Ирина говорила много, сумбурно. Антон даже не все разбирал и увязывал в этом хаосе дорогих и болезненных воспоминаний. Антон был сосредоточен на другом. Руки Ирины медленно, нежно гладили его голову, перебирали волосы, оберегали покой, будто она вновь обрела любимого мужчину.
Антону эти прикосновения напоминали мамины, от которых было так хорошо, что собственная смерть прошла бы незамеченной.
И ему стало ясно: умереть на руках любимой женщины — лучшая награда…
Кровь давно остановилась. Крупными каплями стал набирать силу дождь.
Кроме них, у костра сидели только Бородатый и Флегматичный. Илья носился рядом, вмешивался в разговоры старших.
Добросовестно принялись тушить костер, Ирина беспокоилась, что произойдет лесной пожар. Потом под ливнем побежали к корпусу. Илья визжал от счастья. Да и не только он…
В лифте Серега Саныч и Ирина стали прикидывать, где сейчас можно добыть водки. Антону не хотелось снова пить, но еще больше не хотелось расставаться с веселой компанией.
Выяснили, что с Аркадием все в порядке: Влад и Римма притащили его под руки и уложили. Зато Антонина Михайловна пропала. Серега Саныч стал звонить ей на мобильный.
— Ты где?.. В каком еще лесу?.. Твою мать, ты что там делаешь?!
И он отправился спасать заблудившуюся.
А Ирина набрала зонтиков, курток и с готовностью тоже погналась в стихию…
Проснувшись, Антон посмотрел на часы.
До завтрака далеко.
Он лежал и думал. Уезжать отсюда не хотелось. По крайней мере так рано. Римма всегда говорила: «Времени мало». И оказалась права.
Потому что пришел час, когда Ирина незаметно вышла в эпицентр всех его мыслей. А из его реальности при этом уходила. Точнее, уезжала. Завтра. Внутренний и внешний мир разъединялись, как два диска в двигателе. Только для двигателя это нормально, а для человека — нет.
— Ну что, Сорокина вчера соблазнила тебя? — шутливо спросила Римма, когда они отправились в столовую.
— Ты что? — смутился Антон.
— А мы с Владом были уверены…
Влад улыбнулся с доброй иронией, и тему закрыли.
Отдохнув после завтрака, народ отправился кататься на теплоходе. Антон и Ирина старались держаться рядом. Они смотрели друг на друга, как люди оцепеневшие в шаге от признания. Говорили только о ерунде. Но одно ее присутствие уже влияло на его кровообращение. Находиться рядом с ней, незащищенной и недоступной, было тяжело и прекрасно.
Экскурсия по воде — это романтика. Все было эмоционально возвышенным — и смех, и созерцание… Суденышко плыло по речке, среди лесов, под солнцем…
ЖИЗНЬ текла…
А во второй половине дня отправились небольшой компанией в соседний городок. Там были интересные музеи, но все они оказались закрыты. Поэтому просто бродили, фотографировались, газировку пили на аллейках…
Вернулись уставшие.
После ужина Антон решил пройтись в одиночестве. Сыскал укромную лавочку, растянулся на ней, глядя вверх, сквозь далекие макушки берез…
Жизненный опыт Ирины, ее склонность к лидерству заставляли ее робеть. Если он и был способен признаться, то только с ее помощью. А зачем она будет помогать? Он читал в ее глазах больше мудрости и жалости, чем безрассудства и страсти. Она не протянет руку. Значит, все невозможно.
И вместе с тем: это — женщина его жизни.
Антон встал, пошел погулять дальше. Встретил Антонину Михайловну с Серегой Санычем. Они были дружелюбные, спокойные, в хорошем настроении. Согласились с юношей, что уезжать не хочется.
— Здесь изумительные места, — сказала Антонина Михайловна, глядя на пейзаж. — Здесь Пугачева отдыхала в восьмидесятых. Снимала дачу на лето.
В хвойном лесу были разбросаны большие двухэтажные коттеджи, забытые и почерневшие от времени. Антон представил, как здесь жарили шашлыки, бренчали на гитаре, бегала маленькая Орбакайте, а великая певица приобнимала сверху какого-то сидящего мужчину и шутливо напевала: «А ты такой холодный…» Дергала его за нос и смеялась (точнее, хихикала) всем на радость.
Уже темнело, и Антон опять вышел к реке. Великий покой…
Он прочитал, что когда-то дружинники уходили отсюда на Куликовскую битву. И здесь были сражения, мечи звенели… Киевские князья натягивали узду… Кони фырчали… потом пили жадно из реки…
А теперь он тут стоит. Антон еще раз огляделся… Долго не уходил.
Возможно, никогда больше не побывает здесь. Ну что же…
Стал моросить дождь, и он пошел по тропинке обратно.
Часы остановились в начале отдыха.
Теперь Антон завел их и прощелкал дату. День за днем. До сегодняшнего. Время шло вперед, жизнь сворачивала в обратное русло.
В новом заезде оказалось много молодежи, здоровой, шумной. Все были в одинаковых спортивных костюмах. У стойки регистрации притулили мешок с мячами. Сборы, наверно…
Последние тетки грузились в автобус.
«Нас не догонят!» — ритмично кричали солистки «Тату». Музыка неслась из уже заселенных номеров.
Антон поднялся в автобус одним из последних.
Проход был заставлен сумками, но никаких комплексов у Антона не возникло — люди вокруг были свои, да и думалось о другом.
Случайно он занял хорошее место, у окна. А потом уступил его Илье, и в душе мощно шевельнулась радость, что сделал приятное этому человечку. Антон видел: мальчишке нужен отец, и так захотелось быть наставником, кормильцем, примером для подражания…
Он вдруг осознал, что защитить мать и ребенка для мужчины такой же инстинкт, как для женщины — дать жизнь.
Ирина не заняла определенного места. То здесь присядет, с кем-нибудь поболтает, то там. Ее хохот, в котором смешались бравада, жизненная сила и яркий темперамент, разносился на весь автобус.
Кто-то принес бутылку водки, Ирина стала собирать единомышленников, появился Серега Саныч, тайком от заснувшей жены. Он полушепотом балагурил, разводил катавасию.
Римма и Влад, невеселые и неразлучные, на предложение выпить откликнулись тут же. Антону было так хорошо смотреть на этих людей, просто запоминать их, что он отказался. К тому же, если он не отгонял мысли о разлуке, которая приближалась со скоростью семьдесят километров в час, то на его глаза выступали слезы. А выпьет — вообще разрыдается. Не надо, успеет еще. И выпить, и разрыдаться.
Автобус остановился заправиться, и все вышли — улыбаясь, оглядываясь, потягиваясь. Пошли в магазин. Точнее, налетели как саранча. Скупили почти все мороженое. Римма требовала каких-нибудь консервов. Ей взяли буханку хлеба и банку кабачковой икры.
Илья излучал абсолютное счастье. Потому что взрослые вокруг были счастливы. Значит, мир — безопасен и светел.
А от избытка радости Илье требовалось вертеться. В результате, когда они вновь усаживались, его хлипкое мороженое полетело Антону на брюки. Ведь других мест нет.
Илья замер, растерянно глядя на пятно и не зная, чего ждать. Счастья будто и не было на его лице.
— Так! — решительно сказал Антон. — Бери мое мороженое. Я еще не касался.
Илья подчинился, но несмело, и когда понял, что подвоха нет, воспрянул, продолжил трещать о том, как на велосипеде выследил шпионов, при этом уже уплетал мороженое.
— Ты не боишься подавиться? — назидательно перебил его Антон, вытирая платком штанину.
Но Илья безошибочно уловил в его интонации доброту и потому, воскликнув «не-а!», с какой-то детской неосознанной благодарностью, даже подавшись к Антону, рассмеялся.
Автобус въехал в Москву.
Влад, полностью откинувшись на спинку кресла, смотрел в окно, а Римма смеялась, ела кабачковую икру с ножа…
Теперь водителя просили остановить у той или иной станции метро, не доезжая до вокзала.
«До свидания! — кричали поочередно. — До свидания всем!» Уходили.
Ирина тоже собрала сумки, стала всех обнимать, целовать. Поцеловала в щеку Антона, посмотрела на него нежно… Развернулась и пошла с Ильей к выходу.
Спускаясь, уже успела чему-то расхохотаться, а на улице махала им рукой и разрыдалась.
Автобус тронулся, и покрасневшее, беспомощное лицо любимой женщины исчезло.
«Не реви! — приказал себе Антон, стиснув зубы. — Не реви, я сказал!»
Но чувствовал, что не сдержится, и так испугался этого, что вдруг стал отчаянно молиться, просить силы…
Так и ехал, будто в прострации, окаменевший…
На автовокзале их встречала мама Аркадия. Полная красивая брюнетка с бесконечной добротой в глазах. Как у мадонны с картин эпохи Возрождения.
Антон испытал неловкость, потому что знал всю невеселую подноготную их семьи.
Аркадий сник, будто его прицепили на поводок, отошел от матери, стал бродить взад-вперед, трясти головой, что-то раздраженно бормотать…
А она разговаривала с женой Флегматичного, слушала ее, словно могущественного врача, и поглядывала на других спускавшихся пассажиров — тепло, внимательно, будто хотела увидеть их глазами сына, будто благодарила, что они не навредили ее ребенку, вернули живым и сохранным…
