— Да, — протянул он. — Это было совсем небольшое племя, человек сто. Хотя меня и предупреждали о возможной агрессивности, они были на редкость дружелюбны. Хотя женщины у них, честно сказать, немного страшноваты…
— Так вот, о женщинах. До вашего прибытия их купание в речке воспринималось мужчинами как вполне обыденное явление, даже не заслуживающее их внимания. Как только там появились вы, мужчины стали прятаться в кустах и украдкой подсматривать за голыми соплеменницами, лелея в своих не слишком развитых разумах самые грязные мысли…
Учитывая мое происхождение, я сделал ударение на слове «грязные». Роб Андерсон растерянно почесал подбородок, он явно не понимал, чего же плохого он тут сделал.
— А что произошло на шестой день?
— Вы про что?
— Не припоминаете? Я имею в виду дикий виноград.
Он вспомнил и самодовольно улыбнулся:
— Да, было дело. Я собрал немного этой кислятины и сделал немного вина. Оно было отвратительным, но старейшины были от него в восторге… И тогда я научил их виноделию… Чего же тут плохого?
Я опять пролистал рапорт службы наблюдения.
— Через неделю все племя ударилось в пьяный разгул, — резко сказал я.
— Да, у них слабоватые головы, — он опять улыбнулся. — Но ничего, пусть привыкают.
— На третий день после начала пьянки нами были зафиксированы случаи половых извращений, которые начали приобретать систематический характер.
Он упрямо замотал головой.
— Тут я не виноват, Эрл. Пусть я попаду в Ад, если это не так.
Я не стал возражать и спросил:
— Так вы оцениваете вашу деятельность в прошлом позитивно?
— Почему бы и нет? Я научил их делать колесо, хотел даже научить их плавить металлы, но не успел. Разве за месяц все успеешь?
— По-моему, Роб Андерсон, все, что вы хотели и могли сделать, вы сделали. А насчет колеса… Вы думаете, что доходчиво им все объяснили?
— Честно говоря, я плохо помню этот момент… Я был немного пьян…
— Зато все, и стар, и млад, отлично усвоили полный набор английских нецензурных слов и выражений. Довольно, Роб Андерсон. Если бы не срабатывал принцип временной устойчивости, неизвестно, что бы вы нашли здесь, в настоящем, когда вернулись. Итак, мой приговор: штраф тридцать тысяч долларов, эти деньги пойдут в благотворительный фонд. Приговор может быть обжалован в установленном порядке.
Он опять улыбнулся, но этот раз презрительно, и положил передо мной на стол платиновую карточку «Америкэн Экспресс». Подписав все необходимые бумаги, мистер Роб Андерсон спросил:
— Я свободен?
— Да, свободны. До свидания.
У двери он остановился.
— Знаете что, Эрл. Через недельку я куплю себе у вашей компании новое хронопутешествие.
— Очень рад за вас.
Он ушел. Я закрыл папку под номером 10905 и взял новое дело. Но в этом случае наша команда не успела среагировать должным образом, и наш клиент, некто Тринкер, остался мертвым в двадцатитысячном году до Рождества Христова. Этот Тринкер решил устроить в палеолите самое настоящее Монте-Карло: он наделал из подручных материалов некоторое подобие игральных карт, домино, костей, разве только не «одноруких бандитов», и обучил игре в них доверчивых туземцев. В пылу азарта племя забыло об охоте и чуть не умерло от голода. Их спас шаман, который каменным топором снес Тринкеру полголовы и проклял его нововведения.
В дверь постучали, в приоткрывшуюся щель заглянул мистер Роб Андерсон.
— И все-таки я заронил там семена цивилизации!
Ноябрь 1997
Двое, он и она, стояли у берега моря, заходящее солнце бросало на них кровавые зловещие блики. Он смотрел куда-то вдаль, а она изо всех сил пыталась обратить на себя его внимание. Она была немного пьяна, поэтому периодически повисала на его плече.
— Меня зовут Моника, — громко говорила она. — Ты мне очень нравишься. Нет, действительно. И от тебя хорошо пахнет…
Было очень жарко, но он вздрогнул.
— Как тебя зовут? — она обрадовалась, когда он повернул лицо в ее сторону.
Он что-то ответил. Она засмеялась.
— Дуган? Нет, правда? Я никогда раньше не встречала Дуганов. Необычное имя, я его надолго запомню.
Он улыбнулся, алое солнце сверкнуло в его черных глазах. Моника взглянула на свои крошечные золотые часики.
— Уже поздно. Ты не проводишь меня домой?
Дуган неопределенно пожал плечами.
— Я живу совсем одна, неподалеку отсюда.
Он коротко кивнул и что-то спросил. Она звонко засмеялась и потянула его за руку за собой.
Моника действительно жила недалеко. Когда они подошли к ее домику, его рука лежала на ее бедре, а ее смеющееся лицо прижималось к его груди.
— От тебя хорошо пахнет, Дуган, — повторила она. Он ответил долгим жарким поцелуем…
* * *
Через час Дуган пах совсем по-другому. От него несло запахом смерти и крови. Он прошел в ванную, положил опасную бритву на раковину и начал отмывать руки от крови. Окрашенная в красное вода шустрым ручейком исчезала в сливном отверстии. Потом он умыл лицо и прополоскал рот. Намочив немного волосы, он тщательно причесался, внимательно осматривая себя со всех сторон в зеркале. Затем он поправил галстук, отряхнул пылинку с пиджака, положил в рот жевательную резинку без сахара, предохраняющую от кариеса, и вышел из ванной комнаты.
Гостиная выглядела просто ужасно. Если не принимать во внимание поломанную мебель, то залитые кровью пол и стены наводили на мысли о скотобойне. Дуган приостановился, напоследок оглядывая плоды своих рук. Истерзанное тело с одной верхней конечностью лежало на кровати, целомудренно укрытое побагровевшей простыней; вторая рука Моники плавала в чудом оставшемся целым аквариуме, и прекрасные золотые рыбки остервенело кусали свежее мясо. Голову девушки Дуган аккуратно уложил на журнальный столик, а вот глаза, язык и уши довольно небрежно валялись на грязном полу у поверженного телевизора.
Дуган осмотрел комнату, на лице его явно читались презрение и скука. Достав из кармана бумажник, он оставил у двери несколько долларов, после чего покинул оскверненный им дом.
* * *
В одиннадцать часов вечера он стоял у светофора, когда кто-то сзади запустил ему в волосы руку с ярко накрашенными ноготками. Он спокойно обернулся и увидел развязную девицу с небольшим крестиком на красивой шее.
— Хорошая ночь, милашка, — промурлыкала она. — У, ты так приятно пахнешь…
Темные губы Дугана изогнулись в хищной зловещей ухмылке…
Декабрь 1997
Всякий человек, мня себя свободным, лишь служит ужасной игре темных сил…
— Покуда ты в него веришь, он существует и оказывает на тебя свое воздействие, только твоя вера и составляет его могущество…
И тут безумие впустило в него свои огненные когти и проникло в его душу, раздирая его мысли и чувства…
Эрнст Теодор Амадей Гофман. «Песочный человек».
Часы на покрытой черно-желтыми разводами стене подозрительно зашуршали и начали медленно бить, каждый удар был подобен траурному звону. Я насчитал тринадцать ударов, при каждом из них мое сердце то болезненно замирало в груди, то начинало метаться, как птица в тесной клетке. Наступившая после этого тишина стала давить мне на глаза, и, чтобы не ослепнуть, я громко заорал, как сумасшедший. Тишина мгновенно отступила, но я-то знал, что она притаилась в самом темном углу комнаты и только ждет удобного момента, чтобы напасть на меня врасплох. Часы подумали и ударили еще раз. Часовая стрелка от них лежала у меня в кармане, это была моя месть этому бессовестному тикающему монстру, который все время насмехался надо мной.
«Ничего, когда у тебя закончится завод, я буду смеяться последним», — злорадно забормотал я. Наверное, стоило бы отломать и минутную стрелку, но я боялся подойти к часам ближе расстояния вытянутой руки, и они знали это.
Я медленно, разминая затекшие мышцы, поднялся с грязного пола. Шторы на окне немного раздвинулись и показали мне соблазнительный треугольник ночного неба. Сердце мое бешено заколотилось о грудь, я поскорее прижал его ладонью, чтобы оно не покинуло меня…
Успокоившись через несколько минут, я сделал шаг к окну, стал на колени и заглянул в прореху. Ночь! Мириады звезд своими острейшими световыми иголками вонзились мне в мозг, желая выжечь дотла мою нервную систему, но я вовремя отпрыгнул назад, мгновенно закрыв глаза руками. По моему лицу текла кровь, и я слизывал ее с губ языком. Когда я отошел от последствий коварного нападения, я осторожно задвинул занавески на окне плотнее и заколол их согнутой стрелкой от часов. Изловчившись, эта проклятая стрелка уколола меня в палец. Я погрозил часам кулаком и засунул палец в рот. Кровь, текшая по моему пищеводу, постепенно восстанавливала мои силы и здравость мышления.
Вдруг я почувствовал, как в моем желудке что-то зашевелилось. Я услышал тошнотворное чмоканье. Теплая и соленая кровь маленьким ручейком струилась у меня в горле. И что-то у меня в животе почуяло эту живительную влагу. Что-то в моем желудке развернулось, словно пружина, и начало подниматься по кишкам вверх, перебирая тысячью холодно-стальных ножек. Я в безмолвном ужасе зажал рот руками, чтобы чудовищный червь (в нем было метров двадцать, не меньше) не вылез наружу, иначе я бы умер от страха. И я победил. Тысяченожка протиснулась через сдавленное спазмом горло, потыкалась в зубы своими гнусными кровососущими присосками, потом побежала вверх и свернулась тяжелым клубком между моими мозговыми полушариями, причинив мне такую дикую боль, что я потерял сознание.
