– Нет, – я встала, – я не могу тебе поверить…
Я чувствовала, что у меня внутри все рушилось. Я знала, что у Доминика финансовые проблемы, что ему нужно поддерживать мать, и все-таки я не могла даже подумать о том, что это здание, такое дорогое для меня, будет снесено.
– Эти стены столько всего помнят, – резко бросила я. – Как ты можешь оценить его историю в долларах?
– Прости, Клэр, – Доминик потупился. – Поверь мне, это решение принято от отчаяния. Мне бы очень хотелось, чтобы нашелся другой выход.
Я отодвинула бокал.
– Я больше не хочу вина.
– Клэр, – Доминик не сводил с меня глаз, – прошу тебя, скажи, что мое решение ничего не изменит… между нами.
Он осторожно погладил меня по щеке. Когда он привлек меня ближе, я закрыла глаза. Его объятия были теплыми, успокаивающими, но я отстранилась.
– Прости, Доминик, я должна идти.
На следующее утро я набрала знакомый номер.
– Уоррен, это Клэр.
– Привет, милая, – шепотом ответил старик.
– Почему вы шепчете?
– Медсестра думает, что я сплю.
– А почему ее должно волновать, спите вы или нет?
– Она сказала, что сделает мне укол, как только я проснусь.
– Укол!
– Да.
Я подавила смешок, но с сарказмом мне справиться не удалось.
– Нам шесть лет, верно?
– Очевидно, да, – хмыкнул Уоррен.
– Послушайте, – продолжала я, – если не считать страха перед шприцем, то хотелось бы знать, как вы себя чувствуете?
– Отлично, дорогая. Не знаю, почему они меня здесь держат. Доктор сказал, что сегодня ближе к вечеру я смогу поехать домой. Очень на это надеюсь. А как твои дела?
– У меня голова разрывается от мыслей, – ответила я. – Собственно, поэтому я вам и звоню.
Я замолчала, думая о приказе Гленды не беспокоить Уоррена моими «драмами». На экран компьютера села муха, прямо над первой строчкой моего очерка. Я смахнула ее, и она метнулась ко мне. Я снова отмахнулась от нее. Не стану я говорить Уоррену о статье, о связи этого дела с Кенсингтонами. И дело не в Гленде. Пока не время. Но спросить кое о чем я его могу.
– Уоррен, меня заинтересовала одна вещь, – начала я, думая о том, как бы сформулировать вопрос. Будь деликатна. – Мне захотелось познакомиться с фамильным деревом Кенсингтонов. Я вдруг поняла, что никогда не расспрашивала Этана о его предках, о многочисленных дядюшках и тетушках. Мне бы хотелось больше узнать о семье Этана, о моей семье.
– Что ж, – вздохнул Уоррен, – Кенсингтоны были одними из первых, поселившихся в Сиэтле. Мы всегда играли очень значительную роль в жизни города.
– И тщеславия вам не занимать, – едко пошутила я.
– Клэр, ты истинная Кенсингтон.
Я усмехнулась.
– А кто были ваши родители? Не припомню, чтобы Этан называл мне их имена.
– Ах, да, – спохватился Уоррен. Он явно был рад совершить путешествие в прошлое. – Мою мать звали Элейн, отца – Чарльз.
Мое сердце заколотилось.
– Он был хорошим человеком и хорошим отцом, – продолжал Уоррен.
– А у вас были… братья?
– У меня была младшая сестра, но братьев не было, – ответил Уоррен. – Хотя нет, это не совсем так, у меня был двоюродный брат, правда, недолго. Сын тети Джозефины. Они приехали к нам в гости и остались погостить на какое-то время, потом он умер.
– Умер?
– Да, – со вздохом ответил Уоррен. – Упал со стремянки и разбил голову. Умер прямо там, на подъездной дорожке, посыпанной гравием. Я был рядом, когда это случилось. Джозефина винила в этом меня. Я был немного старше. Она сказала, что это я подбил его залезть на стремянку. Только я этого не делал. Я боялся даже ногу на нее поставить, а вот в том мальчишке совсем не было страха. Ему хотелось посмотреть на гнездо дрозда, поэтому-то он и полез на лестницу.
– Уоррен, а как его звали? – с замирающим сердцем спросила я.
– Томас. Но это не было его настоящим именем. Не помню, как его звали по-настоящему. Мы все называли его Томасом. Старый дом так и не стал прежним после его смерти. Тетя Джозефина не смогла оправиться от этого горя. Дети не должны умирать раньше своих матерей.
– Не должны, – согласилась я, открывая блокнот. – А как звали мужа Джозефины?
– Видишь ли, – ответил Уоррен после паузы, – я не помню. Мне сказали, что он тоже умер.
– Вот как?
– В любом случае я его ни разу не видел. Помню только Томаса и Джозефину.
Значит, убитая горем, она похитила Дэниела и выдала его за собственного сына? Но почему?
– Уоррен, вы знаете, где похоронен Томас?
– Почему ты спрашиваешь об этом?
– Просто из любопытства. Мне нравится бродить по кладбищам.
– Его могила на кладбище Брайант-Парк. Там похоронены все Кенсингтоны. Оно находится на холме рядом с университетом.
Я почувствовала острую боль в сердце.
– Я знаю это кладбище, – пробормотала я. – Там похоронили нашего малыша…
– Милая ты моя! Ну какой же я бесчувственный. Конечно, я об этом помню. Я…
– Все в порядке, – сказала я. Но это было не так. Я не была на кладбище с того самого дня, когда мы с Этаном похоронили нашего первенца в крошечном гробу из красного дерева. Наш мальчик был самым молодым и самым последним из Кенсингтонов, похороненных на семейном участке, где покоились десятки членов семьи. Гленда уже отдала распоряжение по поводу того, чтобы рядом с могилой младенца оставили место для наших с Этаном захоронений. Мне многое не нравилось в моей свекрови, но я всегда буду ценить то, что она все устроила так, чтобы однажды мы все соединились.
– Единственное, что я помню о похоронах Томаса, – это огромная куча земли и маленький гроб, – продолжал Уоррен. – Гроб был отделан золотом. Я никак не мог понять, зачем такую красивую вещь опускают в землю. Отцу пришлось держать Джозефину. Она едва не бросилась в могилу Томаса. Шестилетнему мальчику было страшно все это видеть.
Я вздохнула.
– Значит, вам было шесть, а ему сколько?
– Он был немного моложе меня, – помолчав, ответил Уоррен.
Я услышала шум на другом конце провода и голос медсестры.
– Спасибо, Уоррен. Не буду вас больше задерживать. Я вас скоро навещу.
– Конечно, дорогая. Приезжай, когда захочешь.
* * *
Ключи от «БМВ» Этана лежали на кухонном столе. Я всего пару раз водила его машину, предпочитая такси автомобилю с механической коробкой передач. Смена скоростей на холмистых улицах Сиэтла пугала меня, особенно после того, когда однажды я не справилась с управлением. Я поклялась больше никогда не садиться за руль «БМВ». Это была вотчина Этана, не моя. Таков был молчаливый уговор после несчастного случая. Как и во многом другом за последний год, незримая черта отделила его мир от моего. Но ключи поблескивали в утреннем свете. Куда легче было доехать до кладбища на машине, чем на такси или с пересадками на автобусах. Я ненавидела автобусы, поэтому взяла ключи и бросила их в сумку.
На лифте я спустилась в подземный паркинг. Положив сумку на пассажирское сиденье, я села в машину и втянула носом воздух. В машине пахло Этаном, его одеколоном, его кожей и – я подобрала кусочек картошки-фри с приборной доски – его тайной страстью к фастфуду. Я улыбнулась про себя и отправила картофелину в пластиковый пакет для мусора на заднем сиденье.
Завизжали шины, и я выехала из гаража на улицу. Я чувствовала себя вполне уверенно. Включила радио, и из динамиков полилась песня «With or Without You» группы «U2». Я почти не заметила высокие холмы, пока добиралась до скоростного шоссе. Я прибавила громкость, музыка успокаивала меня. В то утро, когда хоронили младенца, мне дали валиум. Из-за лекарства я была заторможенной, сонной, но эмоции как будто отключились. Меня как будто завернули в большое пушистое одеяло, теплое и прочное. И все-таки я жалела о том, что приняла таблетку. Я должна была чувствовать свое горе. Мне нужно было поплакать. Зато теперь, въезжая на машине в ворота кладбища, я делала все совершенно осознанно, чувствовала каждый удар своего сердца, каждое воспоминание, каждое сожаление.
Я осторожно вышла из машины, заперла ее, нажав кнопку на брелке сигнализации, и посмотрела вверх на поросший травой холм. Детьми мы с моим младшим братом часто играли на кладбище возле дома. Отец предупредил нас, чтобы мы не подходили слишком близко к надгробиям. «Ходить по мертвым – это неуважение», – сказал он тогда. После этого я всегда следила за тем, чтобы ходить по кладбищам аккуратно. Но однажды мой брат спрятался за надгробием и выскочил оттуда с криком: «Бу!» Я так испугалась, что отшатнулась назад и наступила на землю возле камня, под которым покоилась маленькая девочка, умершая в 1940-х годах. Я чувствовала себя ужасно. Папа говорил потом, что ничего страшного не произошло, что я не потревожила могилу малышки, но я проплакала всю дорогу до дома. Я так расстроилась, что не могла ехать на велосипеде, и папе пришлось катить его, придерживая за руль.
