— Глупо как-то… — сказала, наконец, Таня с грустью.
— Сейчас бы в океане поплавать, — вздохнул Артосов.
— В пределах Коломбо купание строго запрещено. А поехали в наш отель, там можно хотя бы в бассейн пойти.
Но когда приехали в отель, она вдруг сказала, что у неё сильно разболелась голова и что она хочет провести вечер одна в своём номере. Артосова это сильно разочаровало и огорчило, но с другой стороны — словно камень свалился с плеч. Можно было пойти в бассейн, там накачиваться пивом, плавать и загорать. Прошедшим летом ему удалось вырвать для отдыха лишь несколько дней там сям, дня три украсть у июня, дней пять выхватить у июля, и дня четыре стащить у августа.
К вечеру в гостиничном бассейне оказались и многие другие персонажи. Цекавый первым делом осведомился:
— А где наша газовая королева?
— Отправилась изучать местные газовые промыслы, — сказал Артосов.
— Чушь собачья. На Цейлоне нет газовой промышленности. Если бы ты сказал, что она осматривает принадлежащие «Тузгазу» наполнительные станции, я бы ещё поверил. Но и их тут не наблюдается.
— Какому «Тузгазу»?
— Если бы ты не был поэтом, Валерий Иванович, я бы ни за что не поверил, что ты такой наивный. Муж нашей красотки входит в совет директоров довольно большой газовой фирмы. Причём, входит на главных ролях. А фирма называется «Тузгаз». Первые три буквы означают исходные месторождения — Трясининское, Ургаманчайское и Зачаримское. Три последние буквы — слово «газ», в расшифровке не нуждается. Фирма названа по примеру известнейшего «Лукойла». Там тоже первые три буквы. Только не месторождения, а города нефтяников — Лангепас, Урай и Когалым. Которые первыми вошли в концерн.
— Сразу видно сведущего человека. Хочу угостить тебя пивом.
— Не пью, и вам не советую. Особенно пиво. Развивает импотенцию.
— А мне как раз и надо сбавить, а то слишком много.
— Зачем же сбавлять? Вон вокруг сколько девушек. Хэллоу! — обратился Цекавый тотчас к самой ближе всего сидящей за пластмассовым столиком иностранке, страшенной, словно у неё в роду были сплошь американские госсекретари.
— Хай, — улыбнулась женщина улыбкой разъярённого шимпанзе.
— Зыс мэн вонтс ту ноу ю, — продолжал Цекавый знакомиться, тыкая пальцем в эту кандолизу. — Хи из э вэри биг рашн поэт. Вер ар ю фром?
Попутно он переводил свой разговор Артосову:
— Я сказал ей, что ты великий русский поэт и хочешь провести с ней время. Она из Канады, француженка, из Квебека. У них там французы живут. Она не против, ты ей нравишься.
— Essenin? — игриво спросила канадка.
— Есенин, Есенин, — ворчливо ответил Артосов. — Да только ты, милочка, далеко не Айседора Дункан!
— Oh, yes, Isedora Duncan, she was a bright sculptor! And they loved each other![1]
— Хи ливз ин рум намбер файф хандрид элевен, — продолжал Цекавый гнуть свою линию. — Хи вил вэйт фор ю эт найн о клок. — Он повернулся к Артосову: — Я назвал ей твой номер и сказал, что ты будешь ждать её в девять вечера.
— Ну пусть приходит, — ухмыльнулся Артосов. — Только скажи, что не в девять, а сразу после полуночи. А где наш самарский гений?
— Тоже собирался прийти, да что-то застрял в номере.
— Пойду схожу за ним. Вы в каком?
— В четыреста втором.
Артосов отправился в четыреста второй, нашёл там Хворина, который отдыхал после очистки желудка, и предложил ему поменяться номерами:
— Понимаешь, брат, не в моих привычках жене изменять, а Лещинский на вечер уже двух канадок заказал.
— Я согласен. А то меня достал этот Цекавый. Всё ему про всех расскажи, как будто я отдел кадров. Он шизанутый, ей-богу! Сведения на всех собирает. Я ему так и сказал: «Давно прошли твои времена, пупсик!» Погоди, а ты говоришь, Лещинский заказал, а за них платить надо будет?
— Не надо, они сами хотят с русскими литераторами.
— Иностранки любят, чтобы наш брат их отпетрýшил!
К счастью, в номере на пятом этаже Лещинского не было, и переселение прошло незаметно. Вернувшись в бассейн, Артосов до вечера плавал и пил пиво. Появившемуся литературоведу на вопрос, в чём дело, сказал:
— Мы больше не друзья.
— Да провались ты! — прорычал Лещинский, и теперь они старались не смотреть друг на друга.
Вечером Цекавый довольно добродушно отнёсся к новому соседу:
— А как же канадка?
— А ей не всё равно с кем?
— Что да, то да. А странный этот Хворин, ты не находишь? Мне всё пытался внушить, что прошли мои времена. А мне, между прочим, всего пятьдесят два. Силища — могу вас всех вместе одной левой уложить. Хочешь, померяемся силёнкой?
— Я устал и хочу спать.
— Так, значит, уступаешь мне поле боя?
— В каком смысле? А, это… Уступаю. У неё, кстати, голова болит.
— А у меня лекарства.
Но с лекарствами он пока не спешил, а стал вовлекать Артосова в свои беседы:
— Этот Лещинский неприятный тип. Ты, конечно, знаешь, что он от армии в психушке косил. А потом антисоветчина. И снова в дурдоме спасался.
— Да всё я о нём знаю. Говорю же, спать хочу.
Когда среди ночи Артосов проснулся, Цекавого в номере не было. Но он тотчас и вернулся. Слышно было, как он зло разделся и с гневным выдохом лёг в кровать. Потом тихо прорычал:
— С-сука!
Стал ворочаться. Не выдержал:
— Валер, ты спишь?
— А? Что?
— Извини, я тебя, кажется, разбудил.
— Сколько времени?
— Да всего-то час ночи.
— Ну как там поле боя?
— Представляешь, даже дверь не открыла, стерва! А когда в Москве я договаривался, чтобы устроить её в эту поездку, недвусмысленно давала понять, понимаешь ли.
— Так она же не просто так поехала, а тут у вас финансовый интерес.
— Разумеется. Кто бы её просто так взял с такими поэтами, с профессором Лещинским, с самим Днестровым? Да и Леонидова величина не малая. Я этого газового туза раскрутил по полной. Это же он оплатил нам ещё два дня на берегу океана.
— А в долину Канди?
— Тоже он.
— И ты ещё хочешь его жену соблазнить?
— Да не я. Она хочет, дурочка. Но что-то ей мешает. Ты ещё ей мозги запудрил. Не становись у меня поперёк дороги, слышь! Сломаю, как танк баррикаду! Посмотри на себя и на меня. У неё муж малохольный. Баба мечтает о самце, о таком, как я. Чтоб косточки трещали.
— Давай спать, Андреич, — взмолился Артосов.
Цекавый умолк. Долго было тихо. Наконец, в ночи раздался нежный выдох неудовлетворённого самца:
— Дурочка ты моя… Так бы и сказала, что месячные. А то голова, голова… Знаем мы, где у баб голова!
Утром он был злой и откровенно высказался перед Артосовым:
— Я мог бы помочь её мужу избавиться кое от какого компроматика. Но если такие кувыркалки, то я наоборот. Могу ход дать. Компроматики имеются. Не хотите по-хорошему, получите по-плохому, мадам!
— Ты прямо как Кирилин в чеховской «Дуэли», — подметил Артосов.
Цекавый промолчал, видимо, не помня, кто такой Кирилин, и не зная, с хорошим или плохим чеховским персонажем его сравнили.
— А чо ты упёрся в эту миллионершу? — спросил Артосов. — Взял бы Хитрову. Баба красивая и очень не прочь с кем угодно из нас.
— Уж слишком не прочь! — возмутился Цекавый. — С первого же дня с цейлонцами спуталась. Даже Хворина отфутболила. Ночи напролёт кувыркается с какими-то равалпиндрами. Эх, не советская власть!..
— Да уж, в прежние времена ей бы такую равалпиндру впиндюрили! — засмеялся Артосов.
Таня не появилась даже на завтраке, и он волновался, но когда с вещами все спустились к выходу, она, слава Богу, уже была там и выглядела неплохо.
— Как голова?
— Я проспала полсуток, и у меня всё прошло. Если можно, сядь в автобусе со мной.
Перед поездкой в Канди российскую делегацию ненадолго завезли в гостиницу, где останавливался Чехов на своём обратном морском пути с Сахалина. Предприимчивый владелец обустроил там минимузей «Чеховский номер» и с проживающих в этом номере брал тройную плату.
Дорога в Канди запомнилась, как видовое кино. Они ехали мимо живописных цейлонских деревень, в которых вокруг жилищ росли пальмы и иные диковинные деревья, и почти в каждом огороде пасся слон, да не дурака валял, а что-то делал трудяга, тащил, поднимал, топтал, тёр, вёз, словом, исполнял свою слоновью крестьянскую работу.
В полдень микроавтобус с российской делегацией завернул в слоновий питомник. Там молодые и старые поэты почувствовали себя в одинаковой степени детьми среди этих достопочтенных животных и их отпрысков. Их можно было покормить, и женщины — что Хитрова, что Проломова, что Леонидова — одинаково восторженно пищали, когда слонята брали у них из рук побеги бамбука и отправляли хоботом в розовые рты, чтобы сочно и вкусно пережевать. Они так заразительно ели, что у всех возникло здоровое чувство голода.
