В один из первых морозных дней, надев парадный Сергеев костюм марки «Сан Шайн» под привезенное с собою пальто «Iceberg» — зимний гардероб Сергея состоял из пуховика и куртки, — Топилин отправился к председательскому дому. Подгадал точнехонько к полудню. Иван Рудольфович, лязгая ключами, выходил из трансформаторной будки. На плечи накинута парадная офицерская шинель без погон, под шинелью коричневый свитер домашней вязки.
— И опустилась тьма на «Яблоневые зори», — сказал Топилин с шутливой торжественностью, подходя к председателю со спины.
Тот развернулся всем корпусом, посмотрел на Топилина долгим серьезным взглядом — излишне серьезным, как показалось Топилину.
— Как видите, обошлось без тьмы, — ответил он сухо, растягивая слова.
И вроде бы настал момент рукопожатия и знакомства — но что-то в председательском взгляде останавливало Топилина.
— Я тут у вас живу, — сказал он, заняв руки замысловатым жестом, похожим на движение плавающего брасом. — Месяц.
— Больше, — поправил его Рудольфович и оглядел совсем уж подробно, всмотрелся в каждую деталь и даже, казалось, о каждой успел что-то такое подумать.
Встреча была прохладной.
— Д-да, — подтвердил Топилин. — Точно. Чуть больше. Никогда не дружил с календарем…
Председатель провернул ключ в замочной скважине трансформаторной будки и, вынув его решительным офицерским жестом, сунул в карман — как пистолет в кобуру.
— Чем обязан? — поинтересовался, поправляя шинель.
И тут же взглядом пригласил Топилина в сторону дома.
— Легко оделся, — пояснил он. — Как бы не простыть.
Они неспешно зашагали по гравию, которым была засыпана дорожка от трансформатора до председателева дома.
— Да, похолодало.
— Минус два.
— Теперь уж подержится.
— Да.
— И снега может навалить.
— Не исключено. Так чем обязан, Антон Степанович?
Топилин споткнулся от неожиданности.
Это было уже слишком.
Перебор! К одиннадцати выпал туз, а внутренний голос уверял-божился, что будет ровно двадцать одно.
— Осторожней, кое-где ямки, — заметил председатель, с деланым любопытством поглядывая по сторонам.
Времени на обдумывание не было.
Он, конечно, успел побыть здесь и бывшим зэком, и деструктивным маргиналом. Но напялить маску Антона…
Метко, Иван Рудольфович. Не в бровь, а в глаз. Вот даже левый глаз кольнуло как будто. Ой.
«А давай! — Топилин покосился на председателя. — Семь бед один ответ, однава живем, два сапога пара, трое с сошкой, один с ложкой, ни эллина, ни иудея. Была не была».
— Так вы знаете? — спросил Топилин, торопливо склеив грустную мину.
— Я здесь все знаю, — ответил председатель, с особенно четким звуком ступая по гравию. — Положено.
Дальше молчали. Топилин внимательно слушал хруст гравия. Антон вряд ли стал бы говорить об этом на ходу — и уж точно не стал бы без специального приглашения.
Подойдя к воротам, Иван Рудольфович толкнул приоткрытую створку:
— Милости прошу.
— Благодарю, — ответил Топилин в тон председателю и засомневался: не решит ли, что его передразнивают. — Обалденный дом, — добавил он на всякий случай.
Во дворе неожиданная встреча — Боб собственной персоной. Лежит на деревянном настиле, которым укрыта на зиму клумба под окном. Морда мечтательная. Переглянулись, Боб нехотя поднялся и, держа хвост и голову к земле, отправился за угол. «Ну ладно, спалил, — говорила его понурая спина. — А потому, кормить нужно лучше».
— Этот у всех помаленьку пасется, — махнул на Боба председатель.
Верхнюю одежду оставили в темной прихожей. Топилину были выданы тряпичные бахилы с резиночкой. «Не в музее, но чистоту чтим», — с достоинством заявил хозяин. Сам он переобулся в домашние кожаные туфли. В комнатах ярко горел свет, глухие французские шторы закрывали окна. Прошли в гостиную с включенным электрокамином.
— У меня отдельная ветка, — сообщил Иван Рудольфович, приглашая гостя в низкое кресло перед журнальным столиком. — Должны же быть какие-то привилегии за мои административные мытарства…
Дождавшись, когда Топилин усядется в кресле, Иван Рудольфович занял кресло напротив: закинул ногу на ногу, руки сложил на колене.
— Полагаю, у вас ко мне дело, Антон Степанович?
— Совершенно верно, Иван Рудольфович. Хотелось бы угольком разжиться в следующий завоз. Это возможно?
— Для нас ничего невозможного нет, — он покрутил носком туфли. — Сколько?
— Тут я профан… кубов, думаю, десять.
— Он, знаете ли, в мешках продается. По пятьдесят килограмм.
— Мешков десять.
— Десять… Извольте, десять так десять.
Председатель задумчиво опустил глаза. Топилин заметил, что они снова изъясняются на чистом тургеневском, — но исправляться уже не стал. Тем более что Иван Рудольфович держался без малейших признаков неудобства.
— А позвольте встречный вопрос, Антон Степанович. Вы что же, надолго собираетесь у нас задержаться?
— Да как получится, знаете.
— Угу.
Топилин никак не мог сообразить, чем расположить к себе Рудольфовича. Коль скоро тот видит перед собой Антона Литвинова. И непонятно при этом, как он к Антону Литвинову относится. Или не относится никак? Просто так надувает щеки, от пристрастия к надуванию щек? Да уж, непреднамеренное убийство, как выяснилось после недавних событий, — тот еще геморрой. Быстрые современники давно приноровились хватать готовые мнения, как товары в гипермаркете, ориентируясь по вывескам. Вот полка с убийством обыкновенным умышленным: так, «око за око», то да се… здесь церковное… здесь отклонения… там с миру по нитке — примеры, статистика… есть еще чисто взбодриться: «Такого ты еще не видел!», «Не для слабонервных!», «Страна содрогнулась»… но нет, нету, разобрали опять… Загвоздка, собственно, в том, что полки «непреднамеренное убийство» не существует, мерчендайзеры никогда не вывезут в просторный зал готовых мнений, с пылу с жару, которые можно хватать и бросать в тележку.
— Таким образом, сроки пока не известны и даты остаются открытыми? Правильно ли я уяснил, Антон Степанович?
— Ну как-то так.
Впрочем, да — Ивана Рудольфовича сложно было причислить к разряду современников. Председатель потчевал не то что рафинированной интеллигентностью, но интеллигентностью консервированной, закатанной в банку лет эдак сто назад в уездном городишке N, что знаменит своим университетом и ротондой с видом на порт. Ну, не изъясняются так сегодня. Не наклоняют вот так вот голову, не молвят: «Чем обязан?»
— Ванюша! — пропел из соседней комнаты женский голос. — У нас гости?
Вошла жена Ивана Рудольфовича. В мета-файлах Сергеевых фотографий она значилась как Жанна К. На совместных с мужем портретах либо стояла рядом, уложив руку на мужнино плечо, либо обнимала его из-за спины. Лет пятидесяти. Одета в свитер фиалкового цвета. Разглядев гостя, упорхнула, не дожидаясь, пока ее представят.
Иван Рудольфович наклонился вперед.
— А ведь я с Сережей дружил, — сказал он, высыпав пальцы на журнальный столик, как на клавиатуру рояля.
Топилин почувствовал, что Рудольфович созрел высказать нечто существенное.
— Какой он был? — спросил почему-то Топилин.
После драки с Антоном всё чаще и, главное, всё охотней он действовал и говорил импульсивно. Начинало нравиться.
Председатель в очередной раз препарировал его холодным взглядом.
— Какой, говорите? Вдумчивый. С хорошим вкусом. Человек, здраво оценивающий реальность. Словом, такой, каких немного теперь осталось.
— Я так и думал, — пробормотал Топилин, поощряя председателя продолжить начатый рассказ.
— Именно так, — он заговорил с подъемом, внезапно отринув свой могильный снобизм. — Именно такой человек, Антон Степанович, закончил жизнь под колесами вашей машины.
Топилин молчал, с интересом глядя прямо в лицо председателю: так-так, и что дальше? Иван Рудольфович принялся ходить по комнате, от окна до электрокамина, где успевал погрузиться в зыбкие танцующие блики.
— До сих пор, бывает, ловлю себя на том, что мысленно заговариваю с Сережей… Как бывало раньше, когда он был жив и радовал меня своими визитами… В перерывах между нашими встречами я частенько продолжал диалог, всё не мог остановиться… досказывал то, что упустил… Он был исключительно интересным собеседником.
— Ванюша! — плаксиво позвала его супруга. — Тебе нельзя волноваться.
Председатель остановился, облокотившись на спинку кресла.
— Мне его очень не хватает, — медленно проговорил председатель и посмотрел на потолок.
Топилин вздохнул.
— Поверьте, — сказал. — Мне искренне жаль, что так получилось.
Иван Рудольфович взял с журнального столика пульт, уменьшил мощность камина. Вернувшись в свое кресло, запрокинул голову на спинку. Так они посидели какое-то время, слушая кухонную возню Жанны К.
— Не мог понять, куда он пропал. Мобильник отключен… Потом одного из наших дачников встретил в городе. От него и узнал. Кинулся расспрашивать. Нашел телефон Юрия Кирилловича, у него тут участок. Какая-то шишка в МВД. Он сначала отпихивался, мои расспросы ему не понравились, но я напомнил ему о кое-какой оказанной услуге, и он под большим секретом назвал ваше имя… и статус в общих чертах описал… Потом вы объявились. Я поначалу порывался к вам сходить, — сказал он, прикрывая ладонью глаза. — Хотел высказать… все… Но вдруг задумался. Этот ваш поступок, приход сюда… из комфортабельной жизни… в дачную аскезу, в которой так долго прожил Сергей… и то, что вы оделись в его одежду… Это выдает в вас человека неравнодушного, страдающего.
