще получится. Все еще будет, поверь мне, вот увидишь…
– Знаешь, я так давно не была дома. Я не могу… Ну как я туда появлюсь?… Я все хотела честно делать, честно поступила, честно ждала ролей. Но мне нужно было приехать домой победителем, понимаешь, как же иначе? А победы все не было и не было. И ты, помнишь, нам с тобой трудно пришлось. Ты хоть снимался в рекламах. Тебе повезло. А меня даже туда не звали. По-моему, ты этого не хотел.
Еще одна заслуга Ростика. Держал Любашу при себе, как куклу, забавлялся, даже в какие-то жалкие рекламы ее не захотел пристроить.
– А я… Вот я и подумала… Я ведь многим нравилась. Я веселая. Вы любите веселых. Потому что вам всегда плохо. Вот я и подумала… Ты меня поймешь, милый, ты сам в кино… В кино любви нет. Вернее, она есть только в кино, но не в кругу тех, кто кино делает. Кто сочиняет любовь, тот любить не умеет. Ты помнишь, как я настрадалась из-за одного парня… А потом тебя полюбила. Все готова была вынести. Но ведь это кино… Нет, я не жалуюсь, просто у меня не получилось. У меня ничего не получилось. Ни в любви, ни в кино… Ведь я хотела и того, и другого. Наверно, я слишком много хотела…
– Зря ты так, девочка. Ты еще так молода.
– Это ты так считаешь. Я уже так не думаю. Здесь быстро стареют, быстрее, чем в другой профессии. Я знаю другое…
– Любаша, милая, выпей что-нибудь успокоительное и ложись спать. Меня ждет Вика…
Любаша расхохоталась. Она была похожа на Белоснежку. Беленькая, кудрявая, голубоглазая.
– Успокоительное? А это мысль. Знаешь, когда я была маленькой, когда меня обижали и я плакала, я прислушивалась… Знаешь к чему? К скрипу калитки. Она так смешно скрипела, когда открывалась и задевала сирень. У нас чудесная сирень цвела под окном. Вот они вместе и скрипели. И я так ждала… Мне казалось… Если они скрипнут. Обязательно кто-то придет. Придет, и все, все в моей маленькой жизни исправит. Как ни странно, так оно и было. То доктор приходил, такой смешной очкарик, он все время заставлял открывать рот и говорить: «А-а-а…» А я пела. Звонко и громко, на всю округу: «А-а-а-а!..» Я тебе говорила, я ведь хорошо пою… А еще скрипела калитка, и приходил лесник. Такой большой бородатый медведь. Я садилась к нему на колени, дергала за бороду, а он мне рассказывал невероятные истории, как спас всех на свете зверей. Потому что они единственные, кто достоин спасения. Люди… Он говорил, что люди этого не достойны. Они сами выкарабкаются. Как ты думаешь, он был прав?
– Пойду, Любаша. Я обязательно завтра вернусь к тебе утром. И мы обо всем поговорим.
Я не мог больше этого выдержать. Нет, наверное, мог, просто не знал, что делать. Я просто не знал. И решительно направился к выходу.
– Росточек! Миленький! Еще чуть-чуть…
Я оглянулся. Это была ошибка. Любаша вдруг начала танцевать. Наверно, именно этот танец она исполняла в клубе. Она действительно великолепно танцевала. Кружила между цветов, как бабочка, взмахивала руками, как крылышками, легко, грациозно, ее головка подвижно склонялась то к одному, то к другому цветочку. Она была в том же нелепом наряде, с облезлым зеленым воротничком. Но он уже ее не портил. Он был даже кстати. Я вспомнил, как кружились бабочки на лесной поляне, и Чижик звонко лаял на них и высоко прыгал, пытаясь их запугать. Но у него ничего не получалось. Бабочки львов не боятся. Тогда чего боялась Любаша? И я вдруг подумал, что она очень талантливая комедийная актриса. И сам поразился этой мысли.
Любаша перевела дух.
– Ты, как бабочка, Любаша.
– А это и есть танец бабочки, я его танцевала в клубе, потом с ним поступила в театральный. И мой мастер сказал, что я стану великой комедийной актрисой.
