— Это — святое время, — заявила она.
Наши лица были перечеркнуты лучами солнца.
— Время моего отца, — сказала она, подняв бокал в сторону облаков.
Чтобы сделать ей приятное, я тоже повернулся в сторону солнца и закрыл глаза, согласившись принять участие в церемонии воспоминаний. В этот ответственный момент я, законченный лицемер, решил разыграть сцену благоговения. Утешив себя тем, что небольшое проявление сострадания еще никому не вредило.
И вдруг фраза Энджи словно ударила меня ножом в живот. Сначала была боль, а затем потекла кровь.
— Почему вы мне солгали?
Я открыл глаза и посмотрел на нее. Она была похожа на античную героиню и одновременно на маленькую девочку, у которой сломали игрушку. Она была готова растоптать меня.
Я встал, отодвинул стул, взял свой бокал и чашку и начал собирать тарелки.
— Со вчерашнего дня я выслушал немало глупостей. Давайте приберем здесь и уедем. Я сложу все это в машину.
Я работал как женщина, которая хотела оправдать свое звание домохозяйки. Она не сводила с меня взгляда.
— Не надо суетиться, охранник все уберет. Вы обманули меня насчет вашего прошлого…
Я поставил на стол горку собранной кое-как посуды, одна из вилок упала на пол. На грудь мне навалилась тяжесть в сотню килограммов.
— О чем идет речь, Энджи?
Она тоже встала, явно наслаждаясь сценой казни французского карьериста. Она была у себя дома, а я был на грани увольнения, как слуга, не состоящий в профсоюзе, или незаконный сезонный рабочий.
Я оперся о спинку железного стула.
— Не изображайте из себя Федру… Вы ведь знаете, кем была Федра?
— Оставьте ваши справки засидевшегося в колледже ученика, — сказала она, — Позавчера я получила отчет о расследовании по вашему делу.
— Расследовании?
В горле у меня пересохло от чувства глубокого унижения.
— Проведенное двумя отделениями нью-йоркского агентства, которое специализируется в подобных делах. Одно отделение находится в Париже, а другое во Франкфурте.
— В каких делах?
— В вашей частной жизни.
— Выразитесь яснее.
Я хотел выиграть время, но мир рушился, будущее менялось. Очень часто во время трагедий, особенно, кажется, во время землетрясений, внимание человека приковывается к малозначительным деталям. Я едва не рухнул в бездну и уперся взглядом в извилистую герань, которая окружала террасу вперемежку с другими красными, желтыми и голубыми горными цветами. Я увидел, как проползла ящерица бежевого цвета с позолоченной чешуей. Я с детства любил ящериц. Озеро, отели на его противоположном берегу, эти здания в пятнадцать — двадцать этажей — все взлетело вверх у меня в голове. Серая вода, белые треугольники, качавшиеся на окаймленных пеной волнах, яхты под парусами.
— Вы обманули меня, — продолжила она — Обманули во всем. Реальны только ваши дипломы, но они менее всего меня интересуют.
Я отступил, наткнулся на стул, оттолкнул его.
— Ваш способ нападения просто недостоин.
— Недостоин кого? Вас или меня?
— Нас обоих.
Она прищурилась:
— Все неправда. Нет ни немецкого промышленника, ни замка близ Франкфурта, ни фермы на севере Франции, ничего!
Прилив крови затмил мой взгляд. Я лишь смутно видел ее силуэт. Моим единственно возможным спасением была контратака:
— Не надо играть в адвоката на бракоразводном процессе. Я не причинил вам никакого вреда и добился успехов в компании. Я своим трудом заработал деньги, которые мне платили в качестве заработной платы. Остальное не имеет никакого значения, это все в прошлом. Не смотрите на меня как на преступника. Да, я вырос в бедной семье, и что с того? Форд начинал с продажи газет.
— А мое доверие? — воскликнула она — Вы использовали меня, вы просто мошенник. Ваша история выдумана от начала до конца. Вы…
— Подумайте над тем, что вы хотите сказать.
— Правду… — закончила она — Вы вышли из небытия, вы туда и возвратитесь. Вы — ничто.
— Посмейте это повторить… Я — ничто? Значит, для вас мои успехи в компании — ничто? Вот как вы поступаете с американской демократией и уважением, с которым здесь относятся к тем, кто достигает успеха благодаря силе своих кулаков?
— И с помощью удачных браков… — добавила она.
— Но ведь этот брак был вашей идеей!
— Потому что я представляла себе вас как человека открытого и честного, из благородной семьи, а следовательно, имевшего те человеческие качества, которые гарантировали…
— Гарантировали что?
— Будущее, — казала она.
— У вас устаревшие понятия и менталитет продавщицы. Что такое человек из благородной семьи? Да ничего. Я все тот же мужчина, за которого вы захотели выйти замуж, я ничуть не изменился, никогда не пользовался своим положением. Равно как и ничем другим. Это понятно? Один вопрос… Почему вы не попросили своих ищеек провести это расследование до свадьбы?
— Я верила во все, что вы мне рассказывали. Я хотела законного флирта, желала, чтобы меня завоевали, соблазнили. Когда я поняла, что вас интересует только компания, я попросила провести расследование. Вас привлекала только работа на фирме.
— И вы об этом сожалеете!
— Сожалею. Мне не нужен был еще один усердный служащий, я хотела мужчину, который любил бы меня. Или смог бы меня полюбить. Но вы на это не способны.
— А наши ночи?
— Секс — ничто, главное — душа, — поучительно заявила она. — И доверие. Всего сутки тому назад я еще верила в наше будущее. Я была так счастлива, когда вы наконец решили поехать со мной в Кению. Я поверила в исполнение моей мечты, в то, что нашла наконец идеального спутника для переезда туда. И вдруг случилась катастрофа, я получила краткий отчет о расследовании. Теперь я жду полное досье.
— Почему вы приберегли ваши упреки до приезда сюда?
— Упреки? Вы это называете упреками? Нет, это намного большее. Я обвиняю вас в злоупотреблении доверием. Почему именно здесь? Потому что мне помогает дух моего отца. Он придает мне силы.
Я произнес агрессивным тоном:
— Вы тоже обманули меня, ваш отец был немцем. Вы пытались снова сблизиться с Германией через меня.
— Это было мое право. Молчание это еще не мошенничество. Я не лгала…
Я перешел на более примирительный тон:
— Энджи, вы бы никогда не вышли за меня замуж без этой «организации» моего прошлого.
— Организации? Спасибо. Один из детективов нанес визит вашему дяде. Хорошо бы мы выглядели, пригласив его сюда. Замком и старой французской аристократией даже и не пахнет.
Я был против того, чтобы хулили этого дорогого мне старого подлеца, которому я был обязан всем. Если бы он не давал мне денег, я никогда не смог бы реализовать свои честолюбивые планы. Никому не было позволено прикасаться к дяде Жану. Я защищал его мирок, мой мирок.
— Не стоит возбуждаться. Я вырос в простой семье, и что с того?
— Однако, вместо того чтобы этим гордиться, вы отказались от своего прошлого. И у вас еще хватило наглости сказать, что ваша мать умерла! Она жива-здорова и прекрасно живет в маленьком городке неподалеку от Франкфурта.
Я с трудом выдержал этот удар, эта дочка богатеев сбила мне дыхание! Хильда жива? Это были первые сведения о ней за прошедшие двадцать пять лет. Она вернулась только для того, чтобы глубже меня закопать.
— Я был уверен, что она умерла…
— Расскажите кому другому! Детектив нанес ей визит, она тепло его приняла, сказала, что у нее был сын от брака с одним французским военнопленным, но что все это было в прошлом. Она признала, что, вероятно, в ней не проснулся материнский инстинкт. О вас она совсем не думала. Она была рада узнать, что вы добились успеха в жизни, но увидеться с вами не пожелала.
Хильда во второй раз вычеркнула меня из своей жизни.
— Это неблагородно с вашей стороны, Энджи.
— Точно так же, как и с вашей.
Они словно сидели рядом по другую сторону стола: моя не вовремя объявившаяся мать и Энджи, которая собралась вышвырнуть меня. Один и тот же тип женщин-растений, лишенных настоящих чувств, упорных эгоисток. Они плохо переносили удары по причине своего честолюбия, но не страдали от этого, а мстили. Я сжал спинку стула.
— Прекратите говорить со мной таким тоном. Вы не можете…
— Могу, — сказала она, — Могу. Но это еще не все.
Она не свела еще все счеты, она восстала против собирателя окурков.
— Меня восхищает легкость, с которой вы ориентируетесь в своей лжи. Какая память, какая проворность!
Я оборвал ее:
— Я доказал, что я — человек солидный, имеющий неоспоримые деловые качества. Моя среда? Что тут такого? Да, я не был рожден на матрасе из долларов. Но это не моя вина, люди не выбирают свои колыбельки.
— Представляете, — сказала она, — если Рой узнает обо всем этом… Я стану посмешищем для всех своих друзей. И он тоже будет чувствовать, что вы наставили ему рога, и будет страдать от своего промаха. Я познакомилась с вами у него дома, это своего рода гарантия.
