Тимофей Ермолаев - Рассказы

Кент опустил взгляд на тускло освещенную страницу и наткнулся на фразу: «Профессор дрожащими руками снял грязные трусы…» Кент вздрогнул, но пересилил свое отвращение к литературе подобного рода, открыл первую страницу и углубился в чтение. Дочитав до конца, он чуть не выкинул рукопись с балкона от омерзения.

— Как вы можете такое писать? — изумленно вопросил он. — Вы же умные, образованные люди! Неужели нет светлого начала в ваших душах?

Рич мелко захихикал, оскалив мелкие зубки, а Дик засмеялся, его смех был подобен собачьему лаю.

— Ты просто не понимаешь всего философского смысла, дорогой наш Кент! — сказал Рич.

— Но это же просто…

— Нет-нет, это не то, что ты думаешь, — сказал Дик. — Мы работаем в журнале «Ноу Лимит», так что это всего лишь средство нашего существования.

— Неужели вы не могли найти себе работу подостойнее, пусть даже и менее оплачиваемую?

Непонятно почему, но Рич обиделся.

— Если хочешь знать, — процедил он сквозь зубы, — то даже Фред Мирроу звал меня в соавторы, но я отказался.

Имя Фред Мирроу кое-что значило: он был широко известным автором «космических опер», и каждая его книга поражала грандиозностью замысла и мастерством его реализации.

Рич отобрал тетрадь у Кента и продолжил писанину. Когда он передавал ее своему соавтору, Кент не удержался и прочитал новонаписанное. Так продолжалось несколько часов. Дик остервенело насиловал бумагу, Рич с капающей изо рта слюной вторил ему, а Кент читал их рождающееся произведение, и оно уже не казалось ему столь гадким, как раньше. Наконец, он и сам начал посмеиваться, хотя и не переставал повторять: «Ничего более мерзостного я никогда не читал раньше!»

Опера закончилась, и наша троица вышла на улицу. Тут литераторы распрощались с Кентом и пожелали ему всего хорошего. Кент помахал им рукой и быстро пошел в самую безлюдную часть города. Там он воздел глаза к небу и скинул плащ с плеч, но… его прекрасные сверкающие крылья почернели, пожухли и черными хлопьями пепла осыпались на сырую землю. Маленький червячок вины превратился во всепоглощающее чувство раскаяния. Но было уже поздно.

Уже под утро два человеческих подобия, до горла залитые спиртосодержащими жидкостями, вывалились из ночного стрип-бара. Рич, пройдя несколько шагов, согнулся, засунул два пальца в рот и исторгнул из себя содержимое своего желудка. Дик зло посмеивался над ним: им наоборот овладела жажда бунтарства и разрушения. Так как было темно, хоть глаз выколи, он достал из-за пазухи новую рукопись, написанную ими в опере и, ругаясь самыми последними словами, поджег ее, как факел.

— Истинные произведения искусства не горят, — отдышавшись, сказал Рич, но тетрадь сгорела дотла.

Друзья обнялись и двинулись по улице, домой. Едва стихли звуки их нетвердых шагов, от стены отделился странный темный силуэт. Он наклонился над жалкими остатками писанины. Послышался приглушенный смешок. Черные частицы сожженной бумаги вздрогнули и стали сползаться в одно целое, белеть, распрямляться…

3.10.1997, 2002

Я стоял перед дверью и задумчиво разглядывал позеленевшую табличку на ней. Она выглядела весьма неординарно:

Вдобавок, на табличке виднелись следы плевка, уже высохшего, однако. Наконец, я решился и только хотел постучать, как дверь распахнулась, и невысокий человечек в плохом сером костюме чуть не врезался мне в грудь.

— Мистер Харди?

Человечек нервно вздрогнул, кивнул, посмотрел на часы.

— Вы к мистеру Харди? — спросил он, испуганно таращась на меня.

— Да, я друг Большого Фила, и он дал мне этот адрес.

— А, Большой Фил! — он запустил руку в свои остатки волос, на плечи посыпались килограммы перхоти. — Так вы по делу? Я и есть мистер Харди. Заходите, пожалуйста.

Кабинет был пуст, если не считать старого дубового стола, на крышке которого виднелись следы от жевательных резинок и разлитого кофе, и трех колченогих стульев; на одном из них сиротливо устроился древний «ундервуд» (его вполне можно было сдать в музей). Да, в углу еще стояло мусорное ведро. Харди уселся за стол под угрожающий скрип стула, но я не хотел попасть в неловкое положение и остался стоять.

— Итак? — он попытался ободряюще улыбнуться.

— Меня зовут Бен Труман.

— И вы хотите…

— Я хочу совершить самоубийство, — скучающе процедил я и щелчком сбил со своего двухсотдолларового плаща приставшую пушинку.

— Чье?

— Свое, естественно.

— Вы попали по адресу! — Харди вскочил, обежал вокруг стола и снова сел. — Я один из крупнейших в городе специалистов по «фело-де-се», я изучил всю суицидальную литературу, которая только существует, самоубийство — мое второе имя!

Он самодовольно надулся, скаля испорченные зубы.

— Сколько это будет стоить? — я с трудом сдержал зевок. Как я и ожидал, Харди цепким взглядом ростовщика и карманника осмотрел мою одежду.

— Пятьсот долларов, — не моргнув глазом, бессовестно заявил он. — Плюс сто долларов за оформление всех соответствующих документов, плюс триста долларов за организацию похорон. Написание некролога и рассылка поздравлений, простите, приглашений — совершенно бесплатно.

— Это все лишнее, — я достал бумажник и отсчитал ему пять сотен зеленых, он глядел на них, как изголодавшийся удав на жирного кролика. — С чего начнем?

— Всего лишь одна формальность, — Харди положил на стол чистый лист бумаги и ручку. — Пишите: «В моей смерти прошу никого не винить».

— Повторите, пожалуйста, — я все-таки рискнул сесть.

— Где-то у меня был образец… — Харди начал стукать ящиками стола, но ничего не нашел. — Не забудьте расписаться и поставить дату.

Так или иначе, посмертная записка была написана, и я спрятал ее в бумажник.

— Так… — Харди довольно потер руки. — И какую же смерть вы предпочитаете, Бен?

— Мне как-то все равно.

— Тогда держите!

Он протянул мне прозрачный флакончик с таблетками.

— Что это?

— Вечером перед сном выпей все десять — и тихий, безболезненный переход в другой мир совершится сам собой.

Я был немного разочарован. Но деньги были уже уплачены, я попрощался и пошел домой.

В девять часов вечера я посмотрел в окно на закат, принял душ, побрился, почистил зубы, проглотил одну за другой все таблетки и с чистой совестью лег спать. Посмертная записка была пришпилена на письменном столе, на самом видном месте.

Через два часа я проснулся и попал в девятый круг Ада — меня рвало так, как никогда в жизни, я даже не успел добежать до туалета. Когда рвота прекратилась, я напился воды из-под крана, проблевался еще пару раз и оставшуюся часть ночи провел на диванчике в гостиной.

Я ворвался в контору Декстера Харди как тайфун, как цунами! Я ругал его, как только мог, самыми последними словами. Он только обиженно моргал и, когда мой поток проклятий иссяк, пропищал:

— У вас ничего не получилось?

— Как видишь, нет, скотина. Давай деньги назад, я поищу другого специалиста и заодно заявлю на тебя в полицию!

Не успел я договорить, как Харди бросился на колени и обхватил меня руками.

— Мистер Труман, простите меня! Я забыл посмотреть срок годности препарата, честное слово! Но позвольте мне исправиться, не пройдет и десять часов, как вы будете мертвы в самом наилучшем виде!

Я смотрел сверху на его лысину, и мне стало его жалко.

— Встаньте, Харди, я даю вам еще один шанс. Что же вы предложите теперь?

Харди напустил в ванну горячую воду, проверил пальцем ее температуру и с кривой улыбкой повернулся ко мне.

— Неплохая у тебя квартирка, Бен. А теперь раздевайся, лезь в воду и вскрой себе вены. Держи!

Он вручил мне новую упаковку лезвий «Жилетт». Я взялся за верхнюю пуговицу рубашки и спросил:

— Мне что, при тебе разоблачаться?

Харди заморгал, потом вышел и спросил из-за двери:

— Ты уже разделся?

Я снял одежду и аккуратно сложил ее на полу. Вода была очень горячей, голова моя закружилась. Взяв в пальцы ставшее скользким лезвие, я проделал эту крайне болезненную и неприятную процедуру. Вода быстро начала краснеть, и я потерял сознание…

Очнулся я оттого, что начал замерзать. Я открыл глаза и мне чуть не стало плохо от отвратительно алого цвета воды. И я был жив.

— Харди, говнюк! — дверь с перевернутой табличкой чуть не вылетела с петель от моего пинка ногой.

Его голова при моем появлении задергалась вверх-вниз.

— Идиот! Кретин! — взвизгнул он. — Ты как вскрывал вены?!

Я немного охладел и показал ему, как.

— Болван! — вопил он. — Надо было резать вдоль, по ходу сосудов! Не поперек, а вдоль! Вдоль, а не поперек!