Лишь половина других столиков была занята: был вечер, и народу поубавилось. Рыжий и рыженькая, ловя остатки солнечного света, лежали подле столиков на одеяле, лицами к небу, закрыв лица бейсболками, держась за руки и не шевелясь. Стремухин на ходу невольно оглянулся на компанию угрюмых подростков. Они о рыженькой забыли и не глядели в ее сторону, забыли и о пиве: вовсю предавшись скуке, вразброс подремывали на песке. Один из них вдруг вскинулся и огляделся, потом посмотрел на часы и снова уронил лицо в песок.
Где-то на большой воде взревел аквабайк; тут же ребенок закричал у кромки берега, забросив в воду мяч и боясь в нее войти. И аквабайк, и крик ребенка были настолько громкими, что Стремухин настороженно остановился. И этот гром, стихающий вдали, и этот резкий крик напомнили ему о чем-то, чего недоставало, как если бы он что-то вдруг забыл или потерял. С чувством внезапной паники Стремухин, не дойдя до Карпа, направился к своей одежде, забытой на песке. Поворошил ее и убедился: кошелек на месте. Стремухин выпрямился и огляделся. Все было на месте, но с густым и красноватым воздухом вечера что-то случилось: чего-то в нем недоставало. В одном из автомобилей, стоящих возле сосен, вдруг заработало радио: звучал прогноз погоды, ночью в Москве и области обещали дождь. Потом вступила музыка.
Стремухин понял вдруг, чего недоставало в воздухе и почему так громок был ребенок, потерявший мяч, и аквабайк, совсем было затихший где-то на большой воде. Весь вечер отовсюду из-за деревьев доносилась музыка магнитофонов, радио и музыкальных центров — и вдруг она вся смолкла, были слышны только деревья на ветру. Стремухин подошел к Карпу, сказал про хашламу, вслух удивился тишине. Пилот и Карп прислушались. В тишине, нарушенной лишь шумом хвои на ветру и негромкими звуками автомобильного радио, в который раз раздались дробные хлопки, затем вступила трель судейского свистка, и хлопки смолкли.
— Да, — сказал Карп. — Нигде нет музыки, ты прав. Возможно, вырубили электричество. Пойду проверю.
Карп, встав из-за стола, побрел к киоску и нырнул в темный проем кухни. Потом вернулся и сказал:
— Нет, все нормально: холодильник работает. Можешь не нервничать: шашлык твой не испортится.
— Карп, ты ку-ку? — спросил пилот с любопытством. — Какое электричество? Свет в Бухте не дают уже с весны. И ты, и все вокруг работают на дизельных динамо.
Карп ухватился двумя пальцами за мочку уха, сконфуженно помял ее.
— Действительно, — сказал он. — Я перегрелся и ку-ку. И я не знаю, почему молчат магнитофоны. Пора есть хашламу.
Стремухин взялся сдвинуть столики, но Карп остановил его:
— Зачем? Карина сдвинет. — И громко позвал: — Карина, помоги!
Из-за деревьев на грунтовке показались люди и поманили Карпа пальцем в тень сосны. Карп неохотно к ним направился. Люди ему что-то сказали. Карп вышел из тени на солнце, сказал:
— Карина, погоди.
Из киоска вышла Карина, сказала недовольно:
— То помоги, то погоди… Ты, слушай, толком объясни, что тебе надо.
— Запри киоск, напиши «перерыв».
Карина вновь направилась в киоск, недовольно бормоча: «А чем писать? На чем писать?». Карп отмахнулся и вернулся к столику.
— С хашламой придется подождать. Какие-то крутые наводят шороху. Скоро будут здесь…
— И что? — спросил пилот.
— А ничего, — ответил Карп с фальшивой скукой в голосе. — Я с ними разберусь; отдыхайте пока. А хашлама подождет, никуда она не денется.
Карп снова вышел на грунтовку, встал посреди нее и принялся глядеть куда-то за деревья.
Пилот поднялся из-за столика, сказал Стремухину:
— Пошли.
Стремухин послушно последовал за пилотом к воде. Пилот открыл кабину самолета, влез в нее.
— Чего стоишь? — сказал он из кабины. — Давай сюда.
С легким замиранием сердца Стремухин забрался в кабину и, взволнованно поерзав в кресле, устроился рядом с пилотом. Тот включил двигатель. Начав вращаться, затрещал, потом и загудел пропеллер. Стремухина качнуло: самолет стал пятиться от берега, подрагивая на легкой ряби, и замер вдруг у входа в заводь, посреди большой воды. Стремухин внутренне собрался, с восторгом, но не без боязни ожидая взлета, но пилот взлетать не думал и выключил двигатель; пропеллер потрещал и встал. Самолет плавно покачивало, и слышно было, как плещется вода, переливаясь через поплавки.
— У них свои разборки, и это их работа, — сказал пилот. — А мне, того гляди, проломят самолет. Или еще отнимут понта ради.
— Я думал, полетаем, — разочарованно сказал Стремухин. — А так — чего? Я мог бы и остаться.
— Мог, но зачем тебе грубые зрелища? — сказал пилот. — Считай, что я тебя избавил.
Несильный ветер мягко поворачивал самолет. Сквозь плексиглас, обсыпанный туманной водной пылью, Стремухин молча оглядел берег: пустую пристань слева, правее — тесное скопление сосен на высоком берегу, еще правее — желтый пляж, столики Карпа, желтых людей в купальниках и плавках; и столики, и люди в плавках с воды казались маленькими, как в кукольном вертепе, и Карп казался маленьким, как ванька-встанька.
— Здесь хорошо, — недолго помолчав, сказал пилот. — А там нам делать нечего.
Из сумрака сосен, словно соткавшись из него, стали спускаться вниз, к воде, люди в коричнево-зеленом камуфляже, с черными головами без лиц, с черными палками в руках. Они пошли гуськом вдоль берега по направлению к пляжу. Покуда шли, Стремухин насчитал их девять человек, издалека похожих на раскрашенных пластмассовых солдатиков. Карп вышел им навстречу, заговорил; они не слушали его и по песку направились к киоску. Один из них дубинкой постучал в дверь киоска; дверь открылась, вышла Карина; из кухни вышел Гамлет.
Переменился ветер, и самолет, как парус, развернуло на волне носом к большой воде; пляж оказался за спиной. Солнце, повисшее над другим берегом, над черепицами и башнями деревни Терпигорево, готово было сесть сразу и за ближний взгорок, и за далекую иглу Останкина, мерцающую серебром в лиловом предзакатном мареве. Послышался шумный мерный плеск, за ним и смех, и крики: из-за мыса с пристанью со стороны Москвы медленно выходил старенький прогулочный двухпалубный теплоход; люди на палубах дружно принялись выкрикивать речитативом слова какой-то песни — Стремухин попытался, но не смог расслышать слов. Сделав широкий и округлый разворот, корабль стал приближаться к пристани.
И вновь переменился ветер, вновь повернуло самолет пропеллером к берегу заводи, сначала к темным соснам на высоком берегу, потом и к пляжу. Там тоже крик стоял. Желтые люди с детьми, матрацами, мячами, одеялами сгрудились возле ив на дальнем конце пляжа, в центре которого, словно играя в салочки, гнались по кругу друг за другом черноголовые люди с палками и стриженые парни в плавках. Едва успел Стремухин подумать о собаке, что гонится за собственным хвостом, как круг распался: кто-то из черноголовых, споткнувшись, рухнул на песок, и салочки мгновенно превратились в кучу-малу; она распалась на мгновение и вновь перемешалась; крик не смолкал, но кто кричит, с воды не было видно…
— Искали и нашли, и даже с места не сходя, — проговорил пилот и пояснил: — Я говорю о шпане. По их глазам ведь было видно: скучают мальчики, ищут приключений. И вот, пожалуйста, — они метелят, их метелят; короче, вечер удался…
Запоздалая волна, поднятая пароходом, приподняла и, развернув, вновь опустила самолет. Опять перед глазами встала пристань, на которую уже сбегали с парохода люди с букетами и сумками; плыл мощный, но неторопливый катер по большой воде; алели крыши Терпигорева.
— Но это безобразие: с дубинками — на пляж, — сказал Стремухин. — Какие основания?
— Любые, — сказал пилот. — Спроси себя: у этого хохла — я говорю о Карпе — есть кассовый аппарат? Ты его видел? Я не видел. Может, он есть, а может, нет. И у кого здесь они есть? Может, и есть у кого, но я не видел… У Гамлета с Кариной — есть регистрация? Может, и есть, а может, нету регистрации… Продукты на шашлык и на люля — у Карпа, знаю, свежие; а у других? Может, и свежие, а может — кто их знает…
— Но разве трудно завести, к примеру, аппарат? Глупо не иметь аппарат, когда кругом дубинки.
— Конечно глупо. Но если будет аппарат — их больше здесь не будет, их прогонят. И ничего тогда не будет. Ни шашлыков, ни столиков, ни пива.
— Но почему?
— Что взять с невиноватых?.. Невиноватые России не нужны.
Артур не думал, виноват он или нет, и если виноват, то в чем. В киоске у Артура был кассовый аппарат, была и регистрация, но, убегая, он не вспомнил о регистрации и аппарате. У него были и покровители в Москве: большие люди, давние друзья дяди Романа, которые ему, Артуру, говорили: захочет кто обидеть, Артур-джан, ты не стесняйся, сразу нам звони, — скрываясь в соснах Бухты, Артур не вспоминал о покровителях. Ему и в голову не приходило, что «ПАЗ» с людьми, обряженными в камуфляж, приехал по его, Артура, душу, и если бы ему о том сказали, ужасно удивился бы и точно бы не вспомнил тетку, одну из многих теток, подозревающих по десять раз на дню, что он недодал сдачи… Но он увидел «ПАЗ», остановившийся поодаль, и для него уже ничто не имело значения: ни аппарат, ни регистрация, ни тетки, ни даже покровители, как если б он их никогда не знал. Он знал одно: если ты видишь, что из автобуса выходят люди в масках, то с ними лучше не встречаться.
