Она тоже сразу его узнала. Он остановился там, где прежде было кафе «Фрейс», и смотрел ей в глаза, окаменев, словно встретился с горгоной. Мать сверлила его взглядом, вызывающе вздернув подбородок. Затем извергла поток ругательств на гортанном каркающем языке, — Босманс не понял ни слова. Замахнулась палкой, целясь ему в голову. Но он был слишком высок, и удар пришелся в плечо, причинив нешуточную боль.
Он отпрянул. Металлический наконечник оцарапал шею. Она оперлась на палку с важным видом, все так же спесиво задирая голову и не сводя с него глаз, показавшихся Босмансу еще более маленькими и злыми, чем прежде.
Он посторонился, вежливо пропуская ее:
— Проходите, мадам…
Она не стронулась с места. Властным жестом протянула открытую жадную ладонь. Но выяснилось, что Босманс не взял с собой денег.
Он пошел дальше. Дойдя до сквера на улице Мазарини, обернулся. Она по-прежнему стояла неподвижно с высокомерным гордым видом. Он провел рукой по шее, увидел на пальцах кровь. Царапина от наконечника палки. Господи, каким смешным и ничтожным становится со временем все, что прежде причиняло страдания, какими жалкими кажутся люди, навязанные нам в детстве и юности волей случая или злым роком. От прошлых бед не осталось ничего, кроме убогой старухи немки, дряхлой альпинистки в бутылочной униформе, застывшей на тротуаре с альпенштоком и сумой. Босманс расхохотался. Перешел Сену по мосту Искусств и наконец оказался во внутреннем дворе Лувра.
В детстве он подолгу играл тут вечерами. А вон там справа, в глубине большого Квадратного двора, был полицейский участок, у дверей дежурили двое в форме, свирепые, словно таможенники возле пограничного поста, — как он их тогда боялся! — а ныне нет и следа участка. Он брел куда глаза глядят. Стемнело. Вот и начало узенькой улочки Радзивилл, где он ждал Маргарет Ле Коз, когда ее направили в филиал «И.о. Ришелье». Она работала одна во всем здании, испытывая величайшее облегчение оттого, что на время избавлена от «надоедливого присутствия Меровея и остальных» — ее собственные слова. Маргарет им не доверяла, особенно Меровею и начальнику, брюнету, похожему на бульдога. Босманс как-то спросил, на чем специализируется «И. о. Ришелье», и услышал в ответ:
— Понимаешь, Жан, у них какие-то дела с префектурой полиции.
Маргарет сейчас же спохватилась:
— Ничего особенного, обычное делопроизводство… Нечто вроде субподряда…
Он понятия не имел, что такое «субподряд», но не решился в этом признаться, к тому же почувствовал: от дальнейших разъяснений ей хотелось бы уклониться. И все-таки задал еще вопрос:
— А префектура полиции тут при чем?
— Кажется, Меровей и другие в некотором смысле сотрудничают с полицией… Меня это, конечно, не касается… Мне платят шестьсот франков в месяц, и я всего лишь печатаю для них на машинке и перевожу отчеты. Все прочее…
Босмансу показалось, что она так подробно рассказывает о своих обязанностях, чтобы оправдаться перед ним. Он в последний раз попытался понять, что к чему:
— Чем же на самом деле занимаются в «И.о. Ришелье»?
Она развела руками:
— Ну… это похоже на арбитраж…
Об «арбитраже» он знал не больше, чем о «субподряде». Да и не хотел, чтобы она объяснила ему значение этих слов. «В любом случае, — уверяла она, — я надеюсь, что скоро найду другую работу». Оказывается, Меровей и прочие «в некотором смысле» сотрудничали с префектурой полиции… Еще одно слово приходило на ум, зловещее, вопреки ласковому благозвучию: «доносчица». Знала ли его значение Маргарет?
Он ждал ее в один и тот же час в начале улицы Радзивилл, узкой, тихой, — не видя ни единой машины, Босманс подумывал: уж не тупик ли там дальше? Ждал в темноте — дни были короткие. Два или три раза отправлялся за ней наверх, не выдерживал пронизывающего холода снаружи. Первый дом справа. Совсем низенькая входная дверь. Двойная лестница, устроенная так, что, поднимаясь, нельзя столкнуться с тем, кто спускается. Здесь был еще и черный ход, ведущий на улицу Валуа. Босманс в шутку убеждал Маргарет, что никакой Бойаваль ей теперь не страшен. Если он будет подстерегать ее у дверей, она сбежит через черный ход. Или, окажись случайно Маргарет и Бойаваль на двойной лестнице одновременно, им никогда не встретиться, так что она выиграет время и скроется. Она внимательно слушала, но подобные доводы отнюдь не успокаивали ее.
Приходя за Маргарет, Босманс пересекал просторный холл, заставленный по периметру металлическими стеллажами, с большим столом посередине, заваленным папками и ящиками с картотекой. Телефон звонил без конца, но никто не брал трубку. Она сидела в маленькой комнате с окнами, выходящими на улицу Валуа. Судя по камину и зеркалу над каминной полкой, прежде тут была спальня. Вечерами в такой странной обстановке он еще отчетливее, чем у нее в Отёе, ощущал, будто очутился с ней вдвоем вне времени, вдали от всего на свете, впрочем, это длилось недолго, вскоре они спускались по двойной лестнице и выходили на улицу Валуа.
Безмолвие, тщетные телефонные звонки в холле, стук пишущей машинки Маргарет — она как всегда заканчивала очередной «отчет», — все усугубляло впечатление Босманса, будто длится сон наяву.
Они шли к метро под аркадой Пале-Рояля, не встречая прохожих. Босманс помнил все витрины на пути к станции, и его занимал вопрос, сохранился ли хоть один из тех магазинчиков. Там торговали и цветами, и коврами, и дамским бельем (в частности, эластичными поясами для чулок по моде прежних дней), была парикмахерская, несколько кабин телефонов-автоматов, а в конце ряда — помост с кожаными креслами, куда усаживались мужчины, чтобы выходцы из Северной Африки почистили им ботинки, скорчившись у их ног. В начале галереи висел таинственный, с детства непонятный Босмансу указатель со стрелкой: «W. —С. ЧИСТИЛЬЩИКИ.»
Однажды вечером он и с Маргарет уже миновали помост «W.—С. ЧИСТИЛЬЩИКОВ» и направились к лестнице, ведущей к платформам метро, как вдруг она испуганно схватила его за руку. И зашептала, что видела Бойаваля, ей показалось, будто тот сидит в кожаном кресле и ему чистят ботинки.
— Подожди минутку, — сказал Босманс. Он оставил ее у лестницы, а сам твердым шагом двинулся к «W.—С. ЧИСТИЛЬЩИКАМ». У них был всего один клиент, худой, в бежевом пальто. Черноволосый, лет тридцати, с изможденным лицом, но, судя по виду, вполне преуспевающий. Эдакий владелец гаража на Елисейских Полях или даже ресторана в том же престижном месте. Он курил сигарету, а седой человечек, встав перед ним на колени, начищал до блеска его ботинки — и эта картина совсем не понравилась Босмансу, более того, она возмутила его до крайности. Зачастую беспредельно мягкий и застенчивый, он иногда внезапно впадал в ярость и буйство. Через мгновение его рука тяжело опустилась на плечо незнакомца и крепко сжала его. Тот посмотрел на него в замешательстве:
— Немедленно отпустите меня!
Голос прозвучал уверенно, в нем слышалась угроза. Босманс желал всеми силами души, чтобы неприятный тип и вправду оказался Бойавалем. Он любил смотреть в лицо опасности. Несколько ослабив хватку, спросил:
— Вы мсье Бойаваль, не так ли?
— Вовсе нет.
Мужчина поднялся и приготовился защищаться.
— Вы уверены? — спокойно продолжал Босманс. — Уверены, что вы не Бойаваль?
Он был на голову выше незнакомца, к тому же значительно превосходил его в весе. Тот наконец осознал это. И словно онемел.
— Нет так нет, ничего не поделаешь.
Босманс вернулся к Маргарет, ожидавшей его у лестницы. На ней лица не было.
— Как ты с ним сладил?
— Это не он.
На платформе они разом опустились на скамейку и стали ждать поезда. Он обратил внимание, что у Маргарет слегка дрожат руки.
— Господи, ну почему ты его так боишься?
Она не ответила. Он снова пожалел, что незнакомец оказался не Бойавалем. Ему хотелось покончить с этой историей раз и навсегда. Как глупо, в конце концов, постоянно повсюду ощущать угрозу, невидимое присутствие опасного человека, причем она упорно молчит, что именно внушает ей ужас! Сам Босманс ничего не боялся. Во всяком случае, он без конца повторял это Маргарет, чтобы ее успокоить. Если с детства имеешь дело с огненно-рыжей женщиной и священником-расстригой, тебя уже никто не напугает. Он и теперь, сидя рядом с Маргарет на скамейке, внушал ей эту мысль. Чтобы отвлечь ее, описывал странную пару во всех подробностях: мужчина подстрижен коротко, бобриком, у него ввалившиеся щеки, жесткий испытующий инквизиторский взгляд; женщина в афганской куртке всегда надменна, вздергивает подбородок, словно трагическая актриса, — время от времени он по-прежнему встречает их случайно на улице и смело дает отпор… Она слушала-слушала и наконец улыбнулась. Босманс уверял, что все это не так уж важно, ни те двое, что при каждом удобном случае выражают ему неприязнь, неизвестно за что, и требуют денег, ни Бойаваль, ни кто-то другой не в силах причинить им вред. Когда угодно они вдвоем могут уехать из Парижа, и перед ними откроется бескрайний горизонт. Они свободны. Она кивала, будто бы соглашалась с ним. Они долго сидели на скамейке, а мимо проходили поезда.
