Постояв пару минут перед большим зеркалом в холле, он сообразил, в чём дело, и подошёл к портье.
– Простите, – спросил он в ответ на улыбку Франца (или Фрица – разве упомнишь), – я где-то потерял или забыл свою тросточку… Может быть, вы что-то знаете о её судьбе?
– Эта? – портье наклонился и вытащил из-за стойки знакомый и такой родной предмет.
И Слава, теперь уже в полной экипировке, вышел в свет впервые после своего второго рождения.
На улице, как уже было сказано, стоял скорее апрель, чем декабрь…
Только недавно прошло Рождество, Слава, как сказано, провалялся его в постели, завтра тридцать первое декабря – Новый год и, может быть, поэтому люди шли навстречу какие-то радостные и улыбчивые.
А может, дело было не в праздниках – прошедших и предстоящих – а просто погода и солнышко?
Хотя вот в той же Швеции или Финляндии солнечных дней явно не больше, чем в России, а люди улыбаются чаще, во всяком случае, в Славино время так было…
Точнее, так будет, а как сейчас, он не знал…
Знал только, что люди в России улыбаться не любят…
А ещё знал, что новогодние праздники всегда в его время тянулись почти месяц. С католического Рождества до Крещения Господня народ беспрерывно праздновал. То есть, жрал водку без передышки…
И как выживали только?
Но сегодня даже такие странные поступки всего населения Берлина, Германии или же Европы Прохорова бы точно не расстроили и не вызвали недоумения…
Потому что – родился, выжил, справился с Божьей помощью…
И с помощью хороших людей…
И можно дальше жить…
Завтра нужно сходить в агентство, узнать результаты поиска Надежды.
Точного срока они не обговаривали, но Слава ещё тогда просто прибавил две недели и получилось тридцать первое декабря. Он уточнил – работает ли в такой день контора, получил удивлённый ответ, что, конечно, да, работает, и стал считать дни до этой даты.
А давать телеграмму Володе нужно числа второго, такая дата стояла в его книге, это наш герой запомнил, то есть тоже на днях. И он, наконец, перестанет быть один в этом чужом (уже, правда, не совсем) мире… Дело даже не в деньгах, их пока было достаточно, просто новые люди вокруг тебя – это новая жизнь. И если она есть – хорошо, но всё-таки, особенно в его возрасте, хочется иметь и что-то привычное, своё, родное… Куда себя вкладывать…
Прохоров дошёл до Кудама и медленно направился вдоль в сторону Лейбницштрассе.
Нет, это не было, как в прошлый раз, неосознанное движение, когда он себя вдруг обнаружил на Оливаерплатц. То есть, нечто бессознательное было в том, что он повернул именно в эту сторону, и сейчас.
Но совсем в другом смысле и степени, чем тогда…
А в принципе, теоретически, сегодня, когда полиция нашла и задержала тех, кто убил Песю, он мог спокойно вернуться в свой район…
И даже пообедать в «Клаузевиц»…
Но нет, не буду…
Расспросы, куда я пропал, а знаю ли я, а вы слышали?
Не хочется…
Он присел на скамейку прямо на бульваре, подставив лицо ещё низкому, но уже вполне солнцу… И прибавился день-то на какие-то минуты, но ведь прибавился же…
И вдруг услышал сквозь закрытые глаза:
– Мама, а мы все урмём? – спросил детский голос на чистом русском языке.
Ошибка в речи, конечно, была, но она почему-то делала язык как раз чистым, а не замусоренным…
– Да… – вздохнув, ответила женщина. – Только говорить нужно правильно: не урмём, а умрём…
– И ты урмёшь? – не сдавалась девочка.
– И я…
– А я?
– И ты, доченька…
– А я… – девочка задумалась на секунду, – а я не хочу… – опять задумалась. – А если я не хочу?
– К сожалению, счастье моё, не всё в этом мире от нас зависит…
Прохоров открыл один глаз и осторожно посмотрел в ту сторону, откуда слышались голоса.
На соседней скамейке сидела парочка – женщина и её дочка.
Как он мог понять по одежде, а Слава в этом уже немного начал разбираться, семья не принадлежала к хорошему обществу. Скорей, не жена делового русского человека, имеющего бизнес здесь, в Германии, а горничная в богатом доме.
Дочери, по мнению нашего героя, должно было быть лет пять-семь…
Слава давно забыл, как вела себя и что говорила в этом возрасте Маринка (тридцать лет всё-таки прошло), но почему-то ему показалось, что именно так – пять-семь.
Он чуть-чуть покачал головой и опять закрыл глаза, хотелось ещё хоть немного побыть в том состоянии почти блаженной эйфории, в котором он пребывал последние полчаса.
– Мама, – вновь заговорила девочка, – а помнишь ту куклу, ну, в магазине там на углу?
– Помню…
– А если ты мне её купишь, – тоненький голос от волнения прерывался, – я никогда не урму…
– Ту куклу… – протянула мать.
Прохоров опять приоткрыл один глаз и увидел, как женщина достала из сумки кошелёк и начала в нём копаться. Перекладывала купюры из одного отделения в другое, что-то прикидывала, считала монеты.
Потом вздохнула, закрывая:
– Нет, Танечка, ничего не получится…
Девочка, видимо привычная к таким ситуациям, не заплакала, не начала канючить, только несколько раз печально кивнула головой.
Потом вдруг оживилась:
– Мама, мама… – почти закричала она, – вспомни, ты говорила про Деда Мороза, уж он-то точно мне эту куклу подарит…
Женщина отвернула лицо, болезненно скривилась.
– Знаешь, дочь… – тихо сказала она через паузу. – На самом деле Дед Мороз есть только в сказках…
– А Санта Клаус? – не сдавалась девочка.
– И Санта Клаус…
И Прохоров, наконец, решился.
Он встал, соображения, насколько прилично по местным традициям и понятиям выглядит то, что он собирался сделать, были отброшены.
Подошёл к скамейке, достал по дороге из кармана пять марок.
Как он понимал, «в магазине там, на углу» очень дорогих кукол быть не могло, должно было хватить…
– Ты знаешь, Танечка, – сказал он, – твоя мама никогда тебя не обманывает, но сейчас она ошибается… Дед Мороз существует не только в сказках… И Санта Клаус, кстати, тоже…
Протянул женщине деньги:
– Купите ей куклу, пожалуйста, не тратьте, если можно, ни на что другое – попросил он. – И пусть она никогда не урмёт…
И как можно быстрей пошёл своей дорогой, чтобы женщина не могла ни броситься благодарить, ни отказаться от подарка.
А когда решил, что отошёл достаточно и поднял голову, вдруг увидел на той стороне Кудама идущую Надежду…
Свою Надю…
Он бросился за ней, на бегу сказав себе, что вот Бог в последнее время вступил в какие-то особые отношения с ним:
то спасает его от неминуемой и заслуженной гибели…
то вот, как сейчас, он ещё не успел, ну успел, конечно, сделать доброе дело, и сразу награда…
Надя впереди, шла быстро, догнать её легко не получалось…
Но и он так не бегал лет тридцать, а то и сорок…
Так невесомо, практически летя над землей…
Пальто такое я на ней не видел…
Но тогда было лето – какое пальто?
А походка её…
И фигура тоже…
И манера…
Крикнуть, что ли, а то уже дыхание кончается?
И нельзя, что это за манеры кричать женщине, вспомни, как на бульваре в Москве возле хулигана, который приставал к дамам, тут же полицейский нарисовался…
Да ведь она уходит…
А ты ещё принажми…
Так сердце же…
Ничего, выживешь…
Но тут женщина обернулась сама…
Испуганная топотом за спиной…
Или просто привыкла иногда оглядываться…
Или ждала кого-то…
Какая разница…
И стало видно, что ничего общего с Надеждой, с его Надей она не имеет и не имела…
Прохоров остановился посреди бульвара, сердце колотилось и просилось наружу – подышать…
На два или три шага его хватило, чтобы добрести до скамейки и тяжело опуститься на неё.
И ещё сказать самому себе:
– Откуда она здесь, её тут быть не может…
Он посмотрел вдоль улицы на уходящую женщину: ничего общего, вообще ничего – фигура, походка, манеры – всё другое…
«Её тут быть не может…» – уверенно повторил он сам себе.
Жалко было до слез – такая мечта, так близко, и всё прахом…
Завтра пойти в агентство – и пусть всё идёт по плану.
Он глянул вдоль бульвара.
Вон ещё идёт женщина, поворот головы немного похож на Надю – ты теперь будешь гоняться за всеми?
Как она тут может быть, если…
«Если что?» – поймал он сам себя на мысли.
До него вдруг совершенно ясно дошло, что «её здесь быть не может» – не риторическая фигура…
Что он, вероятно, не он сам, но его подсознание что-то знает о том, где найти Надю…
Или помнит…
Он вытаращил глаза, напрягая память…
В чём дело?
О чём он?
Что он забыл?
Что он помнил такого, что его ввело в подобную твёрдую уверенность?
Стоп…
До похищения и фабрики – знал ты, что Нади не может быть в Берлине?
Он осторожно попробовал перебрать свои тогдашние мысли и воспоминания…
По косточкам, по сочленениям, по узлам…
Нет, не было у него тогда такой уверенности…
