— Чарли? Да садитесь же, дорогуша моя, садитесь. А, вы принесли мартини. Отлично. Ваше здоровье. Что думаете об Ибсене? Мне он всегда представлялся немного слишком скандинавским. Таким угрюмым, таким беспросветно отчаявшимся. Помню, я как-то видел постановку «Гедды», в которой…
Я покорно слушал его целый час, время от времени помогая не потерять ход мысли, отлучаясь к бару и возвращаясь с очередной порцией напитков, кивая с умным видом и наблюдая, как он напивается. Когда я усаживал его в такси, он крепко сжал мою руку:
— Мы еще поработаем с вами, Чарли.
— Рад был познакомиться, мистер Верити.
— Перестаньте. Называйте меня Жерве, мой мальчик. И вот что, позвоните завтра утром, и мы обговорим детали вашей работы. А теперь спокойной ночи, дорогуша моя. Сладчайших снов.
Я позвонил ему с работы, из зала заседаний, нервно теребя телефонный шнур. На новом месте меня ждали в начале марта, после ухода из «Силверберча». Начальное жалованье определили в 18 000 фунтов плюс расходы. О деньгах Верити говорил усталым голосом и как-то неловко, как будто сама финансовая тема изрядно его утомила, а необходимость касаться ее — смущала. Названная сумма заставила меня задуматься. Для журналиста она была достаточно внушительной, но я понимал, что в привычный стиль жизни придется внести серьезные изменения: отказаться от кредитной карточки, сигарет и «Старбакса», съехаться с Джо. Самым важным было последнее. Срок аренды моего жилья истекал в конце мая. Если удастся как-то продержаться и, может быть, написать пару материалов для «Арены» в свободное время, то все будет не так уж и плохо. У меня появится более стабильный ежемесячный доход без огромных вычетов за квартиру. Джо давно хотела, чтобы я переехал к ней, тем более что ее родители все чаще уезжали на виллу во Франции, предоставляя весь прекрасный белый дом в наше полное распоряжение. Я уже чувствовал, что беру жизнь в свои руки, и даже видел свет в конце туннеля.
Заявление об увольнении я подал председателю в конце января. Рынки пребывали в состоянии депрессии, цены медленно падали. Если кто-то и продавал что-то, то лишь для того, чтобы рассчитаться с незадачливым инвестором, или когда хорошие новости ненадолго взбадривали какую-нибудь компанию. В намеченный день я пришел в офис пораньше. Этим утром, угрюмым и морозным, метро заполнили полуживые люди с текущими носами и красными, слезящимися глазами. Я сел за стол и напечатал заявление. Сомнений не оставалось, меня подхватило и несло ощущение предопределенности. Решение было принято, и жизнь на всех парах устремлялась к новым горизонтам, новым, ярким впечатлениям. Письмо получилось вежливое. Я поблагодарил председателя за поддержку, написал, что занимался интересной работой и что мне будет недоставать всего того, что отличает это место от других: людей, энергии, мощи. Я не во всем кривил душой, потому что еще помнил пьянящее волнение ранних дней, когда мы делали деньги, когда рынки летели вверх, когда все мои решения представлялись правильными и я ощущал себя всесильным и непобедимым. Я помнил безудержную, сумасшедшую радость тех дней, и была в этих воспоминаниях странная угрюмая ностальгия.
В кабинет председателя я вошел около десяти, нервничая сильнее, чем ожидал, чувствуя, как стучит, разгоняя кровь, сердце. Стремительный поток подхватил меня, и изменить его направление я уже не мог — он вынес меня из-за стола и доставил в тихий, с приглушенным освещением кабинет. Председатель сидел за столом и читал «Файнэншл таймс». В последний рабочий день недели, демонстрируя уступку дресс-коду вольной пятницы, он надел галстук, в котором можно было усмотреть невнятный намек на юмор. Скачущий по желтому полю мяч для гольфа попадал в конце концов в круглый аквариум, повергая в страх его единственного обитателя. Я смотрел на галстук, не понимая, как аквариум мог оказаться на поле для гольфа. Может быть, невидимый игрок отрабатывал удары в помещении? Я подумал, что где-нибудь во Флоренции какой-то дизайнер потешается над собственным сюрреалистическим замыслом с мячом и золотой рыбкой в аквариуме.
Председатель откашлялся, и я, вспомнив, зачем пришел, вынул из кармана пиджака конверт и положил перед ним.
— Господи, Чарлз. — Пробежав глазами по строчкам раз, другой, он бросил листок на стол. — Ты же понимаешь, что делаешь глупость? Да, время сейчас нелегкое. Это я понять могу. Мэдисон умерла, ты не получил бонус, рынки в плачевном состоянии. Но все это — ценнейший опыт. За последние полгода ты пережил уйму неприятностей, но это все тот багаж, благодаря которому ты станешь однажды отличным портфельным менеджером. Я всегда предпочту взять парня, прошедшего медвежий рынок.[32] Думаю, именно этого недоставало Бхавину. Он познавал рынок в восьмидесятые и подсознательно сохранил типичный для той эпохи безудержный оптимизм яппи. От этого оптимизма его даже обвал начала девяностых не излечил.
Он постучал длинным пальцем по конверту:
— Ты хочешь стать журналистом. Не самый легкий бизнес. Платят мало, да и сама печатная журналистика все больше становится анахронизмом. Я даже немного удивлен. Ты определенно вышел из иной, чем большинство твоих коллег, среды, но именно это меня в тебе и привлекало. Полагаю, ты еще возвратишься, но останавливать сейчас не буду. Ты во многом напоминаешь меня самого. Я тоже уходил из бизнеса лет десять назад, пытался заниматься собственным виноградником. Но вернулся, потому что с простотой успеха в этом бизнесе не сравнится ничто. Деньги хороши своей исчисляемостью. Они — мерило объективного успеха. В журналистике этого достичь трудно. Что ж, пожалуй, следует пригласить сюда Катрину. Она уже знает?
— Нет. Я с ней пока не говорил.
— Это ее наверняка убьет. Катрина очень высокого мнения о тебе. Послушай, Чарлз, еще не поздно сделать вид, что все это было кратковременным затмением. Я соберу немного деньжат тебе на бонус, мы даже поднимем тебе зарплату до семидесяти пяти тысяч. Мне и впрямь не хочется тебя отпускать.
Предложение прозвучало соблазнительно, и я выглянул из кабинета, чтобы председатель не догадался о моих сомнениях. Посмотрев на два стола, мой и Мэдисон, осиротевший после ее смерти, я подумал о днях, проведенных в беспокойстве о рынках и компаниях и страхе перед собственной некомпетентностью. Подумал и уже с ясными глазами повернулся к председателю:
— Я все решил. Давно хотел попробовать себя в журналистике. И потом, нынешняя ситуация на рынке, весь этот негатив… давит. Мне очень жаль, что приходится так поступать, оставлять незаконченными некоторые дела, но я должен пройти свой путь до конца. Надеюсь, вы понимаете.
Я окликнул Катрину, и она вошла в кабинет, встревоженно морща лоб.
— В чем дело? У меня через десять минут телеконференция с японцами, так что задерживаться не могу. — Она села на диван, сбросила туфли под кофейным столиком, но тут же выудила их оттуда, заметив, что председатель смотрит на ее ноги, обтянутые прозрачными колготками.
— Чарлз решил покинуть нас. Ну же, Чарлз, говори свою речь.
— Извини, Катрина. Мне было очень приятно…
Ее губы сжались в тонкую белую ниточку, по скулам, будто изливаясь из глаз, потекли красные пятна.
— Куда ты уходишь? К конкурентам? Если да, то, клянусь, я тебя урою. Ты многое здесь получил, Чарлз. Мало кто решился бы дать шанс зеленому новичку с комплексами. Это я сделала из тебя настоящего трейдера и не потерплю, чтобы плодами моих стараний пользовался кто-то еще. Чем мы можем его удержать, Олдос?
— Думаю, здесь дело не в деньгах, так, Чарлз?
— Прости, Катрина. Я хочу работать журналистом. Давно об этом мечтаю. Ужасно неприятно, что вот так тебя подвожу. Конечно, ни о каком переходе к конкурентам нет и речи. Я прекрасно понимаю, как много вы для меня сделали, и очень вам благодарен.
— Журналистом? Ох, перестань. Каким еще журналистом. Они ж шиш что получают. Нет, правда, Чарлз, не смеши меня. Оставайся, а мы сделаем так, что не пожалеешь. Как только рынки зашевелятся, такая гонка начнется. Ну это же глупо — работать так, как ты, и ничего от этого не получить. Уверена, мы в состоянии наскрести бонус. Что думаешь, Олдос?
— Чарлз хочет уйти, и я думаю, что нам не следует ему препятствовать. Я, конечно, не могу обещать, что, если ты пожелаешь вернуться, для тебя обязательно найдется работа. Понимаешь, да? Но тебя здесь ценят, и всем жаль, что ты нас покидаешь. Обычно отсюда уходят налегке, с вещичками в пластиковом пакете, но, поскольку ты не перебегаешь к конкурентам, думаю, тебе стоит доработать до конца месяца. Спасибо за все, что сделал. Нам будет тебя не хватать.
Он поднялся и крепко пожал мне руку, а я не смог ответить тем же, потому что ладонь вдруг вспотела. Расстроенная Катрина обняла меня за шею, ткнулась носом в ключицу, глубоко вздохнула и вышла из кабинета. Я спустился на лифте и выбрался на яркий свет Беркли-сквер. За эти несколько минут мир как будто неуловимо изменился. К облегчению примешивалось беспокойство. Сознавая, что бросился в иной, незнакомый и пугающий мир, я набрал номер Джо.
