– Спасибо тебе, бабуль, – Вилька прижал ее к себе и снова поцеловал, – за все спасибо. А летом будем Митьку перехватывать, когда каникулы. Хорошо?
Но ни летом, ни в зимние перерывы надолго перехватывать сына из прабабушкиных рук молодым не удавалось. Начиная с четвертого курса Вилька уже начал снимать и к диплому подошел отлично подготовленным оператором. Юля шла в профессии не так резво, как муж, и к учебному финишу в активе у нее была лишь пара эпизодов на большом экране и небольшая роль в чужом дипломе.
Распределились почти одновременно: Вилен – на «Мосфильм», ассистентом оператора-постановщика, Юльку согласился принять театр Гоголя. Тут же Вилька умотал в экспедицию на съемки, в Белоруссию куда-то, а Юлька, чмокнув маленького Митьку, отправилась в Свердловск с театром на гастроли, без одной репетиции, в составе толпы второго плана.
Так длилось лет десять: Вилька снимал без роздыха, уже после первой картины получив самостоятельную постановку, и со временем вырос в крепкого мастера. Юля же, живя в режиме: днем – репетиция, вечером – спектакль, далее – гастроли или, если повезет, съемки, основное время проводила вне дома, успевая, если получится, привычно чмокнуть Митьку и не слишком охотно разделить постель с мужем, если по случайности им удавалось пересечься в Трехпрудном или в Фирсановке. Что касалось амурной составляющей личной жизни каждого, то у Вильки это случалось значительно реже, чем у Юли, потому что той нужна была роль и для достижения цели ничто не могло остановить мало кому известную артистку Стукалину. Вилену, в отличие от жены, очередной фильм предлагали и так, а экспедиционные случайности являлись просто частью процесса изготовления картины, ни больше и ни меньше.
Однако застукать жену довелось все же Вильке, а не наоборот. Позвонили из производственного отдела, в восемь утра, разбудили: срочно, мол, выручайте, Вилен Борисыч, запил в Мукачево оператор Лещинский, убрали его с площадки, у них там натура уходит, декорацию разбирать пора, планы летят. А неснятым-то осталось метров пятьдесят полезных всего, день работы для вас, Вилен Борисыч. Только лететь сегодня в обед надо, выручайте. С объединением уже договорились. Юлька тогда в Прибалтике где-то сидела, на съемках – думал, может, вернется к концу недели, повидаются. И повидались. Раньше даже, чем конец недели наступил.
Короче, полетел. И прилетел. Лещинский в отрубе, группа сидит в разборе, актеры ждут, режиссер нервничает. А пока нервничал, времени не терял, коль уж снимать все одно нельзя. Спал у себя в номере с Юлькой Стукалиной, которую за день до того на эпизод из Вильнюса вызвали, всего-то на два съемочных дня. Режиссер знакомый, но не близко. Дверь в полулюкс свой открыл, обрадовался.
– Вилька, – сказал, – так они тебя прислали? Проходи давай, Лещинский в дупель третий день лежит, директор с ума сходит, а мы загораем.
Прошел, а из спальной комнаты Юлькин голос, нетрезвый:
– Что, встаем, малыш?
Вилька даже заглядывать туда не стал. Развернулся, вышел, дал червонец камерва-генщику и на вокзал, на первый поезд до Москвы.
Натуру они тогда просрали, доснимали потом весной, парой планов в итоге обошлись, в монтажно-тонировочном искусственный снег подсыпали и привет. Вилену выговор после вкатили, хотя все все понимали, так что, в общем, формальным выговор стал, без выводов. Выводы были другие, сделанные самим Виленом Мирским, – разводные.
Особо упираться, требуя понимания и прощения, Юлька не стала. К тому времени она не окончательно еще утратила надежду на славу и потому решила обойтись простым разделом квартиры Мирских в Доме в Трехпрудном, где имела прописку на полном законном основании. Вилен поступил еще проще. Привел за руку десятилетнего Митьку и спросил на глазах у матери:
– Мы с мамой разводимся, и теперь мы больше не муж и жена. С кем ты будешь жить, Митя?
В отличие от отца времен того же возраста, мокрое на глазах у Мити не собралось. Он просто прикинул и ответил:
– С прабабушкой. А вы как хотите.
Так что пришлось Юлии Стукалиной собрать вещи и съехать с квартиры в Трехпрудном, не затевая суда, поскольку и так было ясно, какого слова ждать от сына на вопрос судьи. Это означало, что жилплощадь ей от Мирских не обломится, но зато – тайно призналась себе самой – сын пристроен надежно. А там посмотрим, сейчас себе в первую очередь пристанище искать нужно.
После разговора того психанула, в ярости первое, что под руку попало, схватила. Оказался чемодан старый, с каким из Читы в Москву приехала когда-то. Набила чем попадя, ключи Розе Марковне швырнула, дверью хлопнула и ушла. А на улице оказалась – сразу поняла, что идти некуда. Хорошо, книжка записная под рукой была. Открыла, полистала. Потом подумала… И стала звонить. А дозвонившись и переговорив, поехала по адресу, на Каляевскую улицу, на квартиру совместной жизни Юлия Соломоновича Аронсона со свекровью ее Татьяной Петровной Кульковой.
Это за пару лет уже до смерти Аронсона история получилась, в восемьдесят третьем. Удивилась поначалу Таня такому неожиданному невесткиному звонку: со времени свадьбы всего, может, раз еще и виделись с сыновьей артисткой. Если вообще виделись.
– Приезжай, Юленька, – сказала ей Татьяна Петровна и поняла, что во второй раз в жизни проявит твердость намерений. Пока Юля добиралась, свекровь успела переговорить с Юлием Соломоновичем насчет того, что временно Юлечка поживет у них – так надо. А если нет, то…
Никакого дополнительного условия не понадобилось. Аронсон был если и не абсолютно, то весьма доволен и сам тем, в каком развлекательном для него направлении складываются околосемейные дела. Совеститься в связи с возрастом и упущенной ранее возможностью было уже не перед кем, да и не имело теперь смысла, зато предстоящее событие вполне могло при правильном подходе превратиться в какое-никакое приключение. Юльку эту Вилькину видал как-то на фотокарточке – ничего такая, шустренькая, мордаха есть и линия, сисечки вроде торчком – вполне съедобная жужелица.
Сама же Таня не знала, отчего она поступает так благородно с почти незнакомой невесткой, да и то уже, можно сказать, разошедшейся с сыном. Помнилось только, как понравилась та ей в первый раз, на свадьбе, и, кажется, сама она тоже пришлась невестке по душе. И тогда же обе они, не зная друг о друге ничего, не видя прежде, не чуя одна другую, слиплись, как обеим почудилось, в единое противостояние, о котором никогда не договаривались, ни до, ни после этого всего.
Так в дружеском единении против Аронсона, объединяемые кроме этой важной причины существованием сына-внука Мити, вместе провели они два вполне приличных года, тянувшихся до самой смерти хозяина квартиры, Митя раз в неделю, как правило в выходной, по мирному уговору между родителями приезжал на Каляевскую и проводил день в обществе матери, бабки и постороннего всем им деда. Всякий раз, собирая правнука на Каляевскую, Роза Марковна совала ему перетянутую бельевой резинкой картонную коробку со сладким – эдакий мирный немой посыл в направлении отгруппировавшихся раскольников. Благодарных звонков в ответ никогда не следовало, но сладкое поедалось всегда, и не без приятного, но так и не объявленного в адрес главной Мирской чувства.
Эти два года стали временем наиболее полновесного общения между всеми ними, потому что потом это разом закончилось. После того как похоронили Аронсона, Юля вышла замуж за знакомого актера и съехала с Каляевской на другую квартиру, к новому мужу. И тогда уже регулярные Митины визиты прекратились. Одной бабы Тани для таких встреч было теперь недостаточно, у мамы же начался другой жизненный отсчет, поскольку к моменту переезда она была уже беременна ребенком от второго брака.
Три последующих года были для Розы Марковны более или менее ничего, до тех самых пор, пока на шестнадцатом году жизни любознательный Митька по случаю не пересекся с новым жильцом, после чего начал круто видоизменять рельеф собственного тела, а заодно и всю сопутствующую такому интересному делу молодую жизнь. Правда, именно про ту самую встречу старая Мирская не узнала ни тогда, ни потом.
В пасмурный день конца августа 1987 года, когда ветерану органов безопасности и пенсионеру Глебу Иванычу Чапайкину стукнуло 84, внучка его Варя Бероева получала в райотделе милиции паспорт гражданина Советского Союза в связи с достижением шестнадцатилетнего возраста. Несмотря на дурной, мелкий, затянувшийся без меры дождь, настроение у Марии Глебовны Бероевой было отменным. Все сходилось в выгодной и долгожданной для Бероевых точке. Володя получил контракт на серию выступлений в США, в самых престижных залах и на шикарных условиях, ранее никогда не предлагавшихся. Впервые за все годы его пианистической карьеры контракт был прямой, в обход Министерства культуры и потому вызвал в рядах минкультовского чиновничества глухую ненависть к исполнителю. Одновременно там же возникла тревога относительно собственной будущей классовой невостребованности – и не только у них. Злились, строили козьи морды тому, над кем еще удавалось остаточно поизмываться, но уже понимали – время их заканчивается, все, другие дуют ветры, иные погоды на дворе: Горбачев, разворот перестройки, начало кооперативного движения, частный сектор, собственность, права конкретного человека, несмолкаемый крик о демократии, визы туда, визы сюда, физические лица, юридические лица, путевки без парткома, партком без авторитета, сам же Ленин – кровавый и подлый негодяй, похлеще усатого.
