– Зачем ты привез меня сюда? – спрашивает Паола.
– Я хотел показать Лоренцо это место.
– Повторяю вопрос. Зачем ты привез меня сюда?
Все идет наперекосяк.
– Для нас это особое место, мне очень хочется с тобой помириться, ты просто не представляешь, как. Прости меня. Ну, прости.
– Знаешь что, Лучио? – Когда она так меня называет, это не предвещает ничего хорошего. – Если бы я выходила замуж за Коррадо, я могла бы предположить, что меня ждет измена, даже очень много измен. И тогда мне не было бы так больно. Но я никогда не думала, что ты на это способен, я готова была за тебя поручиться. За нас.
– Да, я ошибся, ну что же теперь поделать.
– Не мучай меня, должно пройти время.
– У меня нет времени.
Она вдруг понимает, что именно сказала. Получилась довольно грустная фраза. На какой-то момент она замолкает, потом продолжает:
– Мне бы хотелось все изменить. Не представляешь, как бы хотелось. Хотелось бы обнять тебя, сказать, что люблю. Но ничего не выходит. Тебе этого не понять, но это правда. Сегодня я чувствую так, а не иначе.
Нам приносят огромное блюдо разных креветок, и напряжение слабеет. Пока мы едим, Паола возобновляет разговор:
– Помнишь, год назад я ходила к новому ортопеду, потому что у меня жутко болела спина?
– Да, – я подозреваю, что разговор сейчас примет новое направление.
– Он совсем не был стариком, как я тебе сказала. Ему было сорок пять, и он был потрясающе красив и в отличной форме. А как он со мной обращался! Негодяй, да и только. Он безумно мне нравился.
Я сижу, точно прикованный к стулу.
– Однажды после приема он меня поцеловал.
– А ты?
– Я удивилась и потом тоже его поцеловала. А потом…
– А потом?
– А потом я убежала. И сменила врача.
– И все ограничилось поцелуем?
– Именно так. Я смогла устоять. Я смогла.
Дважды повторенное «я» означает, что наш разговор закончен. Занавес. Мы доедаем креветки молча, точно старые, уставшие друг от друга супруги.
Когда мы возвращаемся, наши дорогие няни играют в прятки, причем не только с Лоренцо и Евой, но и с хозяйскими детьми.
– Все в порядке? – спрашивает меня Оскар, угадывая по выражению моего лица полное поражение.
– В порядке, – бордо вру я без тени правдоподобия.
Через какое-то время мы уже прощаемся с Оскаром и Мартиной и благодарим их за то, что приехали, пусть и ненадолго. Они тоже останутся на ночь, но уедут с рассветом, еще до того, как мы проснемся.
– Не привыкайте к такому сервису, – бурчит Оскар.
– Хорошего путешествия, ребята, – прощается Мартина.
Лоренцо замечает, что я обнимаю деда несколько крепче и дольше обычного.
– Пап, мы же через две недели уже будем в Риме!
Застигнутый врасплох, я ослабляю объятия. Когда двое старичков под руку отправляются вверх по лестнице, вместе с ними уходит и часть меня самого.
Наступил день, которого я так ждал: мужской день. Только мужчины, только Лоренцо и я.
Паола и Ева остаются в гостинице, одна отправляется в спа, другая играть в детский волейбол, а мы с рюкзаками за плечами шагаем в сторону гор. На нас футболки и шорты, в рюкзаках вода и фрукты, а еще крем от загара и полотенца. Мы самые заправские туристы.
– Идти нам около часа, – говорю я, – там мы спустимся к морю в таком месте, которое никто не знает. В скале есть маленькая лестница.
– А ты откуда знаешь?
– Меня привозил сюда твой прадедушка, когда мне было столько же, сколько тебе сейчас.
– А он откуда знал?
– Когда он служил на флоте, однажды его отправили сюда, и он внимательно осмотрел весь берег.
Я показываю ему в карте Гугл бухту, в которую мы направляемся. Лоренцо, кажется, доволен.
– А там глубоко? – спрашивает он.
Глубина – один из главнейших врагов моего сына.
Я спешу его успокоить.
– Там маленький пляж между скал, до дна ты достанешь.
Кажется, он успокоился. Мы бодро шагаем под раскаленным солнцем. Затем сворачиваем на тропу, что тянется немного под наклоном. Здесь ходят только горные бараны.
– Прошу, будь внимательнее, смотри, куда ставишь ногу, а рукой придерживайся за гору.
Дорогая спускается и часто виляет. На тропе повсюду мелкие камни, что довольно опасно. Можно поскользнуться. Мы идем очень медленно. Иногда я кашляю, но делаю вид, что это от чрезмерного напряжения. Я очень устал, почти выбился из сил.
Вдруг моя память включается, и я неожиданно все вспоминаю. Теперь все наоборот: Лоренцо – это я, а я – дедушка. Лоренцо проворней тогдашнего меня, а может, его ботинки удобнее тех, что были на мне тридцать лет назад.
– Пап, можно тебя кое о чем спросить?
– Да, конечно.
– А кто этот дружище Фриц, о котором вы с мамой так часто говорите? У тебя что, новый друг, я его не знаю?
– Да, ты его не знаешь. Это не слишком хороший человек, и будет лучше, если вы никогда не познакомитесь.
– Тогда почему он твой друг?
– Это просто ирония, примерно, как когда Ева тебе говорит, что ты круглый отличник.
– То есть это неправда?
– Ну, не совсем. Ирония – это скорее шутка. То есть ты хочешь сказать одно, но называешь это иначе. Например, на прошлой неделе, ты помнишь, что я тебе сказал, когда ты сбил мячом картину и сломал раму?
– Ты сказал: «Молодец, поздравляю!»
– Ну вот, я сказал это с иронией.
Лоренцо улыбается. Он все понял.
Я тоже ему улыбаюсь. Жаль, что я нечасто устраивал такие мужские дни. Ужасно жаль.
Море уже совсем рядом. Вот мы и пришли. Я помню этот проход между деревьями, за которыми вот-вот появится прекрасная бухточка.
Некий звук говорит о том, что что-то не так: я слышу гул голосов и какую-то музыку, кажется, радио, ведущие которого заботливо предупреждают итальянцев аккуратно выезжать из города, чтобы не образовывались пробки. Сегодня первая пятница теплого лета. А потом раздается вечнозеленый хит всех времен: «Атлас» – заставка из мультика «Робот-Грендайзер».
И вот, с первыми словами незабываемого детского хита «Он может стать огромной ракетой» мы выходим на райский пляж. Райским он был когда-то. Теперь же на нем тусуется целая орда народа, который привезли сюда на двух лодках, качающихся на волнах в тридцати метрах от берега. Пляжные зонты, шум голосов, запах крема от загара, бикини, бутерброды с моцареллой и помидорами. На пятидесяти метрах скалистого пляжа столько народу, сколько можно встретить в фирменном магазине в дни скидок.
Лоренцо смотрит на меня и выдает:
– Отлично, папа. Прекрасный затерянный пляж.
Идею иронии он уловил лучше некуда. Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
Мы находим свободный уголок у скалы, где можно положить полотенца и рюкзаки.
– А их не украдут? – спрашивает Лоренцо.
– Мы будем за ними приглядывать. Так, пошли поплаваем.
Я снимаю футболку и зову наследника за собой. Он колеблется, но потом идет к воде.
Я бегу в воду и ныряю. Лоренцо проходит несколько шагов и остается на мелководье, вода доходит ему до пояса. Успокаивающее прикосновение песка к ступням для него все равно, что материнское чрево для плода.
Я подплываю к нему.
– Не хочешь немного покачаться на волнах? Я тебя подержу.
Лоренцо соглашается и поднимает ноги. Я кладу одну руку под голову, а другую под поясницу сына.
– Дыши глубоко. Наше тело – это как дерево. Оно плывет само и не может утонуть.
– Даже если я проглочу двадцать литров воды?
– При чем здесь вода? Если наглотаешься воды, то, конечно, потонешь. Но если ты начнешь погружаться, просто держи рот закрытым, и так ты не наглотаешься.
Лоренцо расслаблен. Он закрывает глаза и отдается на волю волн. Я слегка придерживаю его, но закон Архимеда прекрасно работает и без меня. Постепенно я расслабляю руки. А потом отпускаю. Он не замечает. Я стою рядом, чтобы его подстраховать. Он прекрасно держится на воде, пока не открывает глаза. И вдруг понимает, что мои руки больше не держат его. Лоренцо начинает размахивать руками и искать ногами дно, но течение отнесло нас немного вперед, и до дна не достать.
– Папа! Я тону!
– Спокойно, ты не тонешь. Я рядом с тобой. – Это его успокаивает. – Попробуй подвигать ногами, как будто ты едешь на велосипеде.
Он пробует. Но руки, в панике бьющие по воде, мешают ему сохранять равновесие.
– Хватит, пап! Помоги!
– Чем больше ты расслабишься, тем легче тебе будет плыть. Давай. Ноги велосипедом, руки вытянуть на воде, как будто ты открываешь шторы.
Велосипед, шторы… Уже лучше.
– Давай на берег! Я не могу!
– Можешь! Давай. Крути ногами велосипед, а руками двигай одновременно, как будто ты лягушка.
Наконец-то Лоренцо улавливает ритм. Успокаивается. И плывет.
