– Всё сделала, как ты хотел. Тебе это в самом деле в копейки обошлось, так что с тебя бутылка.
Посмотрела с намеком, и он подумал – почему бы не бутылка, почему бы не распить бутылку с Наташей, в забытой богом деревне, в том самом развалившемся домишке, который она помогла ему приобрести за копейки. Нет, он и не думал слепо повиноваться Дыманову, наоборот, не верил ни одному его слову и общался с ним только потому, что других способов выйти на Нору не имел, но внутреннее чувство тоже не велело приводить Нору сюда. Казалось, она может растаять от контакта с привычным бытом. Домик… Он не видел этого домика еще – ни к чему, но представлял: далеко за городом, кем-то брошенный, без отопления, без электричества. Нора проведет там несколько дней или недель, а потом они так же забудут этот домик, как забыли прежние хозяева. Зачем забывать? Почему бы не приезжать в него в солнечные выходные… И тут же вспомнил о своем намерении увезти Нору в дальние дали, из которых накладно будет ездить в их домик.
Наташа ушла сразу после кофе, за которым обсудили несколько апокалиптических сценариев.
В час заехал за родителями – у двоюродного брата годовщина свадьбы, и всю дорогу мама тихим радио бормотала, что не понимает его постной физиономии, не понимает, как ему может быть неинтересно у Игорюши, с которым он так чудесно играл все детство. Последний аргумент, рефреном повторявшийся в монологе, веселил, но Николая и самого настораживала та вялость, с которой он принял приглашение. Игорь ведь действительно не четвероюродная тетя Глаша – нормальный парень его лет и близкой профессии. Почему бы не съездить, не выпить, не обсудить за рюмкой общие темы, не все же свободное время лежать на диване, уставившись в стену, на которой нет тени Норы, не только же с двинутыми типа Дыманова общаться. Ладно, выпить не удастся из-за машины, но все-таки.
У Игоря была тесная уютная квартирка, располневшая Маша – в последний раз видел ее на свадьбе, и визгливый полугодовалый Вячик, которого каждые полчаса безуспешно пытались уложить спать. Среди родственников – мягких, болтливых, разомлевших над загруженными тарелками, выделялась прошлогодняя дружка Ира. Она была немного моложе Маши, лет двадцать пять – двадцать семь, хорошенькая, с остреньким носиком, в обтягивающем (а обтягивать было что!) свитерке. Держалась прямо, шутила в тему, много и красиво улыбалась: бархатно накрашенные губы, здоровые зубы, но за одним из тостов, совершенно случайно взгляд ее, очень серьезный, на четверть секунды встретился со взглядом Николая, оставив нехорошее чувство.
Поговорить с Игорем на общие темы не выходило: Игорь то вытирал с Вячика картофельное пюре, то менял памперс, то встряхивал что-то в бутылочке – было видно, что так у них не заведено, и ему с непривычки неудобно, но Маша приняла отчаянное решение остаться сегодня прекрасной: не помятой и не запятнанной пюре.
С другой стороны, в том, что говорить Николаю оставалось только с Ирой, сидящей напротив него, прямо за фаршированными помидорами и бутылкой «Токайского», была чья-то направленная воля, и он догадывался, чья – маленькой полной женщины с химией, упорно не смотрящей в его сторону, обсуждавшей свойства стиральных порошков, по воле судьбы являвшейся его мамой. Естественно, мама была проинформирована хуже курящего Николая: когда выходили с зажигалками в подъезд, полная Маша («да я уже месяц не кормлю, право имею») несколько раз намекнула на драмы в личной Иришиной жизни и на то, что успех на работе еще не все решает, и не повод делать аборт, потому что работа сегодня есть, а завтра ее нету, а ребенок есть ребенок, даже если сама, потому что денег у нее все равно как бумажек, могла бы няню нанять, и возраст тоже…
После перекура он с бо́льшим энтузиазмом беседовал с Ирой – из детского чувства противоречия, и разговор клеился хорошо – начали с режиссера Бергмана, сошлись на том, что он хорош, но не все его фильмы хороши, перешли с кино на телевидение, сошлись на том, что ничего сто́ящего там нет, покритиковали по этому и другим поводам политиков, закусили их печеными баклажанами с чесноком, назвали Интернет большой мусорной ямой. «О, я смотрю, вы нашли друг друга», – заметил, проходя мимо, измученный Игорь. Ира ела много, ела в течение всего разговора – у нее получалось говорить и есть одновременно, причем изящно, и вскрикивать мило: «Ой, вот тот салатик с ананасами там стоит, я не пробовала еще… Кажется, я много пропустила…» – и, когда салатик общими усилиями приходил к ней, очаровательно сверкала своими «спасибо». Было странно, но приятно, что она остается такой стройной, хотя так много ест.
Родители ушли сразу после сладкого – он еще не доел свой кусок торта, но замахали на него руками, что и так доберутся, маршрутка прямая, и на этот раз он точно знал: машут не для того, чтобы назавтра обидеться, все рассчитано, все идет по плану, и уже понимал, что нужно будет подвозить домой Иру – «это совсем необязательно», конечно, но как же выпустить ее в темный город в так обтягивающем свитерке. Они к этому времени успели обсудить шансы просвещенного ислама и разойтись во вкусах на музыку: Ира не воспринимала ничего тяжелее «Машины времени».
Но в «Мазде» она замолчала. Легкий разговор расклеился. Он переспросил, куда ее везти, думал достать GPS, но не решился тянуть руку над ее коленями.
– Неплохо посидели, – сказал Николай наконец.
– Да, в самом деле. Я думала, это будет ужасный… в смысле ужасно скучный день, – отозвалась Ира. – Вообще идти не хотела, Машка уговорила.
Не нужно было долго размышлять, чтобы понять, что главным аргументом в уговорах Маши была его собственная персона, но, как ни странно, это не раздражало. Эхом к догадке, Ира добавила:
– Вообще, спасибо, ты мне день спас. Думала, умру там от тоски. Ну знаешь, с чужими родственниками сидеть. Здесь хоть со своими выдержать! Я, конечно, Машу понимаю – кто свадьбу оплачивал, тот и гуляет, но все-таки… Могла бы хоть кого-нибудь еще позвать.
– Да всегда пожалуйста, – ответил он, глядя на дорогу.
И снова замолчали. Потом несколько раз спрашивал, куда поворачивать. Отвечала односложно. Остановились возле дома, Ира не спешила выходить, и он спросил:
– Может, до двери провести, у вас здесь как?
– Только если хочешь, – в темноте ему снова померещился мгновенный слишком серьезный взгляд. – Вообще, у нас здесь нормально.
– Ладно, я подожду, пока ты до квартиры дойдешь. У тебя где окна?
Это было не слишком галантно. Но Ира сказала:
– Да чего ты волнуешься, я с работы так же возвращаюсь. Могу с балкона помахать тебе…
Она хлопнула дверцей, он остался в машине.
Ира ему на самом деле понравилась. Скорее всего, понравилась больше, чем он ей. В то, что он ей нужен, могла верить разве что Маша. Ира ему понравилась, и он пошел бы за ней, если бы не…
Вышла на балкон на втором этаже, помахала рукой. Повернул ключ зажигания.
Если бы не… Он чувствовал на себе всю тяжесть предательства, хотя не предал Нору. Он ехал не домой, он ехал сразу туда – к лесу. Нору он предать не смог. Не смог достать GPS, наклонившись над коленкой в джинсах, не смог провести Иру до двери и поцеловать на прощание по подсмотренному во французских фильмах обычаю. Он предал маму и ее мечты. Отца. Всех, кто сегодня был в гостях. Машу. Иру. Всех случайных прохожих на поздней улице, всех, кто ложился спать в бетонных квартирах. Весь этот мир – все их планы, все их ценности и представления о правильном и неправильном, о хорошем и дурном, здоровом и больном. Теперь он не сможет жить среди них. Предал, продал всё и всех за одну немыслимую Нору. Но радовался, что предал все-таки не Нору, и не смотрел на спидометр.
Он не знал, что сделает Ира в своей квартире, которую делит с ненавистным и ненавидящим ее котом, перед тем как принять ванну: будет размышлять, взять полтаблетки снотворного, или целую, или две, выпьет все десять из упаковки, но ничего страшного не произойдет, в конце концов, не зря она так много ела на годовщине – все выльется из нее разом – еда, вино, снотворное, она поплачет и крепко уснет на диване – провалится в свои лабиринты – тихие, прозрачные. Полные надежды, что когда-нибудь и в них появится некий гость.
Нора случайно заметила своего возлюбленного, когда угол поворота ее головы оказался таковым, что взгляд попал в третье из восемнадцати зеркал. Он стоял посреди зеркального зала, немного растерянный, и нарушал порядок церемонии, выверенный математикой и опытом, порядок движения и неподвижности придворных. Она подошла к нему медленно, интуитивно зная, как двигаться, чтобы, нарушая порядок, не нарушать композицию, и шепнула: «Как неожиданно ты всегда появляешься, возлюбленный мой», – и подала ему руку. Он догадался взять холодное запястье и последовать с Норой через скрытую дверцу за одно из зеркал, в темную каморку. Там оставила его.
