— Уж что Бог послал, не обессудьте, — сказала старушка. — Неоткуда мне взять. Что добуду, то и кушаю.
— Да… — протянула я многозначительно. — Теперь всем нелегко…
— Не знаю, кому как, а мне нелегко, это точно. — Старуха стояла у стола, сложив на животе тощие руки. — Все свою доченьку благодарю. Бросила мать, да еще и опозорила вдобавок. Соседи никто не здороваются, шарахаются, как от заразной… Все ей спасибо!..
— А что такое? — спросила я. Старуха охотно рассказала:
— В самое воскресенье — гулянье было, из города сколько машин понаехало — так она что — взяла и полетела! При всем-то народе… Мать ей всю жизнь отдала, а она вот как отблагодарила.
— А если вам тоже?..
— Что тоже? — не поняла старуха.
— Ну… тоже полететь. Вы ведь, сами говорите, одна остались…
— Ну уж нет! — сказала старуха сурово. — Это вы нынче все себе позволяете, а мы нет, мы от вас — небо и земля. Вот уж приберет меня Бог, тогда и налетаюсь, сколько мне положено.
Утром мы вышли из домика и увидели на берегу того же самого человека.
— Клюет? — спросила я.
— Только сел, — пробурчал рыбак недовольно.
— А вчера много наловили?
— Вчера-то? — он оживился. — Семь штук! Одна вот такая была, щучка!
— И как, вкусная?
— Что вы! — мужчина засмеялся. — Она же вся вонючая. У нас ее даже кошки не едят. Я их после обратно в реку выкидываю.
— Надо идти в город, — сказал мой товарищугрюмо.
Не знаю, как мы дотащились до города. Я чувствовала себя совершенно больной и разбитой. Ноги у меня распухли, по коже словно муравьи бегали, во рту пересохло. Мы шли по тротуару, меня беспрерывно толкали то справа, то слева, я боялась, что упаду или закричу от ужаса. Потом мы вышли в сквер и сели на лавочку. Рядом сидела какая-то женщина. Мой спутник попытался заговорить с ней, она бросила на нас подозрительный взгляд, поднялась и пересела на другое место.
— Мы все не так делаем, — сказал мой друг. — Наверно, у нас просто нет таланта. Гранциминиус бы на нашем месте…
Мы немного отдохнули и пошли дальше — непонятно куда и зачем.
— Что же нам все-таки делать?.. — произнес мой товарищ задумчиво, когда мы остановились на перекрестке.
Мимо мчались машины, потом загорелся зеленый свет, и тотчас на мостовую с обоих тротуаров хлынули люди. Кто-то толкнул нас в спину, мой спутник подлетел и повис на секунду в воздухе. Он поднялся не больше чем на метр и вместо того, чтобы лететь прочь от этого места, да как можно быстрее, взял и опустился обратно. В то же мгновение на него накинулись со всех сторон. Люди с остервенением отпихивали друг друга, чтобы продраться в центр страшного клубка.
— Пустите! — кричала я. — Пустите! Что он вам сделал?! Не смейте!..
Никто меня не слышал. Толпа ревела, люди лезли друг на друга… В отчаянии я взмыла вверх и повисла над ними.
— Еще один! — закричал кто-то.
— Еще один! — взвыли остальные. — Ловите его!..
Последнее, что я увидела, подымаясь ввысь, была кровь. Красная кровь архара…
Мне никогда больше не попадался ни полуразрушенный храм в горах, ни ученики доктора Гранциминиуса, ни он сам.
Я вернулась к своей прежней жизни — лечу куда захочется, играю с водопадами, любуюсь закатами и рассветами. Подо мной проплывает земля, надо мной стоят звезды… Говорят, люди уже научились летать на Луну и скоро отправятся на Марс. Нам, архарам, никогда не видать чужих миров — мы слишком привязаны к нашей Земле. К ее воздуху и ее теплу… Впрочем, мы и не грустим о других мирах, с нас достаточно нашего солнца, наших морей, наших пустынь… Иногда — редко — я встречаю такого же, как я, архара-одиночку. Мы проводим вместе несколько часов или дней, лакомимся плодами, нежимся под ласковым ветерком… Потом мы прощаемся. И никогда не назначаем новых встреч…
— Поживите пока, — сказала женщина в райсовете. — Все равно эти дома скоро пойдут на слом, получите отдельную квартиру…
Я взяла смотровой ордер и поехала по адресу. Улица шла вдоль железной дороги. По одной стороне, за низенькими заборчиками палисадников, стояли дома, по другой — тянулась высокая крутая насыпь, и, пока я искала нужный номер, колеса бесконечного товарного состава грохотали у меня над головой. Дом оказался деревянный, двухэтажный, почерневший и покосившийся, с двумя крылечками. Я поднялась на одно крыльцо, постучала, подождала, но никто не вышел. Тогда я перешла на другое крыльцо и снова принялась колотить в дверь, но и тут не было слышно никакого движения. Я уже подумала с досадой, что попусту тащилась в такую даль, как в доме что-то заскрипело, застонало, и старичок в валенках с отогнутыми голенищами впустил меня сначала в сени, а потом в кухню — светлую, холодную, похожую на застекленную террасу. Я увидела печку, в углу, за печкой, железную кровать, застеленную какой-то тряпицей, водопроводный кран над маленькой круглой раковиной, газовую плиту и рядом баллон, на застеленной клеенкой узкой больничной тумбочке несколько эмалированных мисок, под раковиной ведро. Из кухни мы попали в полутемное помещение со множеством дверей и единственным узким окошком. Почти от самого окошка начиналась лестница, длинная, одним пролетом ведущая на второй этаж. Под лестницей был втиснут громадный буфет, у противоположной стены, между двумя дверьми, поместился диван, обитый черной кожей, и перед ним обеденный стол на четырех крепких ногах. Старик не торопился, давая мне время осмотреться. Потом он отворил дверь в углу под лестницей, и мы очутились в других сенях, из которых наверх шла еще одна лестница. В крохотное квадратное оконце приникал свет с улицы. На полу, у стены, стояли две кадушки, может, с капустой, может, пустые.
— Если пожелаешь, можно эту дверь открыть, — сказал старик, — прямо с улицы и попадешь. Ключи-то есть.
— Действительно, на гвозде, вбитом в косяк наружной двери, висела связка крупных проржавевших ключей.
— Только на кухню-то так и так через залу ходить. Мы стали подыматься по лестнице. Ступеньки прогибались под ногами, пищали и мяукали. Старик толкнул дверь, и моим глазам предстала комната. Сначала мне показалось, что стены покрыты плесенью, но потом я поняла, что это иней. Запах старого дерева и пыли смешивался с сырым запахом мороза. По левую руку стоял крашенный коричневой краской гардероб и за ним полуторная железная кровать, заваленная каким-то барахлом, по левую — комод, над ним точно градом побитое, все в черных оспинах, зеркало, в углу этажерка, задернутая пожелтевшей кружевной занавеской, под окном маленький шаткий столик и три стула разной высоты. Кажется, я тоскливо вздохнула. Старик поспешил сказать:
— Ты, дочка, не смотри, что холод. Тут, если натопить, хорошо!
— Сейчас, наверно, и дров нигде не купишь…
— А зачем дрова-то? У нас уголек есть. При железной дороге живем. Я как-никак сорок семь лет на дороге отработал. Только в прошлый год на пенсию вышел. Сколько надо, бери, не бойся. Хоть весь день топи. Еще увидишь — жарко будет. Помещение хорошее, места много, — принялся он нахваливать, словно ему позарез нужен был в доме чужой человек.
— А кто тут раньше жил? — спросила я.
— Здесь-то? Клавка в этой комнате жила. А теперь — что ж? — вниз перебралась, в материну. В том году мать похоронили. Да уж ей восемьдесят стукнуло, матери-то. Пожила уже…
— А вещи… — начала я.
— Вещей много! — обрадовался старик. — Людей, вишь, вовсе не осталось — я да Клавка, а вещи все тут. Чего надо, бери, пользуйся. Если, конечно, пожелаешь, — прибавил он, догадавшись о моем замешательстве. — А если не требуются, мы с Клавкой вытащим. Вон, в сарай снесем да и ладно. Как скажешь. А может, и пригодится чего — гляди, как пожелаешь…
Я стала спускаться вниз, старик шел следом и продолжал объяснять:
— Клавка говорит: буду в материной комнате жить, тяжело, говорит, наверх лазать. Ноги у ней болят. А я ничего — пока не чувствую. На восемь лет ее старше, а ничего. Я с этой лестницы хожу, — сказал он, когда мы снова очутились в «зале», и кивнул на лестницу. — А комната с тобой по соседству, только дверь заделали. Раньше была дверь, а после заделали.
Я направилась к выходу.
— Ну так как, ждать или как? — спросил старик тревожно.
Я пожала плечами.
— Не знаю даже…
— Четвертый человек приходит, все смотрят, а ехать никто не желает… — пожаловался старик.
— Ну, вам же спокойней.
— Уж куда спокойней… А ты погляди, сад у нас, — снова оживился он и потянул меня к окошку. — Сейчас-то, конечно, снег один кругом, а летом хорошо! Анька раньше за ним ухаживала, за садом-то, клубнику разводила… Клавка, она ленивая, запустила. Все лежит да лежит, книжку читает. Мать, бывало, ругается, а ей все равно… Так если приедешь, я топить стану, чтобы прогрелось…
Я ничего ему не ответила, но решила, что ни за что не поеду. Уж лучше платить 30 рублей за комнату где-нибудь в более приличном месте.
