— Кому? Что? — запинаясь повторил подсудимый.
— Вы уступили своей жене?
— Почему своей жене? Нет, не ей.
— Но вы ведь так сказали. Интересно, что вы при этом имели в виду?
— Я сдался, не стал сопротивляться. Да и сопротивление было бесполезно. Слишком поздно. Я просто распустился. Иначе…
— Иначе?
— Не знаю, что случилось бы иначе. Трудно себе представить.
— Стало быть, вы приняли что-то вроде решения.
— Но ведь я уже сказал вам, что совершенно оцепенел. Как можно в таком состоянии что-то решать? Я даже вынужден был прислониться к косяку.
— А жена?
— Жена? Что с ней?
— Заметила она ваше состояние?
— Как я могу это знать? Заметила, конечно. То есть я хочу сказать, наверно, она чувствовала то же, что и я.
— Ну хорошо. Давайте задержимся немного на этом ответе. Вы, значит, стоили в дверях кухни, прислонившись к косяку. К левому или к правому?
— К… к… Разве это существенно?
— Существенно или несущественно — предоставьте решать нам.
— Но я и впрямь не помню. Наверно, к левому, так мне по крайней мере сейчас кажется. Не исключено, впрочем, что я и вовсе не прислонялся. Только теперь мне это так представляется.
— Хорошо, остановимся на левом косяке. Конечно, если вы не возражаете. А где была пепельница?
— Пепельница?
— Да, вы ведь пошли на кухню, чтобы вытряхнуть из пепельницы окурки, и сказали, что уже сделали это. Стало быть, пепельница была где-то рядом.
— А теперь ее нельзя найти, что ли?
— Где пепельница, мы вас спрашиваем.
— Где-нибудь она должна отыскаться. Наверно, я поставил ее на кухонный буфет. Или на стол в кухне. Может быть, прислуга… Что случилось с этой пепельницей?
— Отлично, вы, значит, поставили ее куда-то. Скажем, для того, чтобы освободить руки. В какую пепельницу вы в тот вечер стряхивали пепел?
— В какую? В ту, что стояла в гостиной. Это была определенная пепельница.
— Опишите ее, пожалуйста.
— Большая пепельница. Моей жене она не нравилась. Жена говорила, чтобы я унес ее к себе в контору. Там она будет на месте. Жена не раз покупала пепельницы поменьше, но пепел часто просыпался мимо. Поэтому мы так и не расстались со старой пепельницей. Она была мраморная, зеленоватая. Такие пепельницы повсюду продаются.
— Стало быть, довольно тяжелый предмет?
— Да. Жена приклеила к внешней стороне дна кусочек войлока, чтобы пепельница не царапала стол.
— Пепельница у вас круглая?
— Нет, шестигранная или восьмигранная, стало быть, с углами.
— Ну а сколько она примерно весит?
— Сколько весит? Но кому придет в голову взвешивать пепельницу? Наверно, полкило или кило. Скорее, по-моему, кило.
— Ну хорошо. Как вы объясните тот факт, что эта пепельница была найдена на четвертой ступеньке и притом у самых перил?
— На четвертой?.. Хорошо, и что же вам еще нужно? Значит, она нашлась. Тогда все в порядке.
— Но вы ведь только что утверждали, будто оставили ее на кухне.
— Какое это вообще имеет значение? Выходит, я держал ее в руке и поставил на ступеньку, чтобы она мне не мешала. Вы ведь сами видите, что у меня не было времени обращать внимание на такие мелочи.
— Гм. А когда вы поставили пепельницу на ступеньку?
— Когда? О боже, какие странные вопросы. Не помню. И не понимаю, почему…
— И мы многое не понимаем. Не понимаем, например, почему вы даете такие сбивчивые ответы. Почему?
— Но я ведь пытаюсь объяснить вам, господин председатель суда, речь шла о жизни и смерти. Кто в такие минуты заботится о столь нелепых предметах, как эта пепельница?
— Вы считали, что вашей жизни угрожает жена?
— Моя жена? Как это ужасно. Лучше вовсе не говорить ни слова. Вы нарочно толкуете все превратно.
— А я вот не вижу никакого превратного толкования. Мы просто устанавливаем тот факт, что вы все еще держали пепельницу в руке, когда ваша жена спускалась по лестнице.
— Почему бы мне не держать ее? Ведь это не имеет значения.
— Вы не можете случайно вспомнить: когда вы поставили пепельницу, была ли ваша жена еще на лестнице или уже спустилась вниз?
— Нет. То есть…
— Говорите.
— Что означает ваш вопрос?
— По-видимому, речь шла о секундах или даже о долях секунды. Вы ведь сами говорили о секунде кошмара. Суд непременно хочет понять, что вы имели при этом в виду.
Председатель суда говорил деловито, не выделяя отдельных слов, и глядел на подсудимого скорее со скучающим выражением лица. Подсудимый явно намеревался ответить быстро, как он отвечал до этого, открыл даже рот, но потом вдруг замолк и побелел как полотно. Казалось, он вот-вот упадет в обморок. Этого, однако, не случилось. Он медленно, словно сомнамбула, словно неожиданно забыв, где находится, подошел к столу, за которым сидели судьи; председатель так и не успел остановить его. Опершись обеими руками на стол и наклонившись далеко вперед, подсудимый спросил свистящим шепотом:
— Ее нашли?
Навряд ли его вопрос расслышали в зале, тем не менее публика заметно заволновалась. Все, как видно, подумали, что у подсудимого вырвалось решающее признание; то обстоятельство, что признание это не услышали в зале, только увеличивало беспокойство. Незнакомые люди переглядывались, несколько человек приложили руки к ушной раковине, чтобы не упустить ни слова. И в конце концов кто-то из публики крикнул:
— Говорите, пожалуйста, громче!
Адвокат вскочил, чтобы прийти на помощь своему подзащитному, но председатель суда сделал отстраняющий жест рукой.
— Прошу вас, подождите минуточку, господин адвокат. Сейчас я дам вам слово. — Однако председатель суда, по-видимому, был весьма рад тому, что обстановка хотя бы на короткое время разрядилась. Очень спокойно он опять обратился к подсудимому. На этот раз он говорил прямо-таки отеческим тоном: — Мне кажется, я неправильно понял ваш вопрос.
— Это невозможно, — сказал подсудимый.
— Что невозможно?
— Я вышел из дома вместе с ней, я потерял ее из виду, только когда поднялась вьюга. А вы здесь утверждаете, будто я убил ее с помощью пепельницы. Нет, такого не могло случиться. Это не я. Ведь я… А если вы ее нашли, то почему не сказать сразу? Зачем вы устроили мне такую пытку?
— Успокойтесь, пожалуйста, подсудимый. Мы…
— Где же ее нашли? — закричал подсудимый.
— Вашу жену не нашли.
— А что с пепельницей?
— Пожалуйста, идите на свое место и попробуйте немного успокоиться.
Подсудимый и впрямь отправился на свое место, но при этом энергично тряс головой и, обращаясь к публике, говорил:
— Надо мной здесь насмехаются.
Адвокат в резких выражениях заклеймил метод судопроизводства, при котором его подзащитного мучат подозрениями, хотя точно знают, что эти подозрения совершенно беспочвенны. Он даже упомянул о «средневековых методах».
Председатель суда возражал ему извиняющимся тоном: из-за необычности дела суд счел необходимым выяснить, не могло ли соответствующее душевное состояние подсудимого, ну, скажем, стресс, привести к какому-либо решительному поступку, тогда желание избежать его, остановиться при известных обстоятельствах может объяснить последующие события.
Если речь идет о стрессе, начал адвокат, то что ни говори, а навряд ли человек… Он, видимо, хотел сказать, что при этом человек не мог бы избежать наказания или нечто в этом роде, но подсудимый прервал его.
— А я вам почти поверил, — обратился он с упреком к председателю суда. — Это ведь не годится. Такие обвинения нельзя бросать на ветер.
— Почти? — переспросил председатель суда, не теряя самообладания из-за неподобающего тона подсудимого. — На это я могу сказать: если кто-нибудь вдруг обвинит меня в том, что я свою жену… ну, предположим, сделал с ней что-нибудь дурное, то я ему никогда не поверю.
— Стало быть, вы никогда не оказывались в такой ситуации, в какой оказался я, господин председатель суда, и в которой я нахожусь по сию пору! На свете нет ничего надежного, ничего, ничего… И прежде всего ненадежны слова.
На помощь председателю суда пришел прокурор. Не постарается ли вспомнить подсудимый, какая лампа горела на лестнице?
Никакая.
Значит, свет горел на кухне?
На кухне? Нет, ни в коем случае. Кухонный выключатель настолько громко щелкает, что подсудимый никогда не зажигает там ночью свет. Да и к чему, собственно? Каждый сантиметр, каждую дверную ручку он изучил за много лет на ощупь.
— Да, да, очень деликатно с вашей стороны не щелкать выключателем, похвалил подсудимого прокурор.
Очевидно, дверь гостиной стояла открытой, и света люстры с пятью рожками вполне хватало…
Люстры? Нет, она наверняка не горела. Зачем? От нее такой неприятный яркий свет. От люстры болят глаза. Но настольная лампа, конечно, горела.
