Чудны дела твои, Господи
Звонок застал Николая Князева за одним из его любимых занятий — поглощением вареников в сметане. Эти вареники были его страстью — он мог их поглощать в невероятных количествах. Эпизод из фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки», где старый казак уплетал его обожаемые вареники приводил его в такое же возбуждение как и просмотр жесточайшего порнофильма. На робкие замечания жены и дружеские подкалывания друзей, что вообще то вес человека не есть величина бесконечно большая, а длина талии не должна стремиться к длине экватора, Коля, хлопая себя по необъятному животу, густым басом упитанного жизнерадостного бычка отвечал, что хорошего человека должно быть много. В юности он, очевидно, был плохим человеком, так как его было мало. Но с тех пор, как он со своим братом Гришей и парой других ребят организовали компашку по «дойке» коммерсантов, он стал день ото дня становиться все лучше и лучше. Такое бурное превращение из плохого человека в хорошего наглядно демонстрировал Колин брючный ремень, безропотно позволяющий сверлить на себе все новые и новые дырки — с каждым годом Колино тело уверенно отвоевывало дополнительные кубические сантиметры у окружающего пространства.
Услышав звонок Николай чертыхнулся, тяжело встал из–за стола, вытер пятерней рот от сметаны, затем скомкал посудное полотенце и вывалившись из кухни в коридор, облапил правой рукой телефонную трубку:
— Да.
— Коля, — услышал он чуть возбужденный голос жены своего брата, — Гриша погиб.
— Что–о–о?
— Гриша погиб, — упрямо повторила телефонная трубка, — разбился на машине.
— Когда? — враз осипшим голосом спросил Коля.
— Час назад, мне только что позвонили из больницы.
— Где?
— Что где?
— Гришка где, дура.
— В морге больницы.
— В какой?
Женщина назвала больницу.
— Черт, — трубка телефона шмякнулась на рычаги.
Через пять минут Николай Князев на своем черном «Опеле» мчался по направлению к больнице, постепенно постигая случившиеся. «А у Нинки даже ни одной слезинки в голосе не слышалось, — неприязненно подумал он о жене брата, — стерва». И тут радостно обожгло: «А я ведь становлюсь главный. Теперь я босс, теперь я Князь». Мысль сверкнула и тут же померкла, загнанная куда–то в уголок сознания. И из этого уголка время от времени бесстыдно–радостно выстреливала: «Я главный! Главный я!»
То, что Николай увидел в морге, едва не выплеснуло обратно, съеденные накануне, вареники. Узнаваемым оставалась только нижняя часть тела. Грудь и голова представляли собой смесь крови, кожи, мяса, мозгов с белевшими во всем этом костями. «О, Господи, Гриша, за что же тебя так?» — Коля отвел глаза от останков брата, лежащих на столе. «А что, не за что?» — неожиданно ударило в голову. А потом страшно, неожиданно: «А может и меня так, как Гришу?». На миг привиделось окровавленное, разчавленное тело — свое тело. «Нет, со мной такого не будет никогда», — с этой мыслью Николай выскочил из морга.
Немного отдышавшись, Князев пошел обратно. На входе он столкнулся с пожилой женщиной в белом халате.
— Не подскажите, как мне найти главного над этим заведением, — Николай кивнул на морг.
— Обойдете здание, с противоположной стороны будет дверь. Войдете в нее, за ней небольшой коридорчик. С левой стороны, крайняя от входа дверь патологоанатома. Вот он и есть начальник над моргом.
— А зовут его как?
— Ефим Абрамович.
— Спасибо.
— Не за что.
Обойдя здание, Князев увидел дверь, за которой, как и сказала ему женщина в белом халате, располагался небольшой коридорчик. С левой стороны, крайняя от входа дверь имела табличку: «Патологоанатом». Николай открыл дверь. За дверью располагался небольшой кабинетик, в нем, за столом сидел невысокий, щупленький старичок с характерной внешностью и читал какие–то бумаги. «Господи, кому бы сказать, — и даже после смерти тебя евреи будут потрошить».
— Мне бы Ефима Абрамовича.
«Очередной молодой, напористый, невоспитанный молодой человек. Он, наверное, даже не подозревает, что вообще то принято стучаться»:
— Я Ефим Абрамович, чем могу быть полезным.
— Тут к вам привезли… — Князев замялся, не зная как продолжить.
— Привезли тело погибшего в автокатастрофе, — пришел на выручку посетителю патологоанатом.
— Да, да тело. Так вот он был моим братом.
Старенькому патологоанатому вспомнилась фраза, брошенная час назад одной из медсестер: " Сегодня знаете, кого к нам привезли? Самого главного рэкетира города. Ехал и врезался в бетонный столб». Ефим Абрамович еще раз, внимательно посмотрел на посетителя. «А это значит его брат, брат рэкетира. Яблоко от яблони…», — неожиданная неприязнь овладела им. Неприязнь интеллигента старой закалки к грубому, наглому молодому дельцу с криминальным душком, вернее не душком — вонью. Он поднялся и вышел из–за стола.
— Соболезную вашему горю, но все–таки чем я могу вам помочь?
— Нельзя ли Гришу, моего брата… ммм, чуть облагородить.
— Что значит чуть?
— Что бы было можно похоронить его в открытом гробу.
— Слепить Вашего брата обратно, привести его, так сказать, в смотрительный вид сможет разве что Господь Бог, — патологоанатом развел руками.
— Я хорошо заплачу.
— Я бы и рад, но уж слишком…, — и снова старичок развел руки.
Князеву показалось, что тот чуть улыбнулся. «Ах ты, старый еврей, пригрелся тут…»:
— Так, что же это ему, как освежеванному барану, на тот свет отправляться? — вскипел Князев, — если не способны, так и скажите, другого, более толкового найду.
— Ищите, Ваше право. Ну а насчет освежеванного барана, — медленно, четко проговаривая слова, патологоанатому неожиданно пришло на ум: «Ешьте медленно, тщательно пережевывая пищу», — так вот, в каком виде Господь захочет увидеть грешную душу, в таком виде она перед Ним и предстает».
— Ах ты… старый еврей, — Князев угрожающе шагнул вперед, чего здесь воздух портишь, чего не уезжаешь в Израиль?
Старичок инстинктивно отшатнулся и прикрыл рукой, лежащие на столе документы:
— Да, я старый еврей и я действительно уезжаю из этой хамской страны в Израиль. Ну а насчет порчи воздуха, старый врач на мгновение запнулся, — так это надо еще разобраться, кто портит воздух. Мне кажется, что сейчас его портит кое–кто–то другой, вернее, кое–что другое, через стенку отсюда.
— Ах ты… — Князев подскочил к старику.
— Ефим Абрамович, — на пороге открывшейся двери стояла санитарка с ведром и шваброй, — разрешите, я уберу в Вашем кабинете.
Князев замер, повернул голову, посмотрел на вошедшую, затем вновь, обернувшись к врачу, процедил:
— Ну, старый еврей, я тебе это еще припомню, — выскочил из кабинета.
Ефим Абрамович, тяжело оперся руками об стол, потом посмотрел на ошарашенную санитарку:
— Валентина Степановна, я через пять минут выйду из кабинета. Подождите чуток.
Дождавшись, чтобы санитарка вышла из кабинета, он вновь склонился над лежащими на столе бумагами. Это были документы на выезд на постоянное место жительство в Израиль. «Господи, неужели я через месяц смогу помолиться перед стеной плача».
«Ладно, еврей, черт с тобой. Но, по–моему, Гришку, действительно, нельзя облагородить. Извини, браток, но придется тебе свой последний путь проделать за плотно закрытой крышкой. Но похороны будут по высшему разряду. Я тебе это обещаю, Гриша». С этой минуты день для Николая Князева воспринимался как набор эпизодов из фильма «Организация престижных похорон».
Сначала он встретился со знакомым, хорошо прикормленным милицейским капитаном с глухо–раздражающей для славянского уха восточной фамилией Мирзоев. Но поверх фамилии блестели четыре звездочки на каждом плече, и это примиряло. «Он же ехал, как обычно, за сто. А тут яма на дороге — сегодня ночью возле дороги трубу водопровода прорвало. Вот и вымыло землю под асфальтом. Он на всей скорости и вскочил левым колесом в эту яму. Машину резко развернуло и на всей скорости бросило прямо на бетонный столб, а там еще торчали прутья арматуры, ну и… ну сам понимаешь», — по южному быстро, протараторил капитан.
Затем по телефону отловил Нинку:
— Так, Нина, оформляй какие нужно бумаги, похороны я беру на себя.
— Хорошо.
И снова мысль: «А в голосе не слезинки, сучка».
«Теперь на кладбище, там договориться. Не хоронить же Гришку где–то в закутку, как обыкновенного лоха», — машина резко повернула вправо.
На кладбище, кроме двух еще почти трезвых личностей ему никого увидеть не удалось. В похоронном бюро милая барышня после недолгого препирательства и окончательно умилостивленная пятидесяти гривенной купюрой, сменив карканье на щебет, объяснила, что для «захоронения на спецместе» необходимо разрешение Ивана Сидоровича Павленко.
