о том, как некий человеческий вид
умудрился когда-то произойти
от обезьяны,
— впрочем — кое — с — кем — это — как — видно — бывает —
а также разместил всякие иностранные пустые бутылки — из-под вин, коньяков, ликёров, и пустые же кофейные латинские банки —
пока не образовалась вокруг него
некая пустопорожняя заграница.
От высокой и крепкой бабкиной постели оставил он один лишь матрац на ножках, застелив его огненно-красным новым пледом,
полыхающим всеми своими космами, будто пламя.
Потом на стенах появлялись всё новые блестящие цветные картинки
— с хоботообразными саксофонами,
перевёрнутыми банджо,
накренившимися тамбуринами,
расхристанными бородачами
и невинными западными девушками
в исподнем.
Тогда-то сюда, к Цахилганову, потянулись пьющие студенты Карагана — с портвейном, с развесёлыми однокурсницами валькириями и с влажными кругами ливерной колбасы, нанизанными на студенческие руки по локти.
— Мы называли их валькириями по невежеству, — с улыбкой заметил сейчас Цахилганов, шагающий по больничному коридору. — Дураки, дураки…
285
— Почему же по невежеству? — вдруг возразил ему он сам, Внешний Цахилганов, обнаруживающий себя к вечеру крайне редко. — Каждая ваша Walkyria доблестно участвовала в битвах по оприходованию душ, дабы утащить погибшие на тот свет как можно раньше. Ловкость её заключалась в том, чтобы обездушенный этого даже не заметил, а продолжал бы жить как ни в чём не бывало.
— Нет, всё равно, как ты её не назови… всё равно, она, прыткая, нетребовательная спутница молодости, — бормотал Цахилганов тихо и восторженно, шагая по больничному коридору, — она прекрасна, она…
— Walkyria — классно — танцует — рок — и — после — трёх — стаканов — вина — её — уводит — кто-нибудь — в — ночь — на — детскую — площадку — под — грибки — а — потом — они — возвращаются — вдвоём — красные — и — помятые — отряхивая — друг — с — друга — песок — Walkyria — после — тридцати — лет — как — правило — спивается — и — летит — из — окна — прямо — в — физическую — смерть — никому — не — нужная — старая — она — летит — в — планету — людей — а — её — бывшие — поклонники — всегда — ловят — только — запоздалые — слухи — об — этом — слухи — а — не — её — летящую — в — землю — беспрепятственно — и — навечно — но — всё — равно — она —
…незабываема!
— И я бы поставил ей памятник, — бормотал Цахилганов, умиляясь.
Памятник советской блуднице…
Стильной подружке-бессребренице,
изгнанной из комсомола
за аморалку!
— Поставь лучше надгробный. Хотя бы одной из них… Хотя бы той, маленькой, смешливой, которую ты звал Самокруткой, — напомнил незримый Внешний Цахилганов себе же, идущему. — Её вытащили из осенней холодной воды — распухшей, с карманами, набитыми камнями. Избитой кем-то, пьяной и мёртвой…
— Не выводи меня лучше из себя! — огрызнулся Цахилганов на ходу.
— А я и есть ты, выведенный из себя…
286
Цахилганов напрягся немного,
чувствуя, что сейчас
у него в кармане
зазвонит, засвиристит, забулькает сотка.
Пространство уже принялось незримо сопрягать его с кем-то, кто вот-вот обнаружит себя.
Металлическая рыбка и в самом деле ожила. Макаренко принялся зачитывать ему чистовой вариант договора,
подчёркивая голосом
несуразность уменьшенной суммы.
— Это же так подозрительно выглядит, Андрей Константиныч! Самая липовая сделка должна казаться…
— Ты прав, — вдруг быстро перебил его Цахилганов. — В самом деле, подозрительно… Знаешь, возьми-ка ту сумму, которую ты предлагал, и утрой. А в условия договора включи выплату её — мне, в рассрочку, в течение года. Исполняй, покупатель!
Будущий хозяин оставленного хлама…
Он жёстко улыбался, когда Макаренко вскрикнул от
неожиданности по-бабьи, пытаясь возражать. Но Цахилганов окончил разговор:
— Всё. Некогда. Я занимаюсь неотложным делом.
Решительно отключив сотку, Цахилганов проворчал:
— Теперь — уж точно — не скозлит… Хм, так о чём это я?
Ах, да, квартира номер тринадцать…
287
В бывшей бабушкиной квартире до безобразий дело дошло довольно скоро. Студенты и студентки, всё больше — с факультета иностранных языков и из музыкального училища, упрямо колотили в дверь
в любое время суток.
Цахилганов защемлял в двери вежливые ложные записки: «Ушёл. Приду завтра». И обнаруживал ответные, очень разные, написанные то женским — а то мужским почерком.
«Андрэ! Будь бдителен: я тебя люблю. Завтра буду в семь, опять! Жди. Твоя гибкая Самокрутка!»
«Кобелино ты, скотино! Мы знаем, ты дома! Не наглей: другим тоже надо-о-о!!! Сильно-о-о-о!!!!!!!!»
Студенты отсиживались в кафе, в первом этаже дома, и, решительно топая, гуртом поднимались на второй этаж снова. Иногда, разъярившись, они оставляли на двери начертанье краткого ругательства. А иногда только иллюстрировали его,
выполнив рисунок окурком,
графитным стержнем
либо авторучкой.
Вскоре живописными памятниками фаллической культуры и живейшими непристойными надписями были испещрены стены лестничной площадки в большом изобилии. И даже одно летучее стихотворенье задержалось на побелке невзначай, торопливо исполненное химическим густо наслюнявленным карандашом —
я — осколки — разбитого — сердца — нашёл — на — дороге — здесь — прошёл — спотыкаясь — смешной — и — доверчивый — клоун…
288
Однажды,
проводив очередную безымянную валькирию,
сначала — до дома,
потом — до постели,
такую совершенно и невозможно красивую, что про неё даже и сказать-то было ровным счётом нечего,
он вернулся под утро к себе. Ключи ему не понадобились. Входная дверь, высаженная пинком, валялась на лестничной площадке
с чётким, рубчатым отпечатком пыльной подошвы.
Посуда оказалась расколоченной вдребезги. А вольный ветер беспрепятственно вздувал занавески на выбитых окнах.
Но это было не всё. Точно посередине комнаты высилась изрядная куча дерьма. Рядом же с ней стояла пустая бутыль Солнцедара, придавив край небольшой приветственной записки —
«Здесь пили три кента ради эксперимента!»
Цахилганов протрезвел.
Он долго стоял на утреннем сквозняке, беспомощный, будто подросток, всхлипывая без слёз. Потом принялся искать веник. Но в дверной проём уже весело заглядывал будущий прозектор Самохвалов,
тоже — проводивший девушку успешно.
— А ну, зайди, — Цахилганов уставился на его башмаки. — Снимай!
Сашка не понял, зачем,
однако разулся с готовностью.
— Ты насрал? — требовательно спрашивал Цахилганов, приставляя подошву к следу на двери. — Ты? След — чей?
Самохвалов, наконец, сообразил, в чём дело.
— У тебя с мозгами, старик, неважно, — и отнял свой башмак.
Он помог всё же Цахилганову насадить дверь на раскуроченные петли, однако, надувшись, ушёл сразу.
289
— Отец, — звонил озябший Цахилганов ранним тем утром, сидя на только что вымытом столе. — У меня… разгромили квартиру.
Он всё повторял требовательным ломким голосом:
— …Закрой их. Тебе же ничего не стоит — найти всех. Закрой на всю жизнь. Этих диссидентов! Чтобы знали, как гадить в жилище. Прошу тебя.
Жилище, как и государство, не должно превращаться в проходной двор, иначе оно будет разгромлено и загажено чужаками. Какая же это банальная наука…
Отец ответил голосом человека,
умеющего просыпаться мгновенно:
— Никогда не путай мои дела и твои. Развёл бардак — выпутывайся.
— …Мне что, в милицию звонить?!.
— Решай сам.
— Ну, л-ладно, — с угрозой выдавил Цахилганов-младший. — Усвоил. Мои дела отныне тебя не касаются.
Он зло наводил порядок, орудуя веником и совком.
— Бросил. В трудный час. Ладно, ладно… Вспомнишь ты скоро, что я твой сын. Очень скоро вспомнишь, предок. Только поздно будет…
С тех пор в отремонтированную заново квартиру стали допускаться лишь избранные. Редко — Барыбин, часто — переставший дуться Сашка Самохвалов.
Да, теперь заходили только они,
учившиеся не в Политехе, а в Медицинском,
прежде чем один стал — реаниматором,
а другой — прозектором.
Заходили совсем с иными девушками…
290
Цахилганов толкнул дверь в ординаторскую. Наполовину пегий, наполовину седой, Барыбин сидел спиной к нему, возле настольной лампы, тяжело навалившись на стол, и что-то быстро записывал на разлинованных карандашом листах. Полупридушенная ручка, утопающая в его лапище, жалко синела покусаннным торчащим колпачком.
