Староста, отрешенно глядя куда-то в пространство, весь отдался своим беспорядочным мыслям. Время тянулось невыносимо медленно. Наконец на лестнице раздались шаги. Староста прислушался.
— Иди к себе! — велел он жене. — Кажется, это Наби с Халеком.
Розовые губы Мунэсы дрогнули, но комок в горле помешал ей говорить.
— Дай мне заняться делами, женщина! — повторил староста.
С порога заплаканная Мунэса обернулась:
— Подумай о себе, староста! Не доводи до беды! А то не пришлось бы мне черную чадру носить вместо белой… У меня и без того сердце не на месте.
Она собиралась еще что-то сказать, но староста лишь язвительно ухмыльнулся:
— Иди, иди, радость моя… Иди! Не учи старосту, как ему поступать!
Всхлипывающая Мунэса вышла. В дверь заглянул Ханиф.
— Наби и Халек внизу. Вести их в гостиную?
— Нет. Пусть идут наверх! — распорядился староста.
— Ступайте наверх, дядюшка! — крикнул Ханиф, вернувшись на лестницу.
Друг за другом вошли Наби и Халек. Поздоровались. Староста тяжело и вяло поднялся им навстречу и вежливо ответил на приветствие. Наби, мужчина лет сорока пяти, с тронутыми сединой волосами, вылезавшими из-под серебристо-серой каракулевой шапки, как старший, уселся напротив старосты и, привалясь спиной к подушке, спросил:
— Что с рукой-то? Чего ты ее завязал?
Староста, сделав над собой усилие, скривил рот в холодной усмешке:
— Если не повезет, так и о халву зубы сломаешь, Наби. Пустяки, стеклом порезался… Я что хочу сказать, — с минуту помолчав, продолжал староста. — Люди-то недовольны. Я тут давеча посылал Ханифа… Они было зареклись и покаялись, — насчет земли, то есть… Да все власти проклятые, — никак их в покое не оставят. Прицепился к ним этот, мельника Хайр Мамада сын: прямо с утра, говорит, получу на всех винтовки. Стало быть, если сегодня ночью прозеваем, Наби, пиши пропало! Утром — твоя земля на очереди, послезавтра — Афзаля, через два дня — Верхнее поместье… А там поздно будет, — если хоть один запретный кус им в глотку проскочит, потом только давай: их тогда ничем не насытишь, — все мало будет. И тогда, будь уверен, никто нам с тобой нашей земли просто так не отдаст!
Наби, который, уставясь в рот старосте, весь обратился в слух, спросил:
— Ну, а нам что прикажешь делать?
Староста зло усмехнулся:
— Что делать? Лично меня и спрашивать нечего, и так все ясно. Если, к примеру, утром люди увидят, что труп этого малого, сынка Хайр Мамада, отправился «поклониться святым местам» на сук какого-нибудь подходящего дерева, вон хоть нашего большого тутовника, вот тогда они обеими руками заткнут себе уши и закаются разевать рот на чужое! А нет, так осенью тебе самому придется таскаться за дерьмом к деревенскому сортиру и переть его на тот клочок земли в две пяди, который они тебе из милости пожалуют!
В комнате стало тихо. Наби, разглядывая узор на ковре, задумался. Припомнил осень… Пахоту. Уборку зерна под палящим солнцем. Обмолот. Вывоз на поля навоза… Ему даже представить такое было противно. Но поглядеть в глаза старосте он тоже не смел и продолжал молчать. Староста, уловив мучившие Наби сомнения, снова взялся за уговоры:
— Что ж нам, четырем здоровым мужчинам, так и сидеть сложа руки?! Можно подумать, мы заодно с властями! А ведь завтра поутру нам перед родными ответ держать, Наби!
Наби чуть заметно улыбнулся:
— Да свои-то поймут, что ни с какими властями мы не заодно и помогать им не собираемся. Мы, слава богу, мусульмане, молиться не забываем… Только вот впросак бы нам не попасть, а то останемся с носом, так потом…
Староста нахмурился:
— Ты, Наби, куда клонишь? Жизни у нынешней власти как у солнышка на закате, не успеешь глазом моргнуть — и нет его. Я разговаривал в «Комитете»… Они за решительные меры, — приказано повесить сына Хайр Мамада здесь же, на месте.
Староста сунул руку в карман жилетки. Халек, смуглый и костлявый парень, с узкими косыми глазами, в продолжение всей беседы тупо глазевший по сторонам, к разговору не прислушивался, его дело было простое: вязать и резать. Поэтому, когда староста сказал: «Идем!», он, не заставив себя ждать, послушно вскочил и вытянулся. Итак, было решено, что председатель деревенского кооператива Голь Мохаммад будет повешен этой же ночью.
— Подождите внизу, я сейчас! — бодро сказал староста, когда все вышли в коридор, и заглянул в одну из комнат. Там было темно. Его старшая жена, похоже, спала, но стоило ему прикрыть дверь, как женщина, отвернув с лица ватное одеяло, проворчала:
— Ишь, раздулся, ровно телок холощеный, старая гадина! Пойти-то ты пойдешь, а вот вернешься ли?
Староста открыл дверь в другую комнату. Мунэса еще не спала. Взяв с кровати шерстяное одеяло, староста сказал:
— Я в Верхнее поместье схожу. Старуха дрыхнет. А с тобой мать Ханифа посидит.
Мунэса побледнела:
— Так ведь ночь на дворе?
Староста мотнул головой:
— Нам теперь что день, что ночь — все едино. — И вышел из комнаты.
Мунэса проводила его до лестницы. Сойдя вниз, староста задержался на последней ступеньке и, задрав голову, посмотрел на стоявшую наверху жену.
— Мать Ханифа сейчас пришлю, погоди! Огонь в доме не гаси, пусть горит!
Во дворе его поджидали остальные.
— Мать отправь наверх! — приказал он Ханифу.
Ханиф ушел в дальний угол двора и быстро вернулся.
Оттуда, держась руками за поясницу, показалась скрюченная старуха. Мужчины следом за старостой направились к воротам.
Месяц уже добрался до середины неба, но в переулке, по которому они шли, была кромешная мгла. Сосредоточенно глядя под ноги, они спешили, нарушая торопливыми шагами спокойствие ночи. Когда выбрались из переулка, староста, завидев дверь кузнеца Керима, спросил Ханифа:
— Керим-кузнец что говорил?
Ханиф, даже в ночной темноте отчетливо видевший злой огонек в глазах у старосты, коротко буркнул:
— Не радовался.
Староста повеселел:
— Один грош — деньги, а два гроша — клад. Мы и вчетвером — хоть куда, а впятером нам и вовсе цены не будет. Пошли, захватим Керима, он человек достойный! — и свернул к дому Керима. У Ханифа екнуло сердце. Когда подошли к дверям, староста, ткнув пальцем в Ханифа, приказал: — А ну постучи!
Стукнув в дверь колотушкой, Ханиф прислушался. Немного погодя, женский голос за дверью спросил:
— Кто там?
Ханиф приник к щели:
— Это я, сестрица, Ханиф. Скажи Кериму, чтоб вышел! Дело к нему есть у господина старосты.
С минуту женщина молча стояла за дверью. Затем послышались ее удаляющиеся шаги.
Укрывшись в тени под стеной, староста обдумывал предстоящее дело. Прождав несколько минут, показавшихся ему часами, и видя, что от Керима нет никаких известий, он недовольно зыкнул на Ханифа:
— Ты что, уснул что ли? Стучи! Где они там?!
Ханиф стукнул опять, сильнее. Жена Керима отозвалась сразу, как будто все это время простояла за дверью:
— Нету Керима, в Верхнее поместье пошел. Сегодня не вернется.
Мир вокруг старосты потускнел. Перед глазами заплясали огненные мушки. Подойдя к двери, он недовольно спросил:
— До вечера дома был, а сейчас вдруг ушел? Какого черта?! Скажи, староста зовет…
Жена Керима, запинаясь на каждом слове, стала оправдываться.
— Да был бы он дома, господин староста, он бы в лепешку разбился, а вышел… А что не вышел, — стало быть нету его, — в Верхнее поместье ушел. Сегодня уж не придет.
«Ах ты цыганское отродье! — подумал староста. — Землю получил, так теперь сам в ханы метишь?! Ну смотри…»
Делать, однако, было нечего.
— Пошли! — сказал он своим спутникам. — Видно, и впрямь его нет. — И они снова двинулись в путь.
Они уже миновали площадь, когда дверь дома Керима приоткрылась и жена шепнула кузнецу:
— Ушли. Нет никого.
Керим, выглянув на улицу, тихо сказал:
— Дай бог, чтоб у Голя все обошлось, он там сейчас один-одинешенек. — И взял дверь на цепочку.
В проходе между садами, шагов за триста от дома кузнеца, староста и его сообщники остановились перед решетчатой калиткой какого-то сада.
— Это сад Мобаррак-Шаха? — спросил у Ханифа староста.
— Он самый.
— Покричи! Посмотрим, есть там кто… — велел староста.
— Шаме! — крикнул Ханиф.
— Кто там? — отозвался из темноты чей-то голос.
— Это полоумный Абдаль, — шепнул Ханиф.
Староста откликнулся:
— Я это, сынок, староста. Иди сюда, дурачок!
Абдаль подошел и, поглаживая рукой бритую голову, сказал фальцетом:
— Доброго вам здоровья! Зачем пожаловали?
— Мы к Надэру, — ответил староста.
— Ладно, — сказал Абдаль, немного подумав. — Побудьте здесь! — И ушел.
Через минуту-другую он вернулся и молча отпер пружинный замок. Они вошли и, пройдя в конец сада вслед за Абдалем, очутились в каком-то сарае, где, сидя на топчане, лакомился миндалем нечесаный мужчина лет тридцати. Староста, который всю дорогу гадал, что же представляет собой новый деревенский «командир», и которому так не терпелось взглянуть на этого «святого борца за веру» и познакомиться с ним, теперь, увидев перед собой Рахима, завзятого нардиста и пройдоху, так изумился, будто увидел живого дьявола. Удивленно вскинув брови, он обрадованно воскликнул:
