– Получается, чтобы убедиться в истинности духовных феноменов, вам необходим чувственный опыт? А как же истины математики или логики? – и отец Мерхесидек хитро подмигнул Погорелову, как бы приглашая его в союзники.
– Дело в другом. Любой наш земной опыт или знание, в отличие от небесного, мы всегда можем повторить и проверить…
– Не всегда. А как же сны, галлюцинации?
– Да, пожалуй, что не всегда, – Дмитрий задумался. – Тогда я скажу несколько иначе – все материальные явления могут обнаруживать себя через взаимодействие с другими материальными явлениями. Все духовные явления познаются только изнутри их самих. А потому нельзя обосновывать наличие каких-то духовных феноменов ссылкой на странное поведение объектов материальных, то есть на чудеса. Но нельзя объяснять и поведение материальных объектов, вставляя в объяснительную, причинно-следственную цепочку какой-то духовный феномен – проще и честнее признаться в своем незнании. Я понятно все это высказал?
– Не очень, – отозвался Погорелов, и отец Мерхесидек кивнул.
– Грубо говоря, чтобы убедить слепого, надо ссылаться на ощущения, а не на цвета и краски, и если мы доказываем существование нематериального мира ссылкой на такие же нематериальные феномены, то попадаем в порочный круг, пытаясь доказать недоказанное ссылкой на него самого. Если же мы сошлемся на феномены материальные, то это будет требовать веры в возможность взаимодействия духовного с материальным, и мы попадаем в другую логическую ошибку – предвосхищение оснований. Отсюда и мой здоровый скептицизм по отношению ко всем этим вещам.
– Если я вас правильно понял, – вежливо улыбнулся отец игумен, – то доказательства бессмертия души не имеют ценности для неверующего?
– Конечно, нет. И кроме чисто логической невозможности таких доказательств, о чем я только что говорил, имеются еще и… практические, что ли. Ведь вся прелесть бессмертия состоит в возможности наслаждаться теми же благами, которые мы выше всего почитаем в земной жизни – любовью женщин, мудрыми книгами, красотой мира… А что мне бесплотные и мистические радости какой-то любви к Богу, которую обещают взамен. Это обещание тому же слепому показать Венецию.
– Ну, на это очень легко возразить, – живо отозвался отец Мерхесидек. – Вспомните, какие радости в жизни у вас были в дошкольном возрасте – прогулки, мультфильмы, мороженое. Тогда вы еще не знали ни удовольствий любви, ни удовольствий мудрости и были счастливы в своем незнании. Так почему же вы думаете, что высшими радостями являются радости зрелого возраста, а не радости духовной близости к Богу, которые, как я очень надеюсь, вам еще предстоят?
– Да, здесь вы, может быть, и правы. Но как достичь этих радостей? – на этот раз улыбнулся Дмитрий.
– А вот теперь вы обратились непосредственно по адресу, – и отец игумен встал, оживленно потирая руки. – Вот послушайте, что старец Амвросий писал по этому поводу Льву Толстому, – он подошел к своему рабочему столу и снял с него книгу. Дмитрий в этот момент успел переглянуться с Погореловым и сделать такой жест, который мог одновременно означать два вопроса: а где же обещанный чай и а не пойти ли нам отсюда?
– Вот его подлинные слова, – отец Мерхесидек вернулся на свое место. – «Все труды и подвиги телесные и даже подвиги самоумерщвления, если они не направлены исключительно к исполнению заповедей Евангелия, и в особенности смирения, не только не приносят пользы душе, но наоборот – приносят ей величайший вред и совершенно ее погубляют». Смирение, мой друг, и исполнение святых заповедей – вот тот путь к блаженной жизни, о котором вы меня спрашивали.
Подвижная физиономия Дмитрия так красноречиво вытянулась, что отец Мерхесидек не мог этого не заметить.
– Вы разочарованы?
– Откровенно говоря, да. Ведь смирение, как и вера, является психологической особенностью характера – кто-то ею обладает, кто-то нет. Более того, я давно заметил и ваш пример, отец Мерхесидек, это только подтверждает, что стоит самому умному человеку уверовать в высший разум, как тут же начинается окостенение его собственного ума, неизбежно приводящее к догматизму. Грубо говоря, любой ум, имеющий какой-либо авторитет, кроме самого себя, обязательно окажется в плену догматизма, а значит, потускнеет.
– Ну, здесь я с вами не соглашусь, – проворно отозвался отец Мерхесидек, но Дмитрий не менее проворно его перебил:
– Извините, еще два замечания.
– Пожалуйста.
– Во-первых, насколько я помню, сам Амвросий однажды так долго заставил ждать Толстого перед своей кельей, что тот просто обиделся и ушел.
– Чем доказал свою гордыню!
– Почему он, а не Амвросий?
– Потому что святой старец доказал свое смирение во множестве других случаев!
– Другие случаи не назывались Львом Николаевичем Толстым!
Возникло некоторое напряжение, которое попытался сгладить Погорелов, примирительно заметив Дмитрию:
– Вы забываете, что Амвросий встречался и с Достоевским.
– Ну, Бог с ним, – кивнул Дмитрий, – второе возражение важнее. Почему церковь, являясь, в сущности, одним из социальных институтов и зараженная всеми его человеческими болезнями, начиная от бюрократизма и кончая бесчестием некоторых своих служителей, тем не менее претендует на небесную роль, на особое место в жизни общества? Где же тут смирение, если место почившего в бозе Политбюро ЦК КПСС пытается занять Священный Синод? Я уж не говорю об истории борьбы церкви за политическую власть, но на каком основании вы, со всем своим показным смирением, претендуете на власть духовную?
– В Писании сказано: «пасите овец моих». Дмитрий открыл было рот, но возразить не успел, потому что кто-то робко постучал в дверь.
– Входи, Анна, входи, – громко отвечал священник.
И Дмитрий и Погорелов с любопытством уставились на входившую послушницу, узнав в ней ту самую женщину, которую видели всего полчаса назад рядом со звонницей. На этот раз она была без платка, а тонкие светлые волосы придавали ей удивительно беззащитный вид. Пока она расставляла чашки и розетки с вареньем и слушала, что ей негромко говорил игумен, Дмитрий перегнулся через столик и шепотом спросил у Погорелова:
– А разве женщины имеют право присутствовать в мужском монастыре?
– Вообще говоря, нет, – так же шепотом ответил тот, – но отец Мерхесидек благоволит к женщинам и допускает это. А когда из Москвы наезжает отец Венедикт, который является официальным настоятелем, то всех разгоняет.
– Спасибо, Анна, иди с Богом, – сказал отец Мерхесидек и перекрестил склоненную перед ним женскую голову. Она исчезла, так и не проронив ни слова и ухитрившись ни разу не взглянуть на Дмитрия.
– Несчастное создание, – заговорил священник, не дожидаясь очевидных вопросов.
– Почему? И что она все время молчит?
– Она немая. Результат ужасного шока. Если хотите, то пока вы будете пить чай, я могу вам рассказать об этом.
– Да, конечно, – кивнул Погорелов.
– А кстати, сколько ей лет? – добавил Дмитрий.
– Она еще достаточно молода – ее нет и тридцати, хотя по виду этого не скажешь. Полгода назад они с мужем поздно вечером возвращались на своей машине с дачи – они жили во Владимире. Неподалеку от города их вынудили остановиться две машины, из которых вышли четыре человека. Муж пытался оказать сопротивление, но его зверски убили на глазах этой несчастной женщины, а затем ее саму изнасиловали, если можно фигурально выразиться – на окровавленном трупе мужа. Причем насиловали сразу по двое – один в рот, другой в промежность, – отец Мерхесидек произнес это так жестко и отчетливо, что Дмитрий с любопытством взглянул на него – мало того, что в устах священника подобные выражения из милицейского протокола звучали очень странно, но сам-то он откуда знает такие подробности?
– Ее, видимо, пытались задушить, – продолжал игумен, – но что-то помешало. Когда она очнулась – их машину, разумеется, угнали, – то пришла в такое отчаяние, что выбежала на шоссе и хотела броситься под колеса первого попавшегося автомобиля. Однако случайно проезжавшему водителю чудом удалось увернуться, и вот этот добрый человек и доставил ее в город. Тех злодеев так и не нашли, а она, проболев два месяца, решила уйти в монастырь.
– Но у вас же мужской? – недоуменно спросил Дмитрий, чувствуя непривычное смущение при воспоминании о своей идиотской выходке.
– Неподалеку, в Шамордино, есть женский, – отозвался Погорелов, а отец Мерхесидек утвердительно кивнул.
– Как вам наше варенье?
– Восхитительно.
– Старинный рецепт. Так на чем мы остановились?
– На роли церкви в общественной жизни, но я бы хотел поговорить немного о другом. Почему мораль не может быть самоценной, почему вы, я имею в виду верующих, полагаете, что подлинная мораль всегда основана только на Боге, а не на свободной воле человека? А если ставить вопрос еще конкретнее – то почему именно в монастырях, по вашему мнению, люди ближе всего к Богу, а значит, и более моральны?
