Сигналы к началу войны подаются, как правило, задолго до ее начала.
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
Израиль:
Создается специализированное научное подразделение, которое на первых порах объединит 15 известных ученых и займется разработкой оружия нового поколения. Известны планы создания микродатчиков, разбрасываемых на территории противника, и вооруженных ракетами беспилотников, применяемых для атаки, разведки и подавления работы коммуникационных систем противника. В городах планируется устанавливать устройства, которые смогут выявлять бомбистов с помощью инфракрасных устройств, детекторов массы и анализаторов состава воздуха…»
(конец вводных)
----
— Если подпишемся на последнее, то зачем все? Десять лет схроны ставим!
— Двенадцать! — поправляет Сорока. — Мы двенадцать, а Седой еще раньше начал. И тот схрон вспомни, что Казак обнаружил, значит, не мы одни этим заняты. Вся Россия готовится партизанить! — говорит он, выдавая желаемое за действительное.
— А не начнется? Если так по–тихому ее, Россию, и удавят? Я вот, например, по этому поводу непременно себя в дураках ощутю.
— Ощущу! Это ненадолго. Теперь, по любому, недолго осталось. Слышал, что Извилина сказал? Максимум двоим придется кашу расхлебывать.
— То Адаму и Еве, что ли?
— В глобальном смысле — да. Школу–то кому–то надо передать? Схроны? Африканские дела? Учеников, с которыми сейчас Седой возится?
— Вот и возился бы дальше! Чего он с нами–то решил?
— Восемь — не семь. Оттого и решил, что Учитель. Последний урок своим ученикам — закрепляющий. Тут такой случай, что выпускной экзамен положено не ученикам сдавать, а учителю. Тогда пройденное на всю жизнь в них закрепится. Мельчайшее будут вспоминать, и уже никогда не забудут…
Некоторое время работают молча.
— Это одних продуктов сколько перетаскали! — говорит, вдруг, Михаил с непонятными интонациями в голосе: — Шоколаду, спирту, да прочей валюты…
Хотя средства выделялись из «общего», но личные закладки большей частью осуществлялись за свой счет.
— И что?
— Смотри, вот Георгий требует, и это только от нас, три закладки в год, пусть и не в каждый сезон, по обстоятельствам, но набегает, — начинает со вздохами прикидывать он. — Еще и общие базовые — на всю группу, а запасных сколько! Если взять с теми промежуточными, что от объектов тянутся, от стратегических магистралей и прочего — эти округлим! — да за десять лет… Сколько всего будет? — принимается загибать пальцы Миша — Беспредел.
— Разглашение, да еще вслух, секретных военных сведений по законам существующего безвременья… Знаешь, что тебе за это полагается? — мрачно спрашивает Сашка.
— Молчу–молчу… — торопится Михаил, с опаской поглядывая в сторону Сашки — Снайпера, своего напарника. Понятно, что больше играя смущение, но игра эта давняя, нравилась не только им двоим, доставляла приятных минут группе, снимая напряжение. Давно обратили внимание, что идет меж них как бы негласное соперничество, с одновременной игрой на «публику». Оценили, негласно одобрили. Развлечений в подразделении не так много. Нарочитая ворчливость одного, и удивленные наивные глаза другого, никого в заблуждение не вводили. Однако, непутевость со временем налезла на характер Михаила, словно вторая шкура, сроднилась с ним, срослась, и иной раз Михаил сам себе удивлялся — играет ли?
— Евроблядство! Мне не все равно в какой земле лежать, — говорит, вдруг, Сашка — Сорока, с силой воткнув лопату.
— Ты не золото, чтобы тебя откапывать, — упрекает Михаил.
— Пусть!
— Не всякая пуля в кость, иная и по–пустому… — утешает Михаил.
— В голову, например! — кусает Сашка, имея ввиду отнюдь не свою собственную.
— Ха! — отмахивается, нисколько не озаботившись, Михаил.
— Извилина требует героизма, а у меня на него аллергия, — жалуется Сашка.
— На Извилину?
— На героизм!
— Понятно.
Действительно, понятно… Война — это работа. Героизм на работе противопоказан. Это то самое исключение, которое говорит о недостаточном собственном профессионализме.
Насколько профессионально решена задача, настолько же исключено, что приложением к этому потребуется героизм. Потому как, к нему, героизму, обязательно нужна еще и удача, в «его поле» можно оставаться живым лишь ограниченное количество времени. За «авось» долго не удержишься — оно скользкое, капризное, и «небось» ему не в подмогу.
Но исключения все–таки бывают. Случаются задачи запредельные, не на грани возможностей, а сверх их, вот тогда–то, да разве что… Вот, к примеру, Извилина предлагает пустить «встречный пал» — встречную войну. А тут авось, да небось так заведут — хоть брось!
Раньше такого не мыслили: «где сорвалось — где удалось», получиться должно было везде, цена всякому невыполнению — жизнь. Если «объект не сдан», значит, исполнитель погиб на нем. Это не просто правила профессии, это сама профессия. А сейчас придется пройти даже не по грани, а за гранью.
Впрочем, такое и раньше случалось. Интернациональный долг — это понятно, но вот какая штука — если не на защиту собственного угла, то как–то… Ну, не кушается, и все тут! Желания кровь пролить — вялые, да и в собственных жилах кровь вялая, не кипит. Одно хорошо — можно с теми профессионалами схлестнуть, с которыми по–другому только в Большой войне. Все–ж–таки учеба. И въевшееся в память о главной задаче, той, до которой тебе положено жить, на которую выращен. Умри, но живи! Вот и живешь от учебы до учебы. Африка, Азия… — пусть некоторые то брожение войнами и называют, но оно — то самое — учеба.
Если вдуматься, так для всего света учеба, только свет, ни весь, ни кусочком, где это безобразие происходит, учиться не желает, и даже не мыслит. Потому «Большой Войне» опять быть. Проси у волка совести на последнюю овцу! Извилина, вот, уверен, что уже началась, только пока вялотякущая, как шизофрения, до общего психоза еще не дотопали…
Вершина подготовки не тир и не спортзал — жизнь в ее многообразии, и тут уж как кому повезет… или не повезет. Лучше всего обучаешься и закрепляешь навыки сам, когда учишь кого–нибудь другого. Превращались в действующих военных инструкторов по разведывательной и диверсионной, но помнили древнее, возведенное в устав еще во времена Суворовских походов: «Хорошем стрелку в атаку не ходить, а с расстояния искать — какой пользы может сделать…»
И муху убить, так руки умыть. С человека не отмоешься — государство отмывает, выполаскивает во всех словесных водах. Последней — святой. Что подвиг на его защиту — свят. Вот сейчас, при новых для себя обстоятельствах, чуточку стремно. «Мертвые срама неймут» — это понятно. Но сверхзадача здесь такая, чтобы пусть мертвый, а как бы и живой остался — делом своим! И сам ты, пусть безымянным, безадресным, но при нем вечно, пока само дело живет. Впрочем, адрес известен — Россия. Это как мостки через реку рубленые…
Долгая дума — лишняя скорбь.
«Второй» и «Третий» не сговариваясь, мыслят в унисон, понимая, что прошли свою «точку возвращения», тот рубеж, за которым повернуть нельзя. Не поймут. То есть, поймут, но поймут неправильно, да и их уход сделает невозможным операцию в целом, и даже гением Извилины вряд ли можно будет что–то поправить.
Готовили к захвату и уничтожению мобильных оперативно–тактических ракет с ядерным зарядом «малой мощности» (всего лишь — пяток Хиросим). Попутно обычным диверсионным операциям — в основном на транспортных магистралях. Но первоочередная задача, конечно же — РСМД — ракеты средней и малой дальности, передвижные комплексы. Нормальная мужская работа, достойная гордости. Со сдачей государства данный опыт подготовки был объявлен ненужным, поскольку противник, имеющий подобные «игрушки», не являлся больше врагом по определению. Системы подготовки признали едва ли не вредными. Чем дальше, тем больше. Переводы, переформирования, увольнения инициативных, умеющих думать с ходу, анализировать… Пока постепенно не превратили в некие элитарные карательные подразделения, выполняющие чисто полицейские задачи. Работа против партизанских формирований их же методами не только не может являться предметом гордости, но и проблемы решить не в состоянии. Партизанщину можно уничтожить только политически, создав ситуацию, когда она невыгодна населению. Можно побывать во многих странах, практиковаться, передавать свой опыт, перенимать чужой, но если однажды посетила такая мысль, от нее уже не отвязаться. Это из раннего спецназа. Поздний спецназ изначально готовится карать оппозицию, ему незнакомо осознание гордости, что ты готовишься — и готов! — для одного единственного дела, шансов уцелеть после которого у тебя нет почти никаких. Но дело того стоит. Ты берешь один «Першинг», и этим спасаешь тысячи жизней. Существенная разница от того, что берешь караван с рухлядью, потому как в штабе от тебя требуют материального подтверждения «разработанной операции», трофеев требуют, и большие восторги вызывают трофеи бытовые — шматье, да техника. Завалишь караван, включая верблюдов, а потом разбираешь, что собственно переправляли. Чаще бытовое было. Пуштуны всегда торговали, переправляли все, что только пользуется спросом, это образ жизни такой. И оружие при себе имели во все времена, значит, акцию всегда можно оправдать. Конец спецназа «пластунов» — «охотников за Першингами», его профанация, начинался с «расцвета дел спецназа, разведрот и их сводных в Афгане»… Была отсекли возможность подготовки действительно крепких специалистов — «внешнеков» по Европе. Причем самым обычным или в данном случае — необычным образом. Не можешь уничтожить идею? Создай переизбыток, с удешевлением целей, личных знаний и подготовки, дезориентацией, нарушением преемственности, многообразием методов, а по существу — разбросом.
