Но судьба, как и слава, вещь непредсказуемая и капризная. Квартира, которую пообещали Андрею, была бы кстати: он собирался жениться. Еще до службы в армии он был знаком с Катей, лет на пять помладше его девчушкой, дочерью начальника охраны ремонтного завода. Когда Андрей уходил в армию, Катя училась в восьмом классе. Вернувшись, он застал ее, белокурую и неотразимую, сочную и живую, студенткой второго курса городского медучилища. Катя постоянно посещала танцы и концерты, на которых играл «Паровоз». Обычно ее приглашали на танец, но чаще она стояла с подругой возле одной и той же колонны в танцевальном зале и слушала, как поет Андрей. Он это заметил, чутье ему подсказало, что Катюша отнюдь не равнодушна к нему, и в один из вечеров объявил по микрофону, что новая песня посвящается Кате. В зале захлопали, а Катя смутилась и ушла, не дождавшись конца вечера.
Неделю Катя не показывалась, а затем Андрей подкараулил ее возле медучилища и пригласил на репетицию. Катя пришла, потом еще раз и еще… Они начали дружить. И додружились: через три месяца после посещения первой репетиции «Паровоза» Катя объявила Андрею, что залетела. Объяснение молодых произошло сразу после очередного танцевального вечера, и Андрей долго успокаивал Катю, утверждая, что это надо было предвидеть, ничего страшного нет, в ближайший выходной он отправит мать с визитом к Катиным родителям, та засватает Катю за Андрея, а потом они подадут заявление в загс.
Однако Катя не успокаивалась, не зная, как объяснить все родителям и в училище, ведь при поступлении с нее взяли клятву: не выходить замуж до окончания учебы. Она боялась отца, который нещадно наказывал ее с младшей сестрой в детстве за любую провинность, да и теперь спрашивал строго за малейший проступок. Дело усугублялось еще и тем, что директор училища и Катин отец были приятелями, и от дочки товарища директор училища сюрпризов не ожидал.
В общем, решили так: Катя сообщает новость родителям, они с Андреем пережидают грозовую бурю, а затем мать Андрея идет сватать Катю.
В тот вечер Андрей проводил подругу до самой калитки, долго пояснял ей, как и когда выпалить родичам сообщение о том, что у них намечается внук. Они расстались во втором часу ночи, и взволнованный Андрей долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, раздумывая о том, как и где лучше гулять свадьбу. Как оказалось, это была не последняя его беспокойная ночь и на долгое время последняя в родительском доме.
На следующий день, часов в одиннадцать утра, едва только началась репетиция, в фойе ДК зазвонил телефон и взявшая трубку техничка подозвала к аппарату Андрея. Звонил директор медучилища. Он сообщил, что Катя находится в тяжелом состоянии в городской больнице и просит, чтобы к ней позвали Андрея.
— Что с ней? — крикнул в трубку Андрей. — Отец ее избил?!
На другом конце провода раздался лишь глубокий тяжелый вздох. Через полчаса Андрей был уже в хирургическом отделении горбольницы.
В палате помимо медицинской сестры находились еще две женщины с заплаканными глазами. «Наверное, мать и сестра», — успел он подумать. Катя лежала с закрытыми глазами. Лицо и лоб ее были в синяках, губы припухли, голова забинтована. Андрей несмело приблизился к ней; женщины, сидевшие на краю кровати, приподнялись.
Катя открыла тяжелые веки и жестом руки показала на кровать. Он присел, она взяла его руку в свою — холодную и слабую.
— Живи… — прошептала она и закрыла глаза. Рука ее ослабла и выскользнула из его ладони.
— Катя–а–а! — закричала одна из находившихся рядом женщин и, оттеснив Андрея, упала на кровать, навалившись телом на дочь.
Дальнейшее Андрей помнил смутно. Из палаты его вывела медсестра, за больничной оградой поджидали ребята из группы на «жигулях» бас–гитариста Василия. Они посадили его в машину и отвезли домой.
До вечера Андрей лежал на диване, пробовал закурить, но, сделав затяжку, раскашлялся и отшвырнул сигарету, выпив пятидесятиграммовую рюмку коньяка.
Пришла с работы мать, глянув на сына, ничего не сказала и пошла на кухню готовить ужин. Андрей догадался: она в курсе. Мать сварила пельмени и окликнула его к столу. Он сначала отказался, но мать настояла, сказав, что необходимо поесть. За ужином он выпил еще одну рюмку коньяка. Мать покачала головой и сказала, что Катиного отца допросили в милиции и выпустили под расписку, что он себя виновным не признает и грозится расправиться с Андреем. Андрей на это заявление никак не отреагировал.
После ужина он вышел на улицу, дошел до городского парка, присел на скамейку. Наступал вечер, и парк был пуст. Он вспомнил, как бродил по этим аллеям с Катей, как сидели они на скамейках. Возможно, даже на этой самой. От воспоминаний перехватило горло.
Солнце уже клонилось к закату, когда Андрей решился.
Домой он вернулся незаметно для матери, пробрался на балкон, отыскал в ящике, что остался от отца, охотничий нож, положил его во внутренний карман пиджака. К дому Катиных родителей он подошел, когда уже совсем стемнело. В окнах горел свет, было видно, как суетились люди. Андрей решительно распахнул калитку, прикрикнул на залаявшего было пса и направился к входной двери. Перед тем как войти, он достал нож из кармана, взял за край рукоятки, а лезвие спрятал в рукав пиджака.
Катин родитель и еще несколько человек сидели в зале за столом. Увидев вошедшего Андрея, отец Кати поднялся.
— Что надо?! — крикнул он резко, как кричал на тех, кто пытался пройти без пропуска через проходную ремонтного завода.
Андрей неторопливо подошел к нему вплотную, вскинул нож и саданул несостоявшегося тестя в область солнечного сплетения. Тот широко раскрыл рот, закатил глаза, захрипел и рухнул на колени. На мгновение наступила тишина — никто до конца не понял, что же произошло. Андрей повернулся и быстрыми шагами направился к выходу.
Милиционеров он ждал дома. Они приехали часа через полтора. Он был уже готов — собрал рюкзак со сменным бельем, ложкой, кружкой, чашкой. Ничего не подозревающая мать, разбуженная приходом милиции, вначале спросонья лишь крутила головой, а когда поняла, в чем дело, завыла белугой. Андрей молча обнял ее, поцеловал и направился впереди сотрудников горотдела к милицейской машине.
Катин отец остался жив. Ему сделали операцию, и все обошлось. Уголовное дело в отношении него из–за болезни отложили на неопределенный срок, и на суде он ни в чем не обвинял Андрея, на вопросы судьи отвечал рассеянно. Адвокат старался вовсю, рассказывая судье и заседателям о том, кто такой Андрей и какой он хороший, что преступление было совершено на нервной почве, что подсудимого можно понять… Судья кивала головой, соглашаясь, однако, зачитывая приговор, сказала, что тяжкие телесные повреждения нанесены потерпевшему были и суд приговаривает обвиняемого к четырем годам лишения свободы.
* * *И покатила для Андрюшеньки другая жизнь.
Первое время было трудно, особенно в тюрьме, когда четыре стены, ограничивающие физическую свободу, казалось, сдавливали сознание и душу. В зоне было несколько просторней и в прямом, и переносном смысле: там тоже нашлись музыканты и даже инструментальный ансамбль, куда с радостью приняли нового солиста.
Везде привыкает жить человек: на Северном полюсе и в Антарктиде, в тропических джунглях, в саванне и пустыне. Привык к подневольной жизни и Андрей. Он выучился играть на трубе у пожилого, со вставленным глазом, еврея–флейтиста, сочинял стихи, теперь, правда, больше лагерного толка, разучил несколько классических лагерных песен.
По большим праздникам в столовой исправительно–трудового учреждения начальство устраивало концерты, на которых разрешалось среди песенного репертуара советской эстрады спеть одну–две блатные песни. И Андрей тут уж старался. Кличка Шуруп, казалось, уже начисто забытая за последние годы на воле, каким–то образом преодолела и колючую проволоку, и путанку, и запретную полосу, прочно ввинтившись в Андрея.
— Давай, Шуруп! — кричали зэки, когда он пел «Мурку» или «Гоп–стоп».
— Давай, Свиридов! — кричал замполит учреждения, когда Андрей затягивал жалобную песню о голубоглазой девушке, которая, проводив возлюбленного в неволю, стала ходить по кабакам. Эта песня вышибала слезу не только у замполита и начальника колонии, но и у старого зама по режиму, повидавшего на своем веку не одно поколение арестантов. Андрей и здесь стал всеобщим любимчиком.
Через полтора года после начала срока Андрея освободили из–под стражи и направили на стройки народного хозяйства, на «химию». Еще через полгода Андрей работал каменщиком, жил в общежитии комендатуры, с разрешения начальника посещал репетиции местной музыкальной группы. За хорошее поведение и ударную работу его дважды отпускали в краткосрочный отпуск домой и даже пообещали вскоре освободить подчистую досрочно. Но этому не суждено было сбыться.
