— Вот отсюда и пойдем, Гордон, — сказал старшой. — Ты как выберешь, вверх или вниз?
— А я с Джеком пойду или с мальчонкой? — сказал кривоногий.
— Для начала он пусть при мне останется, — сказал старшой.
— Ну, тогда мы вниз! — Костлявый захохотал, укладывая сумку и куртку под изгородью.
Они повернули в разные стороны. Кривоногий скашивал колосья по краю поля, а костлявый, нагнувшись, шел за ним, вязал колосья в снопы и прислонял их к изгороди. Старшой направился вверх по склону, взмахивая косой со спокойной небрежностью, точно рассеянно подметал комнату. Потом он вернулся туда, где Колин подбирал колосья, докончил сноп и сам связал второй.
— Ну, понял? — сказал он и пошел к оставленной косе.
Руки у Колина уже распухли и были все в ссадинах, а теперь он то и дело резал ладони соломой и царапал их о стебли чертополоха, попадавшиеся среди колосьев. По примеру костлявого он прислонял снопы к изгороди.
Солнце пекло. Они медленно двигались вверх по склону.
— Руки-то у тебя нежные, — сказал старшой, снова останавливаясь. — Вечером, когда домой вернешься, подержи их в соленой воде.
Солнце поднималось все выше. Кривоногий и костлявый внизу под склоном казались теперь двумя темными пятнышками. За изгородью на пастбище медленно двигались коровы, узкий проселок уходил вдаль, к группе домов — больших, кирпичных, затененных деревьями. Еще дальше, за другими пшеничными полями, темнел зубчатый хребет террикона, а над ним черным туманом висела полоса расходящегося дыма и взметывались облака пара, огромные, как холмы.
По колее от сараев к полю ехала машина. За ней клубилась пыль.
Из машины вылез краснолицый дюжий мужчина. Он снял фетровую шляпу, вытер лоб и поглядел туда, где работали Колин и старшой.
— Работай, работай, это Смитти, — сказал старшой.
Разглядывая снопы, краснолицый пошел вдоль изгороди. Колин продолжал вязать колосья, пока сзади не раздался голос:
— Как дела, Том?
— Да ничего, — сказал старшой. — К вечеру, думаю, обкосим.
— Надо бы в один день уложиться. Такая погода долго не продержится. — На нем были брюки-галифе. Молочно-голубые глаза посмотрели на Колина. Он покачал головой. — А это что еще за фу-ты, ну-ты, всего ничего?
— Это Колин, — сказал старшой.
— Сколько тебе лет, парень? — сказал фермер.
— Одиннадцать, — сказал Колин.
— Если кто спросит, говори — четырнадцать. — Он поглядел на старшого. — Ну, а работает он как?
— Хорошо работает, — сказал старшой, подмигнув фермеру, и кивнул. — Он вон там чертополох косил, так не меньше половины в руках унес.
— Домой, на сено, что ли?
— Да не иначе, — сказал старшой.
— А тебе работа подходит? — сказал фермер.
— Да, — сказал Колин.
— И долго ты собираешься у нас пробыть? Или тебя завтра и след простынет?
— До середины сентября, если надо, — сказал он.
— Значит, мы месяца два можем на тебя рассчитывать. — Он с улыбкой поглядел на старшого. — Вот и есть у нас работник до конца страды, а, Том?
— Да, уж теперь за уборку можно не беспокоиться, — сказал старшой.
Фермер поглядел на руки Колина.
— Где ты живешь, парень? — сказал он.
— В Сэкстоне.
— Ого! Далековато отсюда. — Он поглядел вниз на двух других. — А как твоя фамилия?
— Сэвилл.
— Сэвилл из Сэкстона. Ну, буду помнить. — Он повернулся к старшому. — Я заеду завтра поглядеть, как вы начнете.
Он медленно спускался по склону, осматривая колосья, поговорил с кривоногим и костлявым, потом пошел к машине.
Они работали еще некоторое время, а потом сделали перерыв, чтобы поесть, и, пропыленные насквозь, вернулись к сараям.
Старшой сел в стороне. Кривоногий и костлявый устроились в другом конце двора. Они лежали в тени дерева и разговаривали. Кривоногий больше молчал, но зато часто смеялся словам своего собеседника.
Колин сидел на мешках у входа в сарай. Мать дала ему с собой бутылку холодного чаю и хлеб с яичным порошком.
В час дня старшой вынул часы.
— Джек, Гордон! — Он медленно поднялся на ноги и взял косу. Свой термос он унес в сарай и поставил возле мотоцикла. Из сарая тянуло запахом соломы и машинного масла.
Те двое все еще лежали под деревом.
Они пошли назад на поле. Из-под их ног поднимались клубы пыли. Они опять двинулись вверх по склону.
К середине дня они добрались до вершины холма.
— Придется сегодня часок-другой поработать сверхурочно, — сказал старшой. Он вынул часы из кармашка брюк, куда переложил их, когда снял жилетку. — Ты можешь остаться на лишний час или два? — сказал он.
— Да, — сказал Колин. — Сколько надо, столько и останусь.
В поле старшой почти все время молчал. Если он останавливался, то лишь для того, чтобы наточить косу, или оглядывался, рассеянно смотрел на снопы, которые связал, и кивал головой.
Работая, Колин подсчитывал, сколько получит денег. Восемь часов в первый день — семьдесят два пенса. Семьдесят два пенса равны шести шиллингам. За сверхурочный час еще девять пенсов плюс четыре с половиной, за два сверхурочных часа — два шиллинга три пенса, а всего за день это выйдет больше восьми шиллингов. Даже без сверхурочных он, по его расчетам, мог за одну неделю заработать тридцать три шиллинга. Чем больше он считал, тем больше прибавлялось у него сил. Он почувствовал, что готов работать хоть до темноты. Да и день уже шел под уклон.
Они работали до семи часов. На то, чтобы обкосить поле, у них ушло три часа утром и шесть днем. Когда они вернулись к сараям, у него еле хватило сил сесть на велосипед.
— Завтра в восемь, — сказал старшой.
— Смотри, спозаранку не являйся! — сказал кривоногий и засмеялся вместе с костлявым. Они стояли у навеса, пока старшой запирал дверь сарая. Наконец кривоногий пошел напрямик через поле, а костлявый поехал на велосипеде по проселку.
Колин поехал за ним. У деревянной калитки, выходившей на шоссе, его обогнал старшой на мотоцикле, помахал костлявому и повернул к дальним домам.
Перед каждым подъемом он слезал с велосипеда и вел его рядом. Когда он добрался до дому, было почти девять часов. А утром он уехал в семь — больше тринадцати часов назад. Он прислонил велосипед к стене и, пошатываясь, вошел в кухню.
Стивен в пижамке стоял у очага — мать подстригала ему ногти.
— Где ты был? — спросила она и осеклась, увидев, в каком он состоянии.
Он посмотрел на свое лицо в зеркале над раковиной: красное, почти малиновое, в грязных потеках пота, волосы и брови совсем седые от пыли.
— Мне просто надо умыться, — сказал он.
— Но где ты был?
— Мы работали сверхурочно, — сказал он.
Вода перестала щипать кожу. Он намылил руки до плеч, намылил лицо, ополоснул волосы под краном.
— Ужин тебе давным-давно готов, — сказала мать.
— Поставь его на стол, — сказал он.
— Ты что же, — сказала мать, — теперь все время будешь возвращаться чуть не ночью?
— Ничего, — сказал он. — Втянусь, и все будет в порядке.
На следующий день они жали. Старшой вел трактор, Гордон — кривоногий — сидел на сноповязалке у длинного рычага и следил, как работает нож, как вяжутся снопы и медленно, через правильные промежутки, сползают вбок. Колин и костлявый складывали их в копны. Вдвоем они собирали снопы по шести рядам — сносили их парами и укладывали в копны по восемь пар в каждой, слегка наклоняя внутрь, чтобы они не падали.
— А знаешь, что бы я сделал, если б командовал на войне? — сказал костлявый. — Я бы собрал всяких животных, заразил бы их холерой, бешенством, дизентерией, бери-бери и каждую ночь сбрасывал бы их на Германию. И никаких бомб не надо было бы, и самолетов куда меньше тысячи. За неделю можно было бы облететь всю страну и накидать на парашютах мышей и крыс. Где-нибудь возле больших городов и рек. И возле ферм — ну, знаешь, во время жатвы.
Он поглядел по сторонам, словно представляя себе, как на окрестные поля падают крысы и мыши.
— За неделю можно было бы всю страну насквозь пройти. Никакого сопротивления — кто в больнице, а кто дома валяется. Гитлер! Да там никто и на ногах бы толком устоять не смог.
Позже, когда они добрались до угла поля, он закурил сигарету.
— А с подводными лодками я бы вот что сделал: обвел бы ночью их порты электрическим кабелем и скрепил бы его с электрическим проводом. И чуть какая поплывет и заденет по нему, я бы сразу его включал. Они бы у меня попрыгали! Сразу всплыли бы, как рыба, если ее в кипяток кинуть.
Костлявый работал медленно. Он часто останавливался, глазел по сторонам, смотрел, как трактор и сноповязалка срезают стену колосьев, легко наклонялся, несмотря на свой высокий рост, и брал снопы, сгибаясь и разгибаясь еле заметным движением.
— Нечего надрываться-то. Деньги свои мы все равно получим.
