Я осмотрел пол. Там чудом оказался небольшой кусочек земли. Какая была глубина? Я узнаю это, когда начну копать. Издали никто не мог видеть, что происходит на этом выступе, укрытом неровным склоном горы. Чтобы начать копать, надо было передвинуть стол, этот гранитный жернов. Я должен попытаться. Я начал толкать его, спина моя трещала от усилий, лопатки выворачивались наружу, позвоночник готов был сломаться. Зарытое в землю широкое и плоское основание стола с трудом, но выходило. Я отвоевывал сантиметр за сантиметром. Под столом земля была влажной и мягкой. Я следил за противоположным берегом. Кто-нибудь мог наблюдать за мной из далекого окна с помощью бинокля. Но погода стояла хорошая и солнечные лучи отражались от воды, воздух дрожал. С обеих сторон обзор был затруднен: слева была кухня, а справа — склон горы, поросший елями. Я поднялся к воротам и запер их. Вырвал вилку из розетки управления автоматическим открытием двери в гараж. Стал искать лопату, ведь должен же быть здесь какой-нибудь инструмент. Мне надо было осмотреть все. Проходя через гараж, я увидел на заднем сиденье машины сумочку Энджи и портфель. Я сел на кожаное сиденье, пахнувшее бензином и солнцем, и открыл портфель. Посмотрел на уложенные по-военному документы. Папки с бумагами, доклады по Африке, ее паспорт, ключи, разные записные книжки, конверт с билетами на самолет, организационно-штатная структура предприятия по организации сафари, начиная с генерального директора в Цюрихе и заканчивая наемными работниками в Найроби. В маленьком мешочке были какие-то драгоценности. «Побрякушки, — сказала она мне однажды, — Я всегда ношу их с собой. Мой отец сам нарисовал их эскизы для меня, это уникальные вещи». — «И вы с этим путешествуете?» — «Все застраховано на сумму четыреста тысяч долларов».
Я оставил портфель, сумочку и драгоценности в машине и продолжил поиски лопаты. В конце концов я нашел, что искал, в одном из шкафов для инструментов. Она висела там рядом с секаторами. Взвесил ее на руке, она была достаточно прочной. По пути я закрыл машину, она оставила там вязаное манто — «итальянское от-кутюр», говорила она.
Снова проходя через кухню, я бросил взгляд на накрытое одеялом тело Энджи.
Я начал копать, земля оказалась неподатливой, мне приходилось налегать на лопату, надавливая на нее ногой, затем тщательно собирать кусочки земли вокруг ямы. Я не мог разбрасывать эту драгоценную землю и повредить скалы, а главное, не пачкать их. Проделав невыносимую работу, покрытый потом с головы до ног, я остановился. Яма была достаточно широкой и длинной, чтобы там мог уместиться труп. Я вернулся на кухню, поднял тело жены, которое, как мне тогда показалось, весило несколько тонн. Проходя через дверной проем, я ударил голову Энджи о стальную стойку и пробормотал «извините, извините». Выйдя на террасу, я опустил Энджи Фергюсон в могилу. Мне пришлось слегка согнуть ее колени. Тело уже застывало, понадобилось приложить некоторое усилие. Накрыв ее лицо своим носовым платком, я принялся засыпать тело землей. Тело уже почти исчезло под слоем земли, но тут меня привела в ужас одна мысль. Носовой платок! Неоспоримое доказательство моей вины! Надо было забрать этот платок. Я встал на колени и стал руками разгребать землю. Пальцы мои наткнулись на лоб Энджи, это прикосновение вызвало во мне отвращение. Я схватил платок, отряхнул его и сунул в карман. Затем снова принялся зарывать жену. В самом конце я руками выровнял землю, утрамбовал ее, притоптал сланец, а затем приступил к последнему этапу работы: надо было поставить стол на могилу Энджи. Я добился своего, толкая стол по сантиметру, упираясь в него всем телом, изредка переводя дыхание. Я весь перепачкался, облился потом, страшно устал, но сумел его передвинуть. Стол снова стоял посреди террасы в окружении стульев. Как и раньше.
Мне надо было навести порядок и убрать комочки земли с цветов герани, с этих красных мрачных цветов, чье зловоние я не смогу забыть больше никогда.
Затем я принял душ в ванной комнате, примыкавшей к спальне. Мылся я долго. После душа я переоделся в ту одежду, которую заботливо уложил в мой чемодан Филипп. Я сложил свою грязную и испачканную кровью одежду в мешок для мусора и снова принялся все чистить, укладывать на место, проверять. К пяти часам пополудни ноги мои стали ватными, руки горели огнем, но я решил, что большего сделать было невозможно. Переходя из комнаты в комнату, как пилот, проверяющий перед взлетом прибор за прибором, я удостоверился, что все было в порядке. Я вынес кое-какую посуду на стол на террасе: охраннику надо было оставить что-то для уборки. Я мог оставить свои отпечатки пальцев повсюду, кроме садового инвентаря. Я перетрогал стулья, чтобы в случае расследования на них нашли мои отпечатки. Я тщательно вытер тот стул.
Измучившись, я бродил в полной тишине в поисках забытых следов, которые можно было мне инкриминировать. Я собрал вещи Энджи, сложил их в чемодан и унес его вниз. Спустившись в гараж, я запихнул мешок с моей одеждой в багажник и снова проверил, на месте ли был портфель Энджи. Он был на месте, сумочка — тоже. Пока я рыл могилу, у меня было время подумать. У нее при себе были все необходимые для поездки документы: неужели она хотела уехать в Африку раньше намеченного срока? Места были зарезервированы в авиакомпании TWA с датой вылета через неделю.
Но человек, летающий первым классом, мог перенести или отсрочить вылет по своему усмотрению. Почему же она захватила с собой все, что могло ей понадобиться для этой «экскурсии»? Этого я объяснить не мог.
Я положил ее сумочку и дорогостоящее вязаное итальянское манто на сиденье рядом с водителем и открыл ворота гаража. Задним ходом доехал до ворот имения, приоткрыл створки, а затем, снова сев за руль, подал назад и оставил машину на узком тротуаре. Мне пришлось снова спуститься к гаражу, закрыть его и въездные ворота. Поискал возможную блокировку безопасности, но не нашел ее. Было понятно, что достаточно закрыть ворота на ключ. Я вставил электрическую вилку в металлическую коробку, и ворота гаража снова заработали. Я сел в «олдсмобиль», положил руки на руль и несколько секунд просидел неподвижно. Могила для Энджи Фергюсон была выбрана очень удачно. Так мне, по крайней мере, казалось. Глубоко вздохнув, я включил зажигание.
На шоссе отблески солнца и проворные тени складывали некую картинку в виде лица Энджи, и я ехал по ее губам, лбу, запутывался в ее волосах. Мне надо было прогнать от себя ее образ, воспоминание о прикосновении к ее холодному лбу призывало меня к порядку. До самой смерти я буду помнить об этом холоде: это не было холодом снега или льда, это был холод смерти. Чтобы успокоиться, я повторял: «Это был несчастный случай. Я невиновен». Но насмешливое эхо повторяло всякий раз: «Виновен, виновен».
Мой американский брак открыл мне двери в мир образов, смерть Энджи окутала меня кошмарами. Надо придумать ссору, которая стала причиной внезапного отъезда Энджи? «Я услышал, как захлопнулась дверца и машина уехала. Нет, я не имею ни малейшего понятия, куда она могла направиться». Невозможно. Тогда мне пришлось бы вызвать другую машину или уйти из дома пешком и ехать на попутных машинах…
Воздух менял цвет от желтой охры до голубизны. Солнце готовилось скрыться за горизонтом, тяжелые тени подчеркивали рельеф местности. Я вел машину, сжавшись от напряжения, как в тот далекий день, когда, получив права на вождение, впервые столкнулся с автомобильным движением в Париже. В то время я был бедным парижанином, любителем триллеров. Я бредил черно-белой Америкой, «Мальтийский сокол»[25] повсюду преследовал меня, и я часто ходил в кинотеатры на левом берегу. Я впитал в себя много криминальных историй и всегда одерживал верх над убийцами, которые выдавали себя своей неловкостью. Я считал, что окажись я в подобных ситуациях, то действовал бы намного хитрее. А теперь я сам стал убийцей, настоящим убийцей, да еще в Америке. Я попал в ситуацию, которую сам император кошмаров и самый пессимистичный в мире человек никогда не смог бы себе представить. Когда я был мальчишкой в грязных носках, любой полицейский, приближавшийся ко мне на улице, вызывал во мне панику. Я боялся полицейских, их форма вызывала во мне чувство вины, волновала меня, и я сразу же становился подозрительным типом. Единственной настоящей пыткой, которую я перенес в жизни, было время воинской службы, в течение которой капралы переносили свои капризы на интеллектуала с крепким телосложением и с удивительно ранимой душой.
Дыхание мое прерывалось. Я ускорялся и сразу же тормозил, поскольку малейший инцидент с полицией означал составление протокола, и это могло стать доказательством того, что из дома Энджи я уехал один.
Я проезжал густонаселенные места, берег озера был забит людьми, и лишь изредка попадались свободные пляжи, позволявшие пройти к воде. Рекламные щиты восхваляли достоинства супермаркетов, а в лавках, которые открывались только на летний сезон, убогие стеллажи были завалены ужасными сувенирами. В окрестностях озера Тахо все находили то, что им было нужно: бедняки, богачи, здоровые, хилые, притворщики, любители приключений, акулы, рыбы-лоцманы, но только не я.
