Декабрь, двадцать первое, восемь утра, мгла, но снега нет. В аэропорту Завентем пока что совсем тихо. Пью кофе, в зоне прилёта. В восемь тридцать у меня встреча с Пьереттой и представителем Дентостар; нам должны принести билеты на десятичасовой вылет: рейс 432, компания Сабена, до Нью-Йорка, аэропорт Кеннеди. Чемодан свой я поставил на тележку, та в метре позади меня. Оборачиваюсь как раз в тот самый момент, когда с ней сближается, не вынимая рук из карманов, некий тип. Дружески улыбается мне:
— Будьте поосторожней, тут полно ворья, метут всё, прямо с тележками.
— Мерси, — вежливо благодарю его.
Смотрю ему в след; тот удаляется и усаживается в другом конце кафетерии. Спешить мне некуда, так что продолжаю за ним наблюдать. Спустя всего каких-то пары-тройки секунд он поднимается, кладёт руки на поручень тележки, гружёной парой дорогих чемоданов с лейблом Луи Вуиттона, и, с видом только что вернувшегося из долгого путешествия счастливчика, направляется ближайшему к выходу; беспечный владелец поклажи, отвернувшись от теперь уже бывшего своего багажа, спокойно пьет кофе.
Не лезу в заварушку, даже когда взрослый этот, лет уж под пятьдесят, разбазариватель груза собирает возле себя свору полусонной прислуги, способной разве что руками разводить, да на комнату секьюрити указать.
Я жду Пьеретту и билеты.
Пересеклись мы с нею после годовщины моей всего лишь раз; Богу одному ведомо, где её носило. Не знаю, по какой такой стыдливости неуместной не расспросил её о Шадии. Я мог бы рассказать ей, что с тех пор, как впервые встретил её протеже, так перед глазами своими каждую ночь и видел ту, танцующей и недосягаемой; что во многом схожи лица их, её и Шарли; что вызвала она сейсмическое потрясение во мне, потому в кучу малу и перемешались выпуклости и впадины натуры моей, и из состояния каменного в состояние пламени перешёл я; что во снах моих она то следовала за мной, то бежала от меня. Я чуть было не написал ей, но воздержался, подумав, что было бы нетактично досаждать кому-либо, навязывая письмо, какое вовсе и не ожидается. Хлопоты сии допускают, что отправитель со стороны получателя обнаружит хотя бы минимум внимания, что претенциозно само по себе.
С другой стороны, кто вам сказал, что новое то чувство, покров с которого вы срываете, большего стоит, нежели принадлежащее другому? Уважения оно не менее вашего достойно. Хотя, если письмо своё вы доверите реке, вы адресуете его не кому-то конкретно, а кому придётся. Тем самым, мадам, извольте считать, что вы не получили письма моего по причине крайней спешки моей, оттого и не отправленного почтою.
В половине девятого, как было то и оговорено, направляюсь к стойке Сабены. Я всё ещё не верю в эту победу и всё ещё ожидаю какого-нибудь подвоха, а тот… всё никак не наступает…
— Привет, Пьеретта. Ты в форме?
— Сам видишь, малыш! Но я здесь, чтобы сказать, что не еду с тобой, и пожелать тебе счастливого пути.
— Да нет же, не правда это!
— А вот и да… долго я прикидывала, как быть с твоим предложением, но рождественскую вечеринку в Тёмной ночи пропустить не могу; не поймут клиенты моего отсутствия. И потом, лучше меня никто не знает рождественских песен… если тебе понятно, о чём я тут говорю.
Полагая, что доводы её для уклонения от моего роскошного приглашения весьма серьёзны, настаивать не стал. Хотя могла бы дать знать о том заранее, я бы предложил поехать со мной кому-нибудь ещё. Кому вот только, на самом деле? Единственным, кто пришёл на ум, был Розарио. Я опечалился и тут же улыбнулся, представив себе инспектора Беллясе в Штатах: Time Magazine, на первой странице, крупным шрифтом: «Новоявленный Эркюль Пуаро разоблачает мясника из Бронкса».
— Жаль, а я уж представлял себе, как мы, задрав носы к небу, промеж небоскрёбов прогуливаемся.
— Успокойся, — ответила она мне, обернувшись в сторону группы человек из двадцати, — ты не один, в выигрыше с десяток пар.
Сглатываю удивление.
— Здравствуйте, — бросаю в их сторону.
— Здравствуйте, — отвечает мне весёлая компания.
— Ну что? — шепчет мне на ухо Пьеретта, — уж не подумал ли ты невзначай, что Дентостар, эта паста удачников, устроила бы поездку только для таких, как ты типов?
Стюардесса от Дентостар, розовая с головы до ног, вручила мне билет.
— Я свой возвращаю, — сказала Пьеретта.
— Жаль, — снова пробурчал я в ответ.
— Не сыпь мне соль на раны, — серьёзно отвечает она.
Регистрация багажа у стойки F, начиная с девяти. Самолётом я летел впервые. Пьеретта, должно быть, чувствовала это, не оставляла до самого паспортного контроля, отстояла очередь на регистрацию и выпила со мной чашечку кофе.
— Не дрейфь, они редко падают; это же просто такие большие птицы, а если что и случается, вопят о том на весь мир. Не то, что было с Морисом; когда он в аварию попал, то прав у него оказалось лишь на три строчки в Стеенвоордском Голосе Севера и только.
Ей хотелось казаться бодрой.
Пытаясь как-то разрядить атмосферу, рассказал я ей о случае с тележкой, стараясь походить на комика а ля Marx Brothers.
Отнеслась ко всему она очень серьёзно и, видимо зная, что говорит, обозвала вора сукиным сыном. Ей, видите ли, было невдомёк, отчего это я не исполнил «гражданский свой долг» и почему ничего не сделал, чтобы того арестовали.
Трудно было в ней что-либо предугадать. Юмор её никогда не проявлялся там, где его ожидали. Порой саму же её и смущали довольно невинные шалости, ею же и адресованные кому-то из посторонних, как если бы вершила она при том невероятнейшую нелепицу или полнейшую несуразицу. Потому и прибегала к любому из доступных смягчающих обстоятельств, только бы обелить себя, окончательно и бесповоротно, в собственных глазах. Или же, к примеру, верила она в судьбу, в жертвенность даже, потому и думалось ей, будто бы некоторые страждущие родились на тёмной стороне жизни, и вот им-то и выпало искупить, взяв на себя всё земное зло и, что она из их числа. Исходя из основной этой аксиомы, рассматривала она себя чуть ли ни святой, кому, из предлагаемых жребием убогих раскладов, достался лучший.
Боинг 737 был наполовину пуст. Место моё, 2С, находилось почти в проходе, в секции для некурящих экономкласса. Одна из бортпроводниц перед самым взлётом вежливо сообщила мне на ухо, что в связи с необходимостью сбалансировать нагрузку в салоне, некоторых пассажиров повышают в «классности».
Как? Лететь первым классом? Да, не вопрос!
Это я так, над собою мысленно подтрунивал. Не мог, в который уж раз, поверить ушам своим, хотя не имел при том и малейшего представления о разнице в уюте того и иного класса, и не без основания…
А неплохо для крещения-то воздушного, сказал я себе, устроившись в новых своих апартаментах.
И откуда свалился на меня этот нежданный вал удачи? Ну и ну! Поездка в Нью-Йорк, симпатичная эта замена салона; достаточно для поднятия духа, скажете вы, но не для того, чтобы в жизни что-то поменялось.
Да подождите вы, я же не всё ещё вам рассказал.
Самолёт отрывается от земли и я лечу; в первый раз в жизни. В экономклассе плачет ребёнок, что и мешает мне как следует оценить ужасающую и вместе с тем очаровывающую мощь, поднимающуюся сквозь большие пальцы ног, вдоль этих самых ног, к животу, где и собирается эта силища, дабы впечатать вас в кресло, а потом тащить беспрепятственно на небосвод, чему и мешает-то один лишь пояс безопасности…
Набираем крейсерскую скорость.
Малыш горланит, краше не придумаешь.
Надоедливый крик сосунка тонет в высоком рёве моторов сторонней и немного слабеющей гармоникой. Оборачиваюсь назад: строптивого младенца вместе с юной и невозмутимой мамашей перемещают в хвост самолёта, дабы не стеснять VIP головного салона.
А что вы хотите, за это дорого уплачено… и мы можем себе позволить тишину в полёте. Нужно будет, бэби этого и парашютируют, в ближайшую детскую вместе с мамашей, если та вцепится в него, хотя на тот момент приходится усомниться мне в привязанности её к вопящему своему потомку.
Уберегу вас от прочих идиотских мыслей, за семь с половиной часов лёту побывавших в тускло светящемся, шампанское тут не причём, мозгу моём.
Как бы там ни было, но сели мы за полчаса до полудня по местному времени, и это значит, что шесть часов наших затерялось в никуда, и всё, тем временем надуманное, списано на антиматерию.
Вот и аэропорт ДФК, Джона Фицджеральда Кеннеди, терминал W. Американцы весьма радушны, очередь на личный досмотр — час какой-то, всего лишь.
Потом гостиничная маршрутка, и мы на Уан Уик Экспрессвэй. Ритм поездке задаёт мелькание уличных указателей с белыми надписями по зелёному фону. Съезды на бульвар Ямайка, в Квинс, Флэшинг Мидоу, в аэропорт Ла Гуардия, Бруклин. Смотри-ка, кладбище рядом со свалкой; какое странное соседство. Наконец, появляются башни Манхеттена и, что бы там о том ни говорили, а впечатляет. Пересекаем Ист-Ривер. Где-то через час прибываем-таки в отель Американа, уровнем в три звезды; на седьмой авеню, рядом с Бродвеем. В огромнейшем холле с многочисленными стойками чувствуем себя крохотными и затерявшимися, словно опять прибыли в какой-то аэропорт. Каждый улетает в свой номер на сверхскоростном — до самых колен щёки оттягивает — лифте. Номер мой 3917-тый, на тридцать девятом этаже.
