Через секунду Дагмар отпрянула и улыбнулась.
Восхитительный миг закончился, но Отто не роптал. В этаком счастье было не страшно и умереть.
А потом мягкие губы Дагмар коснулись его уха.
— Если хочешь, можешь залезть мне под блузку, — шепнула она.
Невероятное сбылось.
Три долгих года Отто лишь об этом и грезил, и вдруг священный миг настал.
Дагмар вновь приникла к его губам, когда Отто вытянул душистую ткань из-за пояса ее юбки. Рука его нырнула под блузку и двинулась вверх, под шелковистой кожей чувствуя ребра. Пальцы коснулись груди, сначала сквозь лифчик, а потом забрались в чашку и тронули сосок.
От возбуждения Отто трясло. Казалось, и Дагмар дрожит.
Открытие ошарашило. Отто не мог и помыслить, что в Дагмар тоже бурлит желание. Невообразимо, чтобы божество ответило взаимностью. Можно было лишь надеяться, что оно дозволит преданно служить ему по гроб жизни.
Однако ее вроде бы тоже колотило.
Привалившись к туалетному столику, они взасос целовались. Отто пытался одновременно забыться и навеки запомнить неописуемый восторг от подлинного прикосновения к груди Дагмар.
Потом Дагмар его оттолкнула.
— Хватит… — выдохнула она. — Надо остановиться, пока… Не потому что я не хочу… а потому что хочу…
Она покраснела и смолкла.
Широченная ухмылка располовинила лицо Отто.
— Лучшая ночь в моей жизни, — выговорил он. — Взаправду. Честно. Прямо… без дураков.
Дагмар тоже улыбалась. Широко и искренне, будто на мгновение избавилась от боли. Сейчас она была не затравленной еврейкой, праздновавшей победу над врагом, но расцветающей пятнадцатилетней девушкой, которая впервые по-настоящему целовалась с парнем.
— Спасибо за пуговицы, — сказала она, заправляя блузку в юбку. — Наверное, не надо их оставлять. Ты не обидишься?
— Конечно, нельзя оставлять, — ответил Отто, все еще пунцовый от восторга. — Я их унесу и выброшу, ладно?
— Только обещай выкинуть в первую же канаву. Если вдруг их у тебя найдут…
— Не бойся, — усмехнулся Отто. — Умник у нас Пауль, но и я, знаешь ли, не совсем дубина.
Имя Пауля кое о чем напомнило. Они молча смотрели друг на друга, понимая, что в жизни их троицы многое изменилось.
— Ну я пойду, — сказал Отто.
Он сгреб пуговицы в ладонь, шагнул к двери и, запнувшись о толстый ковер, чуть не опрокинул туалетный столик со всеми баночками и финтифлюшками.
— Оттси, — окликнула Дагмар. — Помнишь, вы говорили, что когда-нибудь мне придется выбрать?
— Да. — Отто сглотнул.
— Ну вот, я выбрала. Паули я люблю, но… выбираю тебя.
Приемный сын
Берлин, 1935 г.
Домой Отто вернулся очень поздно. На облаке счастья он будто плыл над Берлином и лишь раз приземлился на Кепеникерштрассе, чтобы выбросить пуговицы в огромную кучу конского навоза.
Как ни странно, в столь поздний час родители и Пауль еще не спали.
Они ждали его.
Семья.
— Наконец-то! — проворчал Пауль. — Мама с папой хотят с нами поговорить, но без тебя не объясняют о чем. Весь вечер тебя дожидаемся, я даже не смог позаниматься.
— Ай-ай-ай, какой ужас, — ответил Отто. — Кстати, Дагмар согласилась быть моей девушкой. Извини, дружище, но вот так вот.
Услышав это жуткое заявление, Пауль вмиг забыл о странном поведении матери:
— Врешь!
— Спроси сам, если хочешь. Позвони, она еще не легла.
Видя помертвевшее лицо брата, Отто пожалел, что с ходу его огорошил, но, с другой стороны, как ни скажи — легче не будет.
Пауль встал из-за стола. Казалось, сейчас он расплачется.
— Извини, мам. — Пауль старался, чтобы голос не дрожал. — Что бы там ни было, разговор придется отложить. Я устал и ложусь спать.
Фрида улыбнулась. Грустно.
— Нет, Пауль, ты останешься, — сказала она. — Я хочу поговорить с вами обоими. За Дагмар побьетесь в другой раз.
— Бой окончен, — самодовольно заявил Отто. — Я победил.
Наверное, слово «бой» вывело Фриду из задумчивости. Вся в мыслях о предстоящем признании, она не сразу заметила, в каком виде пришел Отто.
— Где ты был, Оттси? — спросила Фрида.
— Гулял.
— Что это, у тебя рубашка в крови? — испуганно взглянула Фрида.
Пауль понял.
— Значит, все-таки сделал?
Отто лишь пожал плечами.
— Что сделал? — всполошилась Фрида. — Говори, что ты сделал?
Отто молча отошел к плите, цапнул краюху хлеба и поставил чайник на газ.
— Паули, что он сделал? — спросила Фрида. — Похоже, ты знаешь.
Теперь Пауль пожал плечами:
— Он и его дружки собирались избить штурмовика. Видимо, план исполнен.
— Ну спасибо. — Отто смазал краюху застывшим жиром. — Трепло.
— Все равно потом стал бы хвастать, — сказал Пауль. — Наверное, и перед Дагмар похвалялся.
— Оттси! — ахнула Фрида.
— И что, если так? Я этим горжусь! Слегка вломили сволочам, и они визжали как паршивые трусы. В следующий раз я сам уделаю хмыря. Один на один. Пришью. Нынче не стал, потому что Пауль канючил…
— Я не канючил, балда! — рявкнул Пауль. — Только сказал, что всем сделаешь хуже.
— Куда хуже-то? Теперь мы даже не граждане! В автобусах в нас плюют! Вышвыривают из магазинов. Каждый день пинают и шпыняют. Обзывают и лапают наших девушек. Всюду запреты, везде нельзя. У нас все отобрали! Все!
— Не ори, идиот! — прошипел Пауль.
Вольфганг и Фрида молча сидели за столом и смотрели на сцепившихся братьев.
— Правильно, Паули, шепчи! В собственном доме! Ты что, ослеп? Евреев заставляют пресмыкаться! Но вот один еврей взбунтовался. Нынче Дагмар улыбалась, потому что я чуть-чуть отомстил за ее отца. Когда последний раз ты видел ее улыбку? Евреям надо самим за себя постоять. Помощи ждать неоткуда. Нас все ненавидят, даже в тех странах, которые притворяются терпимыми. Только евреи помогут евреям! — Отто уже размахивал ножом. — Мне все обрыдло. Пойду прогуляюсь.
— Отто! — прикрикнула Фрида. — Ты никуда не пойдешь! Слушай меня. Надо поговорить.
Отто остановился. Братья переглянулись, посмотрели на мать. Что-то случилось. Перепалка стихла.
— Чего, мам? — покаянно спросил Отто.
Фрида смотрела ему в глаза. Время пришло.
— Оттси, сынок… мальчик мой любимый… Ты не еврей.
Братья ошеломленно замерли.
Первым опомнился Пауль:
— Как это? В каком смысле, мам?.. А! — Он просветлел. — В нашей родословной обнаружился гой! Ух ты! Мы метисы, мам? Некоторых метисов пускают в бассейн!
Фрида печально покачала головой:
— Речь не о тебе, Паули. Не о папе и не обо мне. Я говорю об Оттси. Прости, милый. Я не хотела, чтобы это вот так вышло наружу.
— Что? Что вышло-то? — И вновь вопрос задал Пауль. Отто молчал.
— Отто, родной, мы с папой больше жизни тебя любим. Ты это знаешь, правда? Вы с Паулем наши милые мальчики…
Теперь Отто заговорил:
— Что ты хочешь сказать, мам?
Фрида пыталась. Она давно заготовила нужные слова. Продумала, как говорить о своей безмерной любви к сыну и убедить его, что все к лучшему. В отличие от них у него был шанс на нормальную жизнь. Жизнь без страха.
Но она понимала, что Отто не захочет этот шанс.
Он любил свою семью. Мать, отца, деда с бабкой. Несмотря на постоянные стычки, он был неразлучен с братом. И как-то удивительно гордился тем, что он еврей. Потому что был защитником семьи, яростно преданным и ужасающе бесшабашным. Ему только дай повод, и Гитлер дал — лучший из возможных поводов. А теперь вместе со всей прежней жизнью этот повод забрали, выбив почву из-под ног.
Фрида молчала.
— Что, мам? — повторил Отто. — Что ты хочешь сказать?
Сказал Вольфганг. Последнее время он разговаривал все меньше. Предпочитал курить, когда не мучил кашель, и выпивать, чем удавалось разжиться. Но сейчас он сказал. На минуту вновь стал сильным. Ради Фриды.
— Ты приемыш, Отт, — тихо проговорил Вольфганг. Лицо его преждевременно постарело, щеки ввалились, остро выпирали скулы. — Мама родила двойню, но один ребенок был мертвый. Твоя настоящая мать умерла в родах, и отца уже не было. Мы тебя усыновили. Прямо там, в день вашего рождения. Вы с Паулем порознь не жили и часа. С тех пор так и пошло.
— Вы близнецы, наши любимые мальчики, — мягко сказала Фрида. — Только твоя жизнь, Отт, зародилась не во мне. Но я люблю тебя, как если бы сама выносила.
Братья молчали, разинув рты.
— Для нас это было совсем не важно, — поспешно добавила Фрида. — Вы — наши мальчики, вот и все. Но потом пришел Гитлер, и вдруг это стало важным. Главное — кровь. Кровь, кровь, треклятая кровь! Только и знают, что талдычить! Какой-то извращенный фетишизм. Безумие. Я направила сотни пациентов на переливание крови. И мы никогда не спрашивали, какую веру исповедует донор!
