Катя, судя по всему, тоже имела свой резон. Если есть возможность побороться за роль, надо использовать это на все сто процентов. Но вот на кого собиралась сделать ставку, так и не сказала. Вряд ли на меня. Несмотря на взаимную симпатию, я для нее был слишком «квелый». Мог, конечно, при удобном случае слово за нее замолвить, однако вижу — поняла, что не готов предать Марину. К слову сказать, я был уверен, что и Марина не предаст меня. Ну а свидание с этой девочкой — это не в счет, надо же было как-то успокоить. И все бы хорошо, но только в уголке сознания возникла постепенно мысль: а может, стоило обычными средствами обойтись? Налил бы ей рюмку коньяку, погладил по головке и уложил в постель — но только не в свою, а в Катину, в ее же комнате. Тогда бы не возникло ощущения, что вновь что-то сделано не так, что может наступить неизбежная расплата.
Постепенно все улеглось, как-то обустроилось. Марина, что называется, осталась при своем, а Катя получила роль одной из подруг юной Киры, княжны с очаровательным именем Анжелика. В качестве компенсации за относительную неудачу образовался некий альянс между главным оператором фильма и моей новой протеже. Я даже не исключаю, что дело может завершиться свадьбой. Так я же и говорю, все, что ни делается — все к лучшему.
Но вот как-то ближе к вечеру, после съемок, прогуливаюсь по парку, размышляя о том, как бы мне переделать сцену, которую готовились снимать. Уже смеркается. Где-то на лугу поют цикады. Над головой проносятся стрижи, нашедшие пристанище под крышей дома. В общем, все как у нас, в милой сердцу, но отвергнутой, покинутой России. Разве что чисто, убрано, в парке не найдешь ни сухостоя, ни гнилого пня. Даже напрашивается определение — стерильно. Но я здесь о другом.
Итак, брожу в тени раскинувшейся вокруг замка вековой дубравы. Вдыхаю струящиеся надо мной ароматы леса. Кусты орешника обступают меня, как верные хранители этих мест, со всех сторон. Немудрено и заблудиться… И вдруг слышу разговор. По голосам довольно просто узнаю — это Поль с Мариной. Что-то в их словах заставило меня остановиться и прислушаться.
— И долго так будет продолжаться? — спрашивает Поль.
— Что ты имеешь в виду?
— Зачем ты избегаешь меня? И это после того, что между нами было.
— Ты сам во всем виноват. Иди к своей неподражаемой Элен и оставь меня в покое.
— Господи! Но почему? Как ты не хочешь понять? Женитьба для меня — это тот же бизнес. Так было в нашем роду всегда. Невесту выбирали из знатной, влиятельной семьи, чтобы, объединив материальные ресурсы, связи, добиться большего в жизни и для себя, и для детей. Что здесь особенного?
— А любовь?
— Любовь сама по себе. Ну вот припомни-ка свою прабабку Киру. Любила одного, а предпочла жить с князем.
— Я так не могу.
— Значит, между нами ничего уже не будет?
— Не знаю…
— И все же?
— Оставь меня! — плачет.
— Марина! Если бы я мог…
— Ты мерзкий! Ты не можешь ничего! Из-за тебя я… — некстати замолчала.
Я слышу звуки быстро удаляющихся шагов. Стою и думаю. И перевариваю то, что только что услышал. А ощущение такое, будто снег выпал в сентябре!
Ах, бедная, несчастная Марина! Как ей не повезло! Тут мне припомнились ее слова о том, что русские должны жениться исключительно на русских… Но что же произошло «из-за него»? О чем или о ком недоговорила? Неужто сказано было про меня?
Стою прижавшись к стволу дерева и чувствую, как сам деревенею. Как превращаюсь в вековой дуб и словно бы корнями прорастаю в землю. Вот так бы и остался здесь — полузасохшее дерево, не нужное абсолютно никому. Осколок прошлого, затерявшийся во времени.
Да пропади оно пропадом, это кино!.. Да если бы не роман, который должен скоро выйти из печати, я давно бы это бросил… Нет, вру! Вот говорил как-то, что не прощу, что не могу, не в состоянии простить измены. Но что же делать, если все совсем не то, если обманула, уничтожила, унизила… Да уж, наверняка порочная, как все у них в роду! Все, кроме моей Киры… В итоге понял лишь одно — здесь меня уже ничто не держит. Украдкой собрал вещи, вышел через заднюю калитку и — в Париж! Ну а фильм… Да как-нибудь доснимут без меня.
И вот уже, сидя в поезде, пытаюсь снова для себя понять — когда она лгала? Тогда или сейчас? Или же, не задумываясь, просто доверяет чувствам и повторяет как заклинание — «ты и я». Чем чаще повторяет, тем все больше верит. Это как молитва…
Да нет же, зачем все усложнять? Диагноз тут предельно прост — типичнейший самообман! Сегодня уверяет себя в одном, а завтра… завтра все зависит от настроения, от случая. Даже от погоды, от того, кто как на нее взглянул, от отметок на экзаменах, от слов, сказанных ее подругой, от фильма, просмотренного на ночь, или от того, какой приснился сон.
А что, если бедняжка попросту запуталась? Так одинокий путник бредет неведомо куда и уверяет себя в том, что цель близка, что вот еще чуть-чуть… Ну вот и я бреду. Только у меня своя тропа.
И все же что это — лицемерие или распущенность? Я не могу разобраться, как так можно — говорить, что любишь, не любя. Предпочитаю промолчать. Или сказать, что без ума. Она же, судя по всему, сама не знает, любит ли кого-то. Но кого?
Что ж, это все ее проблемы. Только пусть их решает без меня.
А утром следующего дня, после моего возвращения из Амбуаза, звонит Трубчевский, тот самый граф, и говорит, будто у него есть тема для приватной беседы деликатного характера. Я конечно же соврал — после бессонной ночи хотелось только спать:
— Граф, вы простите, но тут очень срочная работа. Иначе все деньги, что удалось изъять из вашего кармана, можно сказать, коту под хвост.
— Если бы вы знали, о чем речь…
— Откуда же мне знать? — Чувствую, если не дам сказать, он не отстанет. — Ну так и быть, слушаю. Только не томите!
— По телефону не могу. В общем, если коротко… есть у меня кое-какие материалы на вашего нынешнего благодетеля.
— Это на кого же?
— Да на Поля…
— Что-нибудь про детские шалости или про то, что недоплатил налог за прошлый год? — После того как князь продул мне в подкидного дурака, язык как-то не поворачивался называть его «сиятельством».
В трубке ненадолго замолчали.
— А вам известно, что дед его жены был видным членом фашистской партии и даже министром в кабинете Муссолини?
— Все вы врете! — Я и впрямь обиделся и за Поля, и за себя, и за Марину. За себя — это в том случае, если я и вправду влип.
— Если не верите, приезжайте и во всем сами убедитесь. Там есть еще кое-что похлеще. Этот режиссер, он тоже, оказывается, хорош! Вы бы узнали у него, чем занимался его двоюродный дед в оккупированном фашистами Смоленске. Итак, любезный, я вас жду. Я выслал за вами мой «понтиак». — И граф повесил трубку.
Вот ведь что выясняется! И уже в который раз! Стоит лишь познакомиться с удачей, как эта ветреная дама тут же готова изменить. Причем с первым встречным, прямо у тебя на глазах. Как говорится, ни стыда ни совести! Только какой уж стыд, если своим успехом будешь обязан родственнику бывшего фашиста. Тут даже не стыд, тут откровенное бесчестие, публичный позор, гневные тирады в прессе, запрет на публикацию романа. А как же Поль? Да что же станется зятю влиятельного деятеля, вхожего в Белый дом? Подумаешь, кто-то там набедокурил, а ему за это отвечать? Ему-то нет наверняка. А кто меня защитит в этом случае?
Должен сказать, и на фильм, и на этого Илиодора мне было наплевать — даже если в дивизии СС «Мертвая голова» был целый полк, состоящий из его ближайших родственников. Но тут уже чудились аршинные заголовки в прессе: «Сторонник Муссолини написал роман!», «Чернорубашечники финансируют писателей?», «Фашизм в литературу не пройдет!». Самое страшное, если это отразится на репутации княгини. Так что скандала нельзя было допускать. Вылезу из кожи вон, но найду выход из этой ситуации.
И тут подумал: а ведь это может быть изящный ход. Лучший способ рекламы — небольшой скандал, только вовремя устроенный, да еще под пристальным контролем. Даже денег не потребуется — сами напишут, сами растрезвонят, сами же в итоге убедятся, что все было не так. Поначалу я решил скандалов избегать, но вот именно здесь тот редкий случай, когда можно поступиться принципом — уж очень прибыль велика!
Я вдруг представил себя в зале заседаний суда. Главный прокурор, присяжные, судья, адвокаты потерпевших, переводчик с французского на русский и наоборот — все честь по чести, как положено. А на скамье подсудимых один лишь я. И взгляды публики, судейских, фоторепортеров устремлены все только на меня.
Но вот судья открывает заседание:
— Слушается дело: Французская республика против Михаила Покровского, — затем обращается ко мне: — Подсудимый, вы признаете себя виновным? — спрашивает судья.
— Нет, ваша честь! — гордо отвечаю.
