– Ой, Лаури, – всхлипнула она. – У меня, верно, кровь идет…
Он повернул к ней покрытое испариной лицо, коснулся губами губ, но Клара его оттолкнула. Попыталась сесть. Боль словно разбилась на много мелких болей, и каждая отдавалась в животе. Лаури утер лицо ладонями и, все еще тяжело дыша, вытянулся рядом. Он будто свалился с большой высоты. Клара опять откинулась на спину. Слезы катились по щекам, попадали в рот. Небо качалось над головой, расплывалось перед глазами. Рядом навзничь лежал Лаури. Там, где он был раньше, ее жгло как огнем. Наверно, это никогда не пройдет, и никогда больше он не сможет ничего такого с ней сделать. И Клара лежала совсем тихо, отдаваясь боли, словно власть этой боли над ними обоими сильней всех других чувств, какие она знала на своем веку.
Наконец Лаури сказал:
– Ну вот ты больше и не ребенок, моя хорошая.
Она горько расплакалась.
– Очень надо было мне делаться взрослой. Очень надо было меня всю измучить… Больно же!
– Извини.
– Вот черт, что это на тебя нашло?
Он посмеялся – недолго и негромко, так, будто просил у нее позволения смеяться.
– Я думал, ты меня любишь, – сказал он.
Клара села, откинула волосы с лица. Скрутила их жгутом, отвела от шеи. Вся шея взмокла от пота, и Клару пробрала дрожь. Она посмотрела сверху вниз на Лаури: он лежал, подложив руки под голову. Чуть улыбнулся ей, потом совсем расплылся в улыбке. Но Клара по-прежнему смотрела хмуро.
– Говорила, что люблю, да, видно, не понимала, об чем речь.
– А может, и сейчас еще не понимаешь.
Она вдруг запрокинула голову и посмотрела в небо, но ничего не увидела. Наперекор боли в ней как будто всколыхнулась радость – неведомо откуда взялась эта радость, и пока что незачем Лаури про нее знать.
– За два года ты никогда так не делал, а я сколько раз ждала, мне ведь хотелось… ну, может, я только думала, что хочется… Тогда было бы все просто, так нет же…
– Тогда я этого не хотел, лапочка.
– Коли вперед больше не захочется, так и скажи. Клара скривила губы, этой гримаске она выучилась у Сони. – Я в тот день найду себе другие дела.
Лаури улыбнулся, его забавляло, что она такая норовистая.
– Это же не имеет значения, лапочка.
– Знаю.
– Я серьезно. Это ровно ничего не значит, это само по себе.
– Так и знала, что ты станешь что-нибудь такое говорить.
Клара хотела было подняться, но застыла. И невольно вздохнула, пожалела обо всем, что случилось, но не слишком всерьез пожалела. Серьезно было только одно – боль, но теперь Клара уже знала: это скоро пройдет.
Лаури обеими руками обхватил ее за талию. Обхватил сзади, прижался лбом к спине; Клара чувствовала его за спиной и чуть повернулась, будто всем телом прислушивалась к его мыслям.
– Ну и стервец же ты, – сказала она. – Сам-то понимаешь, какой ты стервец?
Он сцепил пальцы у нее на талии. И лежал совсем тихо. Клара поглядела на свои босые ноги и моргнула, вспомнив, как все это вышло… На ноге между пальцами еще розовело пятнышко, размазанное пятнышко крови – все, что осталось после той пиявки.
– Я на тебе не женюсь, – сказал Лаури. – Ты и сама это знаешь.
– Да ладно.
– Я не думаю о тебе в этом смысле. И ты тоже обо мне так не думай.
– Да ладно.
– Я на десять, даже на одиннадцать лет старше тебя, моя хорошая…
Это прозвучало грустно. Его пальцы мяли ткань ее платья; но платье, верно, так и так пропало. Клара мельком оглядела себя от бедер до кончиков пальцев – сверху вниз, потом снова вверх. И чуть улыбнулась. Хорошо бы глубоко, с наслаждением вздохнуть, да только Лаури слишком крепко ее обнимает.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– У меня, верно, из-за тебя кровь идет.
– Очень больно?
– Да ладно, ничего.
– Нет, правда, тебе очень больно?
Он приподнялся и повернул ее голову к себе. Поцеловал. Клара нетерпеливо дернулась, сделала вид, будто ей противно, тогда он сжал ее голову ладонями и снова поцеловал. Кончиком языка тронул ее губы, и Клара улыбнулась, отвечая на поцелуй. Отстранилась и сказала:
– Прежде ты меня так не целовал. Гляди, поосторожней, а то и правда в меня влюбишься.
– Все может быть, – сказал Лаури.
В Тинтерн они возвращались поздно, в одиннадцатом часу. Волосы у Клары растрепались, лицо осунулось, она совсем выбилась из сил; прислонилась к Лаури, положила голову ему на плечо. И видела – он ведет машину как-то очень осторожно, старательно, будто пьяный, который боится сделать неверный шаг, никогда еще она за ним такого не замечала. Остановился у ее дома и спросил:
– Пойдешь к себе или как? Может, хочешь еще попрощаться?
– Не хочу.
– А может, на несколько дней бросишь магазин и поедешь со мной?
– Да, Лаури!
Она вдруг удивилась, что машина стоит около ее дома, хотя минутой раньше видела, как они подъехали и остановились. Во всех магазинах на главной улице свет уже погас, только аптека была открыта. Кто-то сидел в дверях на складном стуле, позади виднелась еще какая-то фигура.
– А куда мы поедем? – спросила Клара.
– Пожалуй, я скатал бы до океана.
– До чего?
– До океана. Тебе он тоже понравится.
– В такую даль? И все время будешь вести машину?
– Это я могу.
– Не спавши?
– Может быть, мы сперва поспим.
– Да, – тихо отозвалась Клара.
Хотела было открыть дверь, но не хватило сил как следует нажать ручку. Только на второй раз дверь отворилась. Лаури проскользнул следом, обнял ее сзади, его ладони легли ей на грудь, лицом он зарылся в ее волосы. Потом оттолкнул ее и пошел за нею наверх.
В ту ночь Клара много раз просыпалась, но ее ни капельки не удивляло, что рядом – Лаури. Ведь ей так часто снилось, что они вместе; может быть, поэтому ничуть не пугало, что он здесь наяву. Когда он так близко, чудится, будто плывешь… оба они как пловцы, руки и ноги вольно раскинуты, они так уютно прикорнули рядом, дыхание слилось. Ногой, кончиками пальцев Клара нащупала ступню и пальцы Лаури. Все решено, подумалось ей, теперь я для него совсем другая. Когда наутро он обнял ее, для нее все началось с того ощущения, которым кончилось накануне, она уже научилась чувствовать не только боль, но и зернышко в глубине себя, которое он хотел пробудить, – подобное тому зерну, что скрывалось в нем самом, было ему так дорого и рождало в нем такую радость.
– Я люблю тебя. Люблю тебя.
Она сказала это как в бреду, шумело в ушах, и казалось – этим шумом, буйным током крови затопит наконец тишину, которая окружала ее всю жизнь.
С рассветом они двинулись на машине Лаури к побережью, за сотни миль. Клара, томная и довольная, как настоящая мужняя жена, голубой пластмассовой щеткой расчесывала волосы, и они волной спадали на спинку сиденья. По радио передавали песенки, она негромко подпевала. На дверях магазина она оставила записку управляющему: «Вызвали домой по чрезвычайной надобности. Вернусь самое позднее в четверг. Клара». Она сама отыскала слово «чрезвычайный» в словарике, который ей однажды подарил Лаури. И ему это понравилось. Ему сейчас все в ней нравилось. Она удобно откинулась в машине, греясь в солнечных лучах, и думала – теперь между ними все решится: что они друг для друга, как они всегда будут вместе… надо только подождать, и Лаури сам ей скажет, как они станут жить дальше.
Эти три насквозь пропитанных солнцем дня, что провели они в захудалом курортном городишке на далеком океанском побережье, Кларе предстояло запомнить на всю жизнь; и вот она вновь очутилась в Тинтерне, еще ошеломленная всем, что было и чего не было.
Все мысли ее поглощал Лаури, но минутами она старалась от него оторваться, думать о делах, которые надо делать, и кое-как, словно ощупью, с ними справлялась. Ей казалось, она теперь стала другая, красивая. И Тинтерн тоже менялся – поблекшая под слоем августовской пыли кучка домов и домишек, ничтожная, безликая, которую не упомнить и не отличить от множества других, точно таких же, раскиданных вдоль того же шоссе. Кларе казалось, она так и сияет среди этого убожества – красотой, здоровьем, сообразительностью. Она вся светилась и ликовала наедине с собой, полная счастья куда большего, чем все, что ей обещали дешевые книжонки о любви и иллюстрированные журналы.
«Ну, вот все и решилось», – думала Клара в первый и во второй день, греясь рядом с ним на солнышке и лениво присматриваясь, как живут своей жизнью обитатели соседних «дачек» – взрослые и их дети. «Уж наверно, все решено. Ведь Лаури сейчас ни о чем не беспокоится». Порой он растянется на животе; наклонишься, заглянешь ему в лицо, а оно прямо как неживое – нет в нем ничего такого, от чего можно смутиться и растеряться. А потом перевернется на спину, согнет ноги, так, что коленки стоят торчком, и неотрывно читает дешевые книжки с пустынями или джунглями на обложках; дочитает до конца, презрительно фыркнет и смахнет книжку с одеяла на горячий песок. Вот тут-то Кларе всего тревожней. Ясно, ум Лаури отключился от чего-то одного и сейчас зацепится за что-нибудь другое, но в эти мгновенья нерешительности он как будто не сразу вспоминает о ней. Впрочем, через минуту-другую обычно вспоминает. Приятно ощущать на себе его взгляд, и расчесывать длинные-длинные волосы, и смотреть на океан – такой огромный, что рядом с ним, как было там, в долине, люди тоже словно вырастают и становятся великанами.
