– Как правильно? Это же хамство! Я не понимаю, мы куда попали? Это концлагерь или советское консульство?
И вдруг консул посмотрел на нас этаким плачущим взглядом и сказал:
– Ребята, тут такая ситуация. Связь нам отрезали, ни на одной бензоколонке капли бензина нет. Ну, я всем нашим дал задание, и за несколько часов до того, как бензин кончился, все схватили из дома канистры, заполнили бензином и свезли в подвал консульства. И мы сидим сейчас на бензиновой бочке. В любую секунду от консульства может остаться только пепелище, а мне же отсюда людей вывозить, агентуру. И бензин нужен.
Мы ничего не понимаем: какую агентуру? Он что, действительно сумасшедший? Сюр какой-то! Мы говорим:
– Знаете, товарищ консул, мы вообще-то на фестиваль приехали.
Он спрашивает:
– На какой фестиваль? Что, здесь еще фестивали проходят?
Лугачева возмущенно говорит:
– А вы что, не знаете? Да я на этом фестивале Гран-при завоевала!
Лучше бы она этого не говорила. Во-первых, консул только поморщился: да когда это было?… А во-вторых, с этим фестивалем в свое время вышел большой скандал. На Сопотском фестивале два конкурса. Конкурс певцов и конкурс песен. Так вот именно на конкурс песен, а не певцов тогда была представлена песня композитора Рычкова и поэта Дербенева «Все могут короли». А Лугачева ее только исполняла. Авторы получили Гран-при, но так как советская власть не выпустила их в Польшу, то на сцене приз отдали Лугачевой. Это выглядело, как если бы на кинофестивале приз за лучший сценарий фильма вручили исполнителю роли. Но она тут же навесила его себе на грудь, а денежный приз с большой помпой передала полякам на благотворительность (за что ей были обещаны гастроли в Польше). Это страшно возмутило Дербенева, ведь и приз и деньги предназначались ему и Рычкову, и он написал гневное письмо в Гостелерадио: «Верните то, что мне принадлежит. У меня нет детей в Польше». Улаживать конфликт пришлось мне. Я вернул Дербеневу деньги и сказал: «Извини, Леня, ты же сам говорил, что эта девушка без тормозов».
Поэтому консул только отмахнулся от ее напоминаний и спросил:
– А сейчас разве тоже фестиваль проходит?
Мы говорим:
– Слушайте, вы на самом деле кто?
– Я – консул.
– Но тогда кто кому должен рассказывать о том, что здесь происходит?
Он говорит:
– Хорошо, я вам расскажу. Гданьск, Сопот и Гдыня – портовые города. Здесь очень сильна проституция. И вот преступники, называющие себя «Солидарностью» захватили власть в городе, подняли антисоветский мятеж, и мы, советские, блокированы в нашем консульстве. По приказу Советского правительства наш Балтфлот встал на рейде Гданьска и направил пушки на все эти города, включая Сопот вмеcте с его сраным фестивалем. Выйти мы отсюда не можем, связи нет, и агентура на контакт не выходит. Информации у меня никакой. Так что доложите мне обстановку. Вы где живете?
– В гостинице. В Гдыне.
– А что это за гостиница? Как называется?
– Да мы не видели, мы приехали ночью. Только заметили там автоматчиков у входа.
– Так… А погромы есть по городу? Витрины разбитые? Что-нибудь такое видели, когда ехали?
– Нет, ничего такого.
– Ладно. В общем, ребята, я вас очень прошу: ежедневно приезжайте и докладывайте, что происходит в городе. Вы надолго сюда?
– На три дня.
– Очень хорошо. Когда поедете домой, я вам дам пакет, заберете. До свидания. – Он быстро пожал нам руки и убежал.
Мы вышли из этого психконсульства, я подзываю директора:
– Если ты сюда хоть ногой…
– Как? – возражает он. – Он же консул, он нам приказал!
– Ага! – говорю. – Он нам в любую секунду прикажет сниматься с якоря, и мы уедем, не отсняв ни одного эпизода? Поэтому сюда больше не приходить, никаких докладов не писать и никаких пакетов не брать.
– Нет, я так не могу, я член партии.
– А как нас обыскивали по дороге, ты помнишь? Нас спецназ возьмет, найдет у тебя этот пакет и расстреляет. Тебя, как члена партии, где хоронить? На Ваганьковском или у Кремлевской стены?
Это, конечно, сработало, он задумался:
– Да, ты прав. Но давай проведем это, как коллективное решение всей группы…
После этого мы поехали в Сопот. Там проходил самый странный в истории музыкальный фестиваль – он шел в охваченном забастовкой городе, где стачком издал распоряжение о полном запрете продажи спиртного. А те, кто знает, что такое музыкальный или киношный фестиваль, представить себе такое, конечно, не могут. Любой фестиваль, начиная от Каннского и кончая «Кинотавром», – это в первую очередь гигантская пьянка. Чтобы эстрадный фестиваль в течение трех дней обходился без спиртного – это нонсенс. Во всяком случае, с нами у них этот номер не прошел, тут мы, как настоящие советские люди, на поводу у «Солидарности» не пошли. Ведь мы, опытные путешественники, все притащили с собой – и «Московскую», и сырокопченую колбасу на закуску. И в первый день мы наливали бармену в нашей гостинице, а на второй и на третий день бармен втихаря наливал нам по двойной цене. Этот же метод мы применили и за кулисами Сопотского фестиваля, где за сценой находится буфет и все артисты пьют и до выступления, и после. Там мы тоже наливали из нашей бутылки в первый день, а на второй и на третий день наливали нам, и все было нормально, все ходили веселые и замечательно работали.
Кроме того, это был, наверное, единственный в мире фестиваль, проходивший под дулами орудий Балтийского военно-морского флота, который мог начать стрелять в любую секунду. Ну как тут не пить? К тому же атмосфера на фестивале была тоже странной. С одной стороны, это международный фестиваль, и поэтому в зале все расфуфыренные, дамы в декольте, мужчины в смокингах. А с другой стороны, вокруг этой публики – спецназ с автоматами. И странное поведение нашего «пана директора» тоже очень просто объяснилось: это был какой-то высокий чин в службе польской госбезопасности, он под видом администратора нашей съемочной группы проскочил из Варшавы в Гданьск. И, едва приехав туда, бросил нас, носился где-то по своим гэбэшным делам, а нашим администратором стал человек, предоставленный нам в качестве шофера нашего бронированного автобуса, тоже, конечно, офицер польской госбезопасности.
Общую атмосферу фестиваля характеризует такая деталь. Во время съемок Володя Кромас, ассистент нашего оператора, присел на ступеньках перед сценой перезарядить кассету с пленкой. Это обычная практика, операторы так делают на всех хроникальных съемках, у них для этого есть зарядный мешок. И вот он присел на ступеньки, сунул руки в черный мешок и стал в нем возиться. Ужас, который возник на лицах сотрудников госбезопасности, находившихся в первых рядах, был просто неописуем. Сидит человек под сценой, колдует в каком-то мешке. К нему бросились сразу десять охранников. Причем Кромаса они не тронули, а встали вокруг живой стеной, с ужасом глядя на мешок, и стояли до того момента, пока он не закончил перезарядку. Я должен отдать должное их мужеству. Ведь они ждали взрыва и готовы были своими телами перекрыть от него зал и сцену, принять осколки на себя.
Вот такая была атмосфера на этом фестивале.
И в этой практически фронтовой обстановке, под дулами собственного военно-морского флота, мы сняли все эпизоды с участием твоей любимой певицы. Только, как оказалось, для того, чтобы в Москве, в связи с ее неадекватным поведением, выбросить весь этот материал в мусорную корзину.
Да, после того, как мы вернулись из Сопота, Лугачева на съемочной площадке повела себя уже совершенно развязно, никого не слушала, ее несло. Она была убеждена, что это ее фильм, она тут хозяйка и царица. Наш разрыв становился все очевиднее. Я пытался отделить личное от работы. Мы даже договорились с ней, что, как бы ни складывались наши отношения, мы доведем фильм до конца. Но заключать какое-либо соглашение с ней было абсурдом. Однажды мы снимали у стадиона «Лужники» короткий проход героини от двери до автомашины. Она, как чемпионка по безвкусице, надела совершенно не идущее ей мужское пальто, а сверху маленькую дамскую шляпку и выглядела буквально как курица в мундире, что полностью противоречило романтическому образу героини фильма, который мы пытались создать с помощью света, грима, костюмов. Я уж не говорю про то, что она еще и растолстела немыслимо. Я пытался вразумить ее: ты же эстрадная певица, должна поддерживать определенную форму. А в ответ слышал ее стандартное: «Народ меня и такую схавает!» И только когда она перебирала за 75 килограммов, то хваталась за ум, я вез ее в Институт курортологии, где ее сажали на диету. Впоследствии, когда у нас был бракоразводный процесс, она судье сказала, что мы разводимся, потому что «он надо мной издевался». «Как он издевался?» – спросил судья. «Он меня заставлял ложиться в больницу, чтобы я худела».
