— Будет из тебя боец! — сказал громко, во всеуслышанье.
Беленький, светленький Жора Корчак из Холмска добился победы: три раза попал в голову правой рукой — как не радоваться его успехам? Физрук Боря Тарасов, прекрасно сложенный, выглядел на ринге внушительно, но победы добился только по очкам. Федя Леснов победил Ягудина, Витя Мыльников переиграл Тимофея Соболева, чем вызвал его горячий протест всей судейской коллегии. Левша Слава Маннаберг добился победы над Кулаевым.
Олегу Сибирцеву, как и следовало ожидать, противника не нашлось. Судил на ринге. Тем более, что его присутствие в судейской коллегии было необходимо: с разными вопросами к нему обращались то один, то другой.
После соревнований в училище заговорили о боксе и преподаватели, и мастера. И в городе полетели слухи о боксерских состязаниях. Боксом заинтересовался сам Чайка, секретарь горкома комсомола. А что уж говорить об учащихся училища: те только и комментировали бои на ринге. Появился и новый массовый приток желающих заниматься: свои и приходящие из города.
На другой день анализировал бои. Потом началась разминка. Работали на снарядах — с грушей, с пунктболом. Олег ставил удары на лапах. После занятий опять построил боксеров.
— Вижу, у нас тут еще один новичок объявился. Кто вы? — обратился к стоящему в конце шеренги новенькому.
— Военнослужащий я, — тот ответил. — Сверхсрочник. Костя Демин меня зовут. Сержант по званию.
— Боксом занимались?
Костя кивнул.
— У кого?
— Самостоятельно, по книжке.
— А сейчас пришли попробовать силы?
— Так точно.
— Дайте ему перчатки!
— Всегда так: сам сперва пробует, — сказал Демину Федя Леснов. И подал перчатки. И завязал шнурки.
Ринг был убран, лежал в углу. Стали посреди зала. Ребята окружили.
— Ну, что? Начали, — Олег кивнул. Стоял открытый, смотрел, что будет делать этот сверхсрочник.
Тот недолго думая, бухнул прямым справа и… не промахнулся. Болтанулся Олег… Но, нет, не упал. По примеру своего доброго знакомого, чемпиона страны Володи Яковлева, согнулся в поясе, как переломился, головой прочертил полукружье — и вот он, стоит, как стоял. Не напрасно ребята ахнули: видел он нового этого бойца, как в тумане. Прищурил глаза, покачался вправо, влево — пребывал весь в движении. Наконец, встав в стойку пониже, пошел вперед. Левой рукой наносил удары в голову, в корпус, опять в голову. Гнал Демина, тот бегал по залу, защищался руками, локтями, бороздил стены спиной. Ребята едва расступались, еле успевали. Пронзительно посмотрев Демину в глаза, Олег воткнул правым… в корпус! Под ложечку! Демин икнул, упал вперед, на пол. Встал на четвереньки, Олег подошел ближе.
— Дыши! Делай выдох! — командовал. И ждал, когда Демин придет в себя. — Ну, что, продолжим? — спросил, когда тот поднялся. Сам-то уж окончательно пришел в себя.
— Нет, все, хватит. — Демин помотал головой и протянул ребятам перчатки, чтоб развязали.
— Сколько ты провел боев? Официально? — спросил Олег.
— Ни одного.
Все боксеры, не исключая Олега, недоуменно смотрели на него.
— Ну, сказал же: ни одного.
— Вот. А я провел семьдесят два боя. В шестидесяти трех добился победы. Как видишь, разница большая. Но ты молодец. И выдержал атаку. Что ж, приходи, будем заниматься три раза в неделю. У нас есть ринг, официальные встречи будут каждый месяц. Подберем тебе и партнера. Так что, добро пожаловать, Костя Демин! — Олег еще раз пожал ему руку. И ни слова о том ударе, от которого чуть не посидел на полу.
Уже вернувшись домой, размышлял об этом неожиданном новичке, сержанте Демине. «А удар-то пропустил! — покачал головой. — Привык работать со слабыми — так тебе и надо!..» Гоше рассказал про Демина, про этот удар. Гоша повторил его собственное мнение в точности: «Так тебе и надо. Чтоб не зазнавался». Между прочим, добавил, что получил письмо.
— Да ну! — Олег не поверил.
Гоша показал. Фронтового образца треугольник, с печатями, с маркой. Письмо было от Люды, попутчицы. Писала о девчонках: кто где устроился. Передавала Олегу привет.
Прошел месяц, как вступали с Гошей на землю Сахалина. И началась новая, совсем новая жизнь. А вот и письмо первое! Так что стали они не одни на этом острове.
До сего дня ходили только в кино. Да в баню. Хлестались веником так, что, как Вена Калашников говорил, из парной выходили по стенке. И со смехом рассказывали об этом коллегам. Преподаватели и мастера смеялись, а замдиректора Александр Васильевич сочувственно покачивал головой, возможно, думая про себя: не знают куда себя девать. И посоветовал ребятам сходить в театр. «Он, конечно, провинциальный, но с традициями. И продолжает подбирать на материке лучших артистов. И растят своих, из молодежи».
Однажды собрались-таки в театр. Несмотря на ранний, как говорят старожилы, снег, погода стояла теплая, и черные шинели приехавших с Урала парней казались лишними. В прихожей сняли, сдали на вешалку. Гардеробщица, безошибочно признавшая в молодых людях прибывших новичков, забрала у них шинели и фуражки и велела пройтись по фойе, посмотреть картины, созданные и подаренные, и проданные заезжими художниками.
Играл духовой оркестр, публика ходила вдоль развешанных картин, сюжетом связанных с морем. Не южное море, не Айвазовский, и краски здесь иных тонов, холодные, суровые. Конечно, есть тут картина «Три брата»: стоят в воде, возле высокой скалы, увеличивающиеся в размере три рифа. Да, невдалеке от Александровского причала, день и ночь омываемые набегающими волнами. Приехавшие художники всегда и сразу обращают внимание на этих Трех братьев, говорят о них, пытаются перенести на полотно. Избранная картина — шевелящаяся зеленоватая заводь с журчащими потоками по краям, с печальным криком чаек…
Звонки отзвенели, публика входит в зрительный зал, соблюдая солидность и торжественность момента, сейчас она станет свидетелем волшебного действа. Островский, «Бедность не порок». Картина жизни девятнадцатого века — актерам здесь нужно не одно мастерство, но и жизненный опыт. Пожилые играют с раздумьями, с тактом, живут на сцене, заставляют зрителя сопереживать.
На перерыве в фойе встретились с преподавательницей Руфиной Фоминичной. Она пришла с подругой, познакомила с ней Олега и Гошу. Разгуливая вместе с публикой по периметру зала, говорили об исполнителях ролей, в основном, о пожилых артистах.
Домой шли вместе, любовались прекрасной погодой, ясным месяцем. Руфина невысока ростом и легка, и воздушна. Всю дорогу смеялась и пританцовывала на ходу.
— Мне скоро двадцать пять, но в душе я, поверьте, такая молодая… — Оправдывала свое, якобы легкомысленное поведение: наваливалась на крепкую Олегову руку, напевала легкие мелодии и смеялась, смеялась.
Мария пополнее и серьезнее, смеется только за компанию. Проводили их до самого дома, живут недалеко от Рыбного городка, снимают частную квартиру. Договорились, что в следующий раз пойдут вместе, парни встретят их у музея Чехова или рядом — у домика с палисадником.
Дома их ждали письма. Дежурный по училищу мастер Терентьев вручил Гоше письмо, Олегу сразу два. Оба от Лены, одно вдогон другому. По штемпелю определил, которое первое, распечатал, стал читать: «Милый, дорогой! Вот ты, наконец-то добрался до Сахалина, до своего Александровска. Я рада, что все у тебя хорошо, что устроился и что живешь рядом с работой, и день, и ночь (почти!) всегда с ребятами. А я поступила в Московский университет. Буду заниматься английским языком, вторым — французским. Буду учить, зубрить, заполнять пустующее без тебя время. А по ночам — скучать о тебе. Устроилась в общежитии, в комнате нас четверо, все с одного факультета. Все хорошо у меня, надо бы радоваться, а что-то с радостью не получается, все думаю о тебе: как ты там? Встретил ли кого, подружился ли с кем? Не забыл ли меня?» — Он перевел дух: как же, забудешь! И продолжил чтение: «Вспоминаю родителей в Уфе, пишу письма. А еще вспоминаю, как ты провожал меня, как стояли на мосту через тот, глубокий овраг в окружении тишины и лунного света. И ты читал мне стихи, а я затаив дыхание слушала. И таяло мое сердце…» В конце письма стоял обратный адрес — тот, что и на конверте.
А ну-ка, что во втором, ну-ка… «Прошла неделя, а от тебя никаких известий. Неужели что случилось? Но что может случиться, если ты не задира, а за себя постоять можешь? Если ты не увлекаешься вином?.. И все же в душе какой-то озноб и вечное ожидание весточки. Письмо — это такая радость!.. Вот и живу в ожидании. Сходила в Третьяковскую галерею. От некоторых картин осталось такое впечатление!.. Собираемся в театр, на «Царскую невесту», о ней расскажу в следующем письме». Дальше были слова, которых с трепетом ждал: «Родной, милый, целую…»
