— И в больнице больше двух дней не держат, все стоит гельд. Успеют вылечить — твое счастье. Зато хоронят за счет социаламта, тут без проблем.
— А я все откладывала на «черный день». Откладывала, откладывала…
Пошли, Рыжий! Принял дозу и отвали. Никому ты здесь не нужен, никто тебя кормить не собирается, еврейскую сироту. Съел свой честно украденный кусок — и на нары. Alles!
На следующий день после приезда я захотел посмотреть Безель. Но что ж, мне его пешком осматривать? Шиш что разглядишь. Только на колесах. В машинах я еще тогда не успел разобраться, а тут спозаранку приперся в хайм один русский немец из Казахстана: кто купит мопед? Ну прямо нас ждал со своим мопедом.
Все, конечно, страшно разволновались. Не дай бог, узнают в социаламте, лишат хильфы. Подписались же, что никаких капиталов не имеем. А я ведь до пятого класса был сиротой. Какой немец посмеет обидеть сироту? Тем более с маленьким капиталом. Я так думаю. Как хочу, так и думаю!
Ну что я еще тогда подумал? Мопед не мотоцикл: он хоть и на двух колесах, но скорость всего двадцать пять километров в час. С ним рядом беги — не скоро отстанешь. И права на него не нужны, их у меня еще на Украине вытрясли. Не, это я потом их во Франции потерял, те же самые. Какие же еще? У водителя одни права. Но зачем права пешеходу на колесах? Сел я на мопед, покрутил руль — беру. Русский немец говорит:
— Двести.
— Чего — теньге? А сезонная скидка?
Он говорит:
— Хорошо, сто восемьдесят.
Я говорю:
— Что хорошо? Я плачу наличкой, баром, и сразу все. Скинь еще за наличку.
Он захихикал:
— Ну, ты догнал! Ладно, сто шестьдесят восемь.
— Ты что, по-немецки не понимаешь? Зачем такое кривое число? О’кей! Плачу шестьдесят восемь марок. Давай мопед.
— Не дам! Почему вдруг всего шестьдесят восемь?
— Столько я должен весить при росте сто шестьдесят восемь сантиметров. Ясно? Я плачу за вес. У вас казахи как баранов продавали: на вес или на рост?
— При чем тут твой вес? Я же мопед продаю.
— Мопед весит еще меньше. Хочешь, взвесим?
— А ты весишь шестьдесят восемь?
— Нет, всего пятьдесят шесть, но я не мелочный, как ты.
Поворачиваюсь и хочу уйти. Долго ухожу, немец русский, конечно, в панике: он же хоть и немец по паспорту, русский по духу. А какой русский откажется от живой копейки?
— Эй, постой! Ты куда? Я согласен, но дай хоть семьдесят пять, а то ты уж больно маленький и худой. Как баран!
— О’кей! Но это в последний раз, у меня лишних денег нет.
А немца Генкой звали. Какое это имеет значение? Да никакого. Но он мне и шлем отдал. Зачем ему шлем без мопеда? Кто его у него купит? А куртку, толстую, адидасовскую, я потом купил.
Эхма! Снял я карбюратор, расточил его напильником для иглы побольше, растянул цепь на колесе — все дела. Теперь мопед стал жрать, как мотоцикл, но сорок пять выжимал без проблем. Я мог бы сделать и шестьдесят, запросто. Слушайте, как. Если на колесе поставить звездочку с меньшим количеством зубцов, ну, не шестьдесят, а пятьдесят восемь, тянуть будет хуже, но скорость — обалденная! Так далеко я не зашел, не успел, блин, зайти.
Еду по Безелю, по самой центральной улице. Их там всего штук семь — деревня же, хотя и большая. Еду мимо шпаркассы, «Лидла», автохауса. Во, блин: в деревне свой автохаус! Все немцы мне улыбаются и машут руками с той и с другой стороны, причем одновременно, только успеваю голову поворачивать. Откуда они меня знают? Наконец понял: они друг другу машут и улыбаются, с одной стороны ихней штрассы на другую, а я просто между ними оказался.
Пока я головой вертел и соображал, заметил за собой полицейский «опель». Зеленый, блин, такой «опель», с ментами. Обгоняют. Ну что ж, я всего двадцать пять еду, как в паспорте записано. Обгоняют, включают аварийку, просят остановиться, очень просят. А мне что ехать, что стоять — один хрен, я ж на работу не спешу, верно?
Плавно останавливаюсь и пытаюсь понять, чего же им от меня надо. Может, улицу какую ищут, с ментами это бывает. Я уж и фразу немецкую вспомнил на все случаи жизни. Сначала вы вежливо говорите «Wie bitte?». Мол, что-что? Повторите, пожалуйста. А потом заявляете: «Ich bin nicht von hier». Дескать, я живу не здесь, отвяньте. Очень просто. Какие еще вопросы? У меня — никаких.
Но полицаи зачем-то сразу потребовали паспорт на мопед. Я дал, я не жадный. А полицай вдруг начал считать зубцы на звездочке, даже платочком ее протер и крестики карандашом ставил. Дурдом! Считал, считал… Крестики стер и сообщает:
— Вы знаете, с какой скоростью ехали?
— Понятия, — говорю, — не имею. Keine Ahnung! Я не спидометр.
— Сорок три километра в час, херр!
— Не может быть. По паспорту этот дрендулет больше двадцати пяти хрен даст — развалится, хоть педали крути.
— И тем не менее, херр, сорок три!
— Может, — соображаю, — дорога здесь крутая? Я же сверху вниз ехал, видно, разогнался.
Мент на дорогу посмотрел. Губы поджал:
— Нет, здесь нет горы.
— Вы так уверены? — спрашиваю. — А я еду, еду, смотрю, меня все вниз тянет. А сейчас оглянулся, а она, дорога, и обратно тоже вниз… Вы не оттуда смотрите, с моего места смотрите.
Ну, я им это все больше показывал. Полицаи между собой поговорили, вернули мне паспорт, уехали. Ну и я поехал во Фризоид, как раз в другую сторону.
Еду, еду. Снова догоняют. Во немецкий городовой! Что ж они меня никак не забудут? А немцы ко мне снова пристали:
— А теперь вы ехали сорок пять. Вы что-то в мопеде переделали, не так ли?
— Я не техник, абсолютно ничего. Все зубцы на месте.
— Где вы его купили?
— На базаре у пацана, у немца, как вы.
— Где договор о купле-продаже?
— Потерял.
— Знаете что, грузите мопед в наш багажник, поедем на экспертизу. Для вашего же спокойствия.
— А это не долго? Я к обеду в хайм не опоздаю? У нас в хайме едят строго по терминам.
В полиции настоящие немецкие эксперты, зубры, два часа изучали мой мопед. Измеряли диаметр выхлопной трубы, делили зубцы на звездочки и умножали на диаметр… Но почему по паспорту всего двадцать пять, а я ехал сорок пять, так и не поняли, однако мопед конфисковали как очень опасный для моей жизни. Но когда узнали, что я эмигрант и получаю социальную хильфу, вернули, а мент на прощанье все же спросил:
— А все-таки, херр, не для протокола, что же вы там изменили? Не понимаю!
— И не поймете! Загадка русской души, сами разгадать не можем.
В субботу в хайме был праздник. Не шабат. С кем его тут праздновать? Все же неверующие. Праздник вольных стрелков — это самый праздничный праздник для каждого православного еврея. Для тех сотен тысяч, которые еще не евреи, но скоро собираются ими стать, бесплатно советую: не ешьте мацу, ешьте свинину, работайте в субботу, если есть работа, можете даже путать Сион с комиссионкой, но праздник вольных стрелков — шутц-фест — празднуйте обязательно, всей семьей с утра и до вечера.
Вы будете евреями какими? Немецкими, а вовсе не израильскими. Все немецкие евреи — вольные стрелки независимо от национальности.
Мы узнали о празднике рано утром из окна. Кто о нем до этого знал? На что же он похож? Если честно, по-советски, по-большевистски, — на праздник вольных стрелков, и ничто другое. Глянули мы в окно — матерь божья! — колонна марширует. Все в баварских шляпах с перьями, в сапогах, с флагами, в руках то ли ружья, то ли луки, усы развеваются, шаг гусиный, все в орденах и медалях за победу на охоте, руками машут и что-то вроде поют: га-га-га! Ну, охотники, вольные стрелки, убийцы, штурмовики. Фрау Бузе сразу нас всех успокоила:
— Никакой паники, господа! Это праздник немецкого охотника: немножко постреляют, немножко поорут, немножко водка тринькен. Вас это не касается; кого уже коснулось, может присоединяться прямо на территории хайма. Главное — соблюдать порядок.
Ну кого это коснулось? Да всех, всех поголовно. Лучше же быть стрелком, чем мишенью. Верно? Тем более Безель с одного боку деревня, а с другого — столица вольных стрелков чуть ли не всей Нижней Саксонии. Огромный вечнозеленый парк, целые полигоны по интересам: хочешь — стреляй из лука, хочешь — из ружья, хочешь — из кружки. Пивные тоже по интересам: в одной пиво «Beck», в другой — «Krombacher», в третьей — «Klaustaler-Extraherb». Кругом дичь, причем уже готовая, как я люблю. Я не люблю сырую дичь, когда она еще крыльями машет, ножками сучит и пытается что-то тебе объяснить. А немцы любят, но и готовую дичь они любят тоже, особенно жаренные на гриле колбаски с кетчупом. Вот это — праздник! Хочу в вольные стрелки! И другие захотели тоже.
Все, кроме Лены с родителями. Ее папа сказал, что они все уже очень старые для охоты, к тому же перешли сейчас на режим экономии номер три, то есть едят только три раза в день и не более трех блюд за раз. Семейка поселилась в четырнадцатой комнате, по-немецки четырнадцать — фирцин. Лену назвали Фирцина. Я не спорил: очень похоже.
