Станислаусу исполнилось шесть лет. Синяки и шишки на его головке позеленели и сгладились. Раны и царапины на руках и ногах засохли, зарубцевались. Его миром был огород за домом. Там он вырывал цветущий горох и приносил букеты матери. Лена колотила сына. У нее не хватало времени присматривать за ребенком. Она работала на стекольном заводе. Таскала стекло от плавильной ночи в студильное отделение. Бегала туда и обратно, вооруженная железными вилами, — она была подносчицей.
Густав существовал для своей семьи только в письмах. Трубку стеклодува он сменил на винтовку — он стал солдатом. Ему приказали убивать русских. Но он писал, что еще не видел ни одного русского. Ему приказали сокрушать французов. Но он писал, что еще ни один француз ему не попадался. Он спрашивал в письмах, ест ли уже маленький Станислаус стекло, — предстоят-де трудные времена.
Станислаус не ел стекла. Он ел хлеб, как все люди, съедал даже слишком много хлеба. Он ел картошку, как и все, и съедал даже слишком много картошки. Он ел повидло из брюквы, и от этого, так же как все, болел поносом, он ел салат из крапивы и, так же как все, плакал при этом. Единственное, что досталось ему одному, была желтуха.
Тетка Шульте принесла своему крестнику яйцо.
— Не давай ему все сразу и, гляди, не слопай сама, это для него, — сказала она Эльзбет. Той было уже восемнадцать, и она хозяйничала в доме.
Эльзбет поблагодарила, небрежно сделав книксен. Шультиха смахнула каплю с носа.
— Вы и сами могли бы иметь яйца, да плохо кормите своих кур.
— Кормить нечем, — Эльзбет укрыла Станислауса, который все норовил выбраться из кровати.
— Какой тощий мальчонка, — с упреком сказала Шульте, ухватив крестника за волосы, — и желтый, как луковица! Его нужно подлечить вшами.
— Вшами?
— Возьми сливу, разрежь и сунь туда вошь. Тринадцать слив — тринадцать вшей в день. Ведь ты же не хочешь, чтоб он помер?
Эльзбет стала искать вшей. В школе иногда бывали вши. Но после конфирмации она уже не ходила в школу. Откуда же ей было достать вшей? Несколько раз она ходила в поместье графа Арнима и спрашивала у батрачек, работавших там.
— Нет ли у вас дома вшей?
— А ну, пошла, пока тебе граблями спину не расчесали!
— Что хотите делайте, но мне нужны вши для нашего Станислауса. Он весь пожелтел, как листья по осени.
И снова помогла тетка Шульте. Она не дала погибнуть своему крестнику.
— Приходи завтра, я достану вшей.
Батрака, с которым Шульте раньше крутила, забрали в солдаты. Теперь у них работал военнопленный. Тетка Шульте послала мужа в город.
— Не возвращайся без сахара!
Она сунула под сиденье повозки корзину с яйцами и творог для обмена и знала, что муж до вечера будет искать сахар. Он боялся ее и уважал.
Муж уехал в город. Тетка Шульте позвала пленного.
— Эй, Максель, иди на кухню.
Пленного звали Марсель. Маленький француз робко вошел в кухню. Тетка Шульте налила в корыто горячей воды.
— На, вымойся как следует!
Щуплый француз колебался. Она сама стянула с него куртку. Он стыдился своей дырявой сорочки. Тетка Шульте стала расстегивать и ее.
Пленный, смущаясь, повернулся к тетке Шульте спиной и начал мыться. А она собирала с его рубашки вшей.
Отличные, жирные твари.
Она собрала вшей в коробочку для перца. Маленький француз был потрясен такой добротой. Тетка Шульте бросила его рубаху в горячую воду.
— Пусть прокипит, проки-пит, понимаешь, дурачок, кузнечик ты этакий, тощенький. — Она силой притянула парня, посадила его к себе на колени и стала кормить яичницей.
А маленький Станислаус ел каждый день по тринадцать слив. Он и не подозревал о том, что в желтых разрезах этих слив скрываются вши. Для военнопленного в доме Шульте настало хорошее время. Каждый день требовалось тринадцать вшей.
5
Станислаус вызывает гнев управляющего, едва не умирает и лишает семью Бюднеров картошки на зиму.
Станислаусу нужно было выздоравливать поскорее, время не ждало. В графском имении начали копать картошку. Эльзбет уже не могла быть его сиделкой. Всех, кто работал в имении на уборке картошки, оплачивали той же картошкой. А в хозяйстве Бюднеров она была нужна до зарезу. Лена вместе с детьми с трудом обработала собственный клочок земли у лесной опушки. Все семейство тощало и тощало с каждым днем. Лену иссушила жара на стекольной фабрике. От повидла из брюквы не разжиреешь. Старшие мальчики нанялись в пастухи. По вечерам они получали немного хлеба с творогом и по кружке снятого молока. Однако штаны у них быстро превращались в лохмотья, а ноги от постоянной беготни все худели и худели; рос только аппетит. Эльзбет, не разгибая спины, работала в имении. Ей нужно было заткнуть голодные рты малышей. Предстояла долгая зима. А хлеба хватало ненадолго.
Станислаус сидел на меже и распевал:
— Ой-ой, ой-ой-ой, мой конь вороной!
Небо синело. Земля напоследок нежилась в солнечных лучах. Мухи чистились, готовясь умереть. Над полями раздавались крики возчиков. Над женщинами, копавшими картошку, кружил ястреб. Одна из них погрозила в небо тяпкой.
— Последнюю курицу уволок у меня, проклятый!
Другая тоже поглядела на ястреба.
— Вот ведь, затеяли войну, стреляют почем зря, а такие хищные твари живут целехоньки!
— Копайте, копайте, нечего таращиться на небо! — раздался голос управляющего имением.
Женщины нагнулись ниже. Они молчали. Управляющий перешагнул через Станислауса, который возился в земле.
— Ты, болван! — запищал малыш.
Управляющий оглянулся.
— Это ты кому сказал? Ах ты, жаба!
— Ты раздавил моего коня! — На меже валялся расплющенный навозный жук, игрушка Станислауса.
Управляющий был в плохом настроении. С утра ему пришлось стоять навытяжку перед инспектором, пока тот распекал его:
— Целая толпа баб, а толку мало. Подгоняйте их, любезный, подгоняйте!
— Бабы все хилые и голодные, — пытался возражать управляющий.
— Вздор, недостойный управляющего прусским имением. Либо вы их будете погонять, либо я погоню вас… туда, где сеют свинцовый горох, понятно?
Это было утром. А теперь управляющий схватил Станислауса за шиворот и поднял его.
— Ты что же это, сопляк? Без году неделя, а уже нагличает, как бандит!
Станислаус трепыхался в воздухе. Его куртка расползлась по швам. Нитки военного времени тоже были гнилые. Мальчик упал животом на землю. Захрипел и умолк.
— Вставай, падаль! — взревел управляющий.
Станислаус не двигался. Эльзбет подбежала к нему.
— Это же ваш крестник!
— Еще чего! — Управляющий отшвырнул носком сапога раздавленного жука в траву на меже и пошел дальше.
— Живодер! Живодер! — крикнула одна из женщин.
Другая бросилась помогать Эльзбет.
— Сначала сам научись делать ребят, а потом убивай их, пустая кишка!
Управляющий ускорил шаг. Он делал вид, что не замечает суеты на поле.
Станислауса вырвало. В лужице были стебельки осота.
— Да он одну траву ел! — закричала женщина, помогавшая привести его в чувство. Она вытащила из кармана свой завтрак, небольшой кусок черствого хлеба, и сунула его мальчику под нос.
Станислаус очнулся. Он откусил хлеб, заплакал, проглотил и сплюнул.
— Об этом я расскажу социал-демократам! — прокричала женщина через все поле вслед управляющему.
К обеду Станислаус уже начал ходить, пошатываясь и спотыкаясь. Эльзбет подозвала его к себе. Управляющий мог вернуться.
— Станик, посмотри, какая круглая картошка, видишь какая картошка? Собирай их.
Станислаус был послушен. «Ката-та-тошка», — залепетал он устало и начал бросать картофелины в корзину Эльзбет.
К заходу солнца управляющий снова прошел вдоль фронта копальщиц. Возле Эльзбет он остановился. Девушка не разгибалась. Ей не хотелось показаться лентяйкой.
— Эй, ты, коза, не видишь меня, что ли?
— Вижу, — ответила Эльзбет.
— Завтра можешь не приходить.
— Кто, я?
— Ты.
— Почему же мне не приходить, господин управляющий? — в голосе Эльзбет слышались рыдания.
— Потому что в твоей корзине были камни.
— Камни? — Слезы дрожали на ресницах Эльзбет и капали на измазанный в песке фартук; песок поглощал жалкие бедняцкие слезы.
— Вот такие камни в трех корзинах, — управляющий показал на свой кулак. — Обнаружены, когда принимали корзины. Сам инспектор присутствовал. Чего тебе еще надо?
— Ничего не надо! — Она схватила Станислауса, просунула тяпку в ручки корзины, закинула ее за плечи и пошла. Спина у нее вздрагивала. Управляющий двинулся дальше.
— Чтоб тебе дерьмо жрать!
— Кто это сказал?
— Я сказала. — Женщина, которая кормила Станислауса, выпрямилась.
