Что за мысли приходили ей в голову! Например: теперь у меня по крайней мере освободилось место в шкафу. И в комоде.
По ночам ей снилось: Бек снова тот удивительный человек, с которым она только что познакомилась. Он с обожанием смотрел на нее, и что-то непривычно замирало у нее внутри. Помогал переходить улицу, подниматься по ступенькам, заботливо поддерживал под локоть, обнимал за талию, нежно поглаживал по спине. Она млела от счастья. Просыпаясь, хотела только одного — вновь окунуться в свой сон. Она лежала с закрытыми глазами, не двигаясь, суеверно внушая себе, что еще не проснулась. Все было тщетно: сон не возвращался. Тогда она наконец вставала с постели и, будь то раннее утро или глубокая ночь, спускалась вниз сварить себе кофе. Стоя с чашкой в руках у кухонного окна, смотрела на улицу, наблюдала, как светлеет над крышами небо; в оконном стекле она улавливала отражение своего осунувшегося лица, подбородка, который с годами утратил округлость, тревожный изгиб бесцветных бровей, светлые кудряшки над шрамом, пересекавшим лоб. Это действительно была не морщина, а шрам — след несчастного случая в детстве. Нет, она еще не постарела. Нисколько. Потом ей вспомнился сам несчастный случай. Она попробовала прокатиться на велосипеде своей кузины — первом велосипеде в их семье Тогда его называли «колесо». Прокатиться на «колесе»! Сейчас, в 1944 году, велосипеды встречались на каждом шагу, но совсем другие, совсем непохожие на тот, первый. Ее дети умели кататься, и, если бы не война, у каждого из них наверняка был бы свой «велик». Как летит время! Недавно ей исполнилось пятьдесят… Надежды на возвращение Бека улетучились. Наверно, он нашел себе молодую обаятельную женщину, которая будет рожать ему детей. И они смеются над тем, что в душе она, Перл, всегда была старой девой.
Как она вздрагивала, когда он поворачивался к ней в темноте. Все в нем, даже спустя годы, пугало ее — колючие усы, пахнущая солью кожа, полнеющее тело. Как она не жалела сил, лишь бы в доме царил образцовый порядок: белье аккуратно разложено в шкафу по полкам, шторы на окнах тщательно расправлены. Как не научилась пускать домашнее хозяйство на самотек, не обращать внимания на житейские мелочи — постоянно суетилась, что-то доделывала, подправляла — и, что хуже всего, сознавая тщетность своих усилий, не могла остановиться.
Он уже не вернется. Никогда.
Пора сказать детям. Удивительно, до чего долго ей удавалось скрывать от них правду. Неужели они еще верят ей? Успокаивало одно: узнав обо всем, дети станут внимательнее к ней. Даже самой себе больно признаться, но мальчики начали отбиваться от рук. Ни вынести мусор, ни по-мужски подставить плечо в трудную минуту, как с цепи сорвались, даже Эзра, отлынивали от домашних дел, которые раньше с готовностью брали на себя, не говоря уж о новых обязанностях. Коди вообще редко сидел дома. Эзра, задумчивый и рассеянный, едва начав, бросал любое дело. Скажу им все напрямик, думала она. Дети придут в ужас от того, что огорчали ее. Наверняка спросят, почему она до сих пор молчала и о чем думала все это время.
Только она никак не могла начать разговор с ними.
Представляла себе, как это произойдет. Однажды вечером, после ужина, она зажжет лампу, усадит их рядом с собой на диван, скажет: «Дети, дорогие мои, вы должны это знать…» И, не в силах продолжить, разрыдается. А разве можно плакать перед детьми? И вообще перед кем бы то ни было? О-о-о, у нее есть своя гордость. А вот выдержки ей частенько не хватало… Она срывалась, отвешивала оплеухи, выкрикивала оскорбительные слова, а потом жалела об этом, но, слава богу, никто не видел ее в слезах. Такого она себе не позволяла. Она, Перл Тулл, торжественно отбыла с мужем из Роли и никогда не оглядывалась на прошлое. Даже сейчас, в полнейшем одиночестве, застыв у кухонного окна и вглядываясь в отражение своего поблекшего лица, она не плакала.
Каждое утро Перл отправлялась на работу в лавку братьев Суини. Сидела за кассой, не снимая шляпки — будто забежала на несколько минут, чтобы в виде одолжения немного помочь им. Едва входила покупательница (из тех, кого она знала хотя бы в лицо), Перл, прищурившись, встречала ее гордым кивком и подобием приветливой улыбки. Она быстро пробивала чек, а мальчик Александр тем временем укладывал покупку в бумажную сумку.
— Благодарю вас, и всего доброго, — произносила она и снова одаривала покупательницу мимолетной улыбкой. Казаться уверенной и деловой — вот чего ей так хотелось. Стоило появиться соседям, как внутри у нее все цепенело, но и тут самообладание не покидало ее. Со знакомыми людьми она держала себя еще увереннее. В работе соблюдала определенный ритм — нажимала на клавиши кассы, когда покупка скользила по деревянному желобу, — ведь стоило отвлечься, и тяжелые мысли лавиной обрушивались на нее. Наступило лето, дети целыми днями пропадали на улице, бог знает, что они могли там натворить.
В половине шестого, возвращаясь домой, она проходила мимо подростков, игравших на тротуаре в классы или в стеклянные шарики, мимо младенцев в колясках, которых вывозили на свежий воздух, мимо истомленных жарой женщин, сидевших возле своих дверей и обмахивавшихся веерами.
Вот и сегодня она подошла к крыльцу своего дома, поднялась по ступенькам. На пороге ее ожидали неприятные новости:
— Дженни упала с лестницы и рассекла себе нижнюю губу. Пришлось бежать к миссис Симмонс за льдом и примочкой.
— О Дженни, крошка!..
Казалось, дети специально приберегали для нее все свои беды. Ей не терпелось снять шляпу, сбросить туфли и прилечь на диван. Но не тут-то было! До нее доносилось:
— Туалет засорился… Я порвал штаны… Коди стукнул Эзру по голове кувшином для апельсинового сока…
— Неужели вы не можете оставить меня в покое? — спрашивала она. — Хоть на минуту?
Она приготовила ужин без затей — из консервов, которые принесла из лавки. Потом вымыла посуду, слушая радио. Дженни должна была вытирать тарелки, но убежала играть с братьями в салочки. Перл вышла во двор выплеснуть воду из таза. Остановилась взглянуть на детей: Коди и Дженни — темноголовые, подвижные, звонкоголосые — заливались громким смехом; Эзра — луч света в сумерках, подумала она… Иногда они играли с соседскими ребятами, но чаще — втроем.
Перл вымыла голову, выстирала лифчик и крикнула Коди, чтобы тот позвал детей домой.
По вечерам она занималась домашними делами. Посмотреть на нее — нисколько не похожа на современную женщину: тонкая в кости, хрупкая, с впалой грудью. Казалось, ее фигуру сформировали прямые девичьи платья. Просто не верилось, что Перл умеет ловко орудовать инструментами. А она шпаклевала трещины, стеклила разбитые окна, заменяла ступеньки на лестнице в подвал. Чинила выключатели и красила кухонные шкафчики. Даже в лучшие времена она все это делала сама: Бек был неумехой. «Весь дом держится на моих плечах», — повторяла Перл с укоризной. Так оно и было. Это поднимало ее в собственных глазах. С самого начала их семейной жизни, поняв, что им придется переезжать с места на место, она стремилась каждое новое их жилье сделать как можно более совершенным — неприступным, нержавеющим, водонепроницаемым. Обосновываясь в очередном городке, не водила знакомства с новыми соседями — не посылала им торты в ответ на свежеиспеченное печенье, присланное по случаю их приезда. Одно-единственное желание владело ею — защитить свой дом. Как если бы ему грозил ураган. По ночам она просыпалась в тревоге и босиком спускалась вниз — проверить, не залило ли подвал. Воскресные прогулки не доставляли ей удовольствия — она боялась, что в ее отсутствие дом сгорит дотла. Видела как наяву: вот они возвращаются, а дома нет, и там, где был подвал, зияет яма. Перл догадывалась, что здесь, в Балтиморе, ее считали нелюдимкой, этакой ведьмой с Кэлверт-стрит. Подумать только! В детстве ей встречались такие ведьмы, она ничуть на них не похожа. Ей хотелось сделать что-то полезное: протереть окна, обить входную дверь, только и всего. С инструментами в руках она чувствовала себя в родной стихии — ловкой, сноровистой, сильной. С легкой досадой, даже с осуждением думала она о детях: нет, не унаследовали они этих ее способностей. Коди нетерпелив, Эзра неуклюж, неловок, Дженни чересчур легкомысленна. Удивительно, размышляла Перл, как в любых мелочах проявляется характер человека.
Вот и в тот вечерний час, зажав в зубах гвозди, она прикрепляла отставшую половицу. До половины одиннадцатого, возможно, до одиннадцати. Наконец на пороге появились дети — потные, грязные от возни во дворе. Они щурились от яркого света.
— Боже милостивый! Немедленно марш в постель! — распорядилась она. — Я же давным-давно звала вас домой.
А когда они тут же испарились, ей стало одиноко, хотя дети не баловали ее своим вниманием. Отложив в сторону молоток, она встала с полу, одернула юбку и, машинально приглаживая выбившиеся из пучка волосы, поднялась по лестнице в прихожую, прошла мимо маленькой комнатушки, где обитала Дженни, к себе в спальню, где мозолили глаза шаткий, отделанный под дерево шкаф из прессованного картона, комод без единой безделушки и огромная продавленная кровать. Потом одолела еще несколько ступенек, которые вели на третий этаж, в душную комнату мальчиков. С завистью прислушалась к глубокому, ровному дыханию сыновей, потом спустилась на кухню. Дверь черного хода была распахнута настежь, и в железную сетку билась мошкара. В соседних домах слышался смех, хриплые звуки трубы, кто-то бренчал на расстроенном пианино «Чаттануга-чу-чу». Она захлопнула дверь, заперла ее на ключ и опустила бумажную штору. Поднялась к себе, сбросила одежду, надела ночную рубашку и легла в постель.
