Я никак не мог догадаться, какая же это у него работа, и меня разбирало любопытство. Закусочная пустела, и Уильям предложил пройтись. Он, когда не работает, должен за день отшагать пять миль, не то потеряет форму.
— Мне положено вволю лопать и вволю топать, — со смехом сказал он, когда мы вышли; он пожелал заплатить и за меня тоже, и хозяин с поклоном проводил нас до дверей.
— Ты ходок ничего, — сказал Уильям, когда мы вышли на внутренний круг Риджент-парка; похоже, он мне устроил какое-то испытание. — Ну, а что едок ты хороший, я и так верю.
Мы уже явно отшагали лишнее, и я не понимал, чего ради зазря оттаптывать ноги. Больно мне надо, чтоб меня хвалили за выносливость, по мне, пора уже было возвращаться в город.
— А теперь, — сказал Уильям, — мы повернем к Бейкер-стрит, дойдем до вокзала Виктории, прихватишь свой чемодан, а там перейдем Темзу и — в Бэттерси.
— Это ты каждый день так шагаешь? — спросил я.
Он не шел — мчался, а вроде ничуть не устал, был свеженький как огурчик, будто только что вылез из такси и до места, куда идет, рукой подать.
— На вид надо быть настоящим джентльменом, — заявил он, — а выносливость требуется железная. Мне это вдолбили во время тренировки.
— Какой такой тренировки? — спросил я. Мне было не больно приятно, что мы так по-разному выглядим.
— Обыкновенной тренировки. В первую неделю они думали, мне нипочем не отстать от старых привычек. А потом дело у меня пошло на лад, да так быстро, дядя под колпаком только диву давался. Я всегда долго разгоняюсь, зато под конец беру свое. Очень многие парни (и женщины тоже, учти) поначалу дают такую скорость — будь здоров, зато часто раньше всех и выдыхаются. Это Железный так говорит, и я ему верю. Ему есть о чем порассказать, сидит под своим колпаком, эдакий черт, толстая рожа.
— Ничего не пойму. Ты по-каковски это болтаешь? Да и пожрать охота. Мы отшагали уже мили четыре, не меньше. Давай зайдем куда-нибудь поедим.
Уильям остановился, нагнулся, отвернул на левой ноге штанину, отстегнул подвязку и спустил носок. С внутренней стороны на лодыжке был нацеплен какой-то пестрый циферблат — похоже, шагомер.
— Три с четвертью, — сказал Уильям, преспокойно пристегнул носок, спустил штанину и зашагал дальше. — Я его ношу, чтоб не надувать себя.
— Ну и на здоровье, а я жрать хочу. Я бы заглотал поджаренного хлеба с чем угодно, хоть с лягушкой.
— Ага, — со смехом сказал Уильям. — Быстро же у тебя живот подвело. Гляди в оба, не то мы тебя враз приспособим к делу. Новые работнички всегда нужны. Нет, в этой вшивой забегаловке я есть не могу. Давай найдем что-нибудь поприличней. Это тоже положено при моей работе. Приличному человеку не след появляться в таком свинарнике.
— К чему это ты гнешь, хотел бы я знать?
— Я теперь на ходу даже закурить не смею. Зато приучаешься к дисциплине: когда с души воротит, а делаешь, большая польза для тебя выходит. На такой работе можно повидать свет, а чего еще человеку надо? Ты, может, думаешь, я больно много болтаю, а ведь это тоже тренировка. Надо уметь кого хочешь развлечь и толково поговорить, говорливый — он всегда внушает меньше подозрений, а вот кто все время молчит, будто язык проглотил, тот всегда всем подозрительный. Умей к месту вставить словцо, да скажи его эдак внушительно. Не заикайся, не переминайся с ноги на ногу, не то тебя в два счета схватят. Стоит не так моргнуть, и эти сволочи в аэропорту мигом тебя задержат и выворотят все твои карманы наизнанку.
Мы зашли в приличную кормушку на Уигмоур-стрит и заказали несколько отменных блюд.
— Так ты, выходит, контрабандист? — Щеки его побагровели. — Я думал, ты занимаешься чем-нибудь получше.
— Мы у себя это слово не употребляем. Я один из директоров компании, все время в разъездах.
— Извини, Уильям.
— Первым делом научись держать язык за зубами. Без этого тебе ходу не будет.
— О господи, — сказал я и надрезал яйцо, чтоб желток разлился по поджаренному ломтю хлеба, — кого ни встречу, всяк меня учит.
Уильям подцепил на вилку кусок пирога.
— Тогда считай, ты родился в сорочке. Смотри учись уму-разуму, все мотай на ус. Идет счастье в руки — не зевай. Я не дурак, Майкл, был дурак, да весь вышел, так что слушайся меня и учись у всех, у кого только можно. А сейчас давай доедай. Нам еще надо свое дошагать. Я знаю, ты ешь быстро, а требуется еще побыстрей. Кто медленно ест, медленно и соображает, а это нам не подходит. И главное, гляди спокойно, а соображай живо, не то не сносить тебе головы.
Квартира у него была тихая, на отшибе, скорее даже в районе Клэпема, чем в Бэттерси, и я прожил в ней несколько недель, прежде чем меня представили человеку под колпаком. Из благодарности и дружбы (я, по-моему, совсем ее не заслужил, да Уильям, в иных случаях не в меру совестливый, думал по-другому) он сказал, чтоб я чувствовал себя у него как дома. И чаще всего я был предоставлен самому себе — Уильям почти все время разъезжал.
А когда он бывал дома, мы с ним отправлялись в дальние прогулки. Он говорил, надо быть всегда а наилучшей форме — и мы иногда ходили в гимнастический зал или в плавательный бассейн. Так что скоро я малость похудел, зато мускулы у меня стали покрепче. Еще он мне советовал не нажимать на тяжелую пищу, и при всяком удобном случае мы ели отличные бифштексы и пили красное вино. Такой режим, конечно, хорош, а только ведь все это неспроста, и я хотел знать, чего ради со мной нянчатся, придется ведь и расплачиваться, но понимал: Уильям раньше времени ничего не скажет, и у меня хватало гордости не задавать вопросов, на которые я все равно не получу ответа. Это тоже входило в курс тренировки.
В минуту откровенности Уильям намекал: мол, если меня возьмут на эту работу, я стану состоятельным человеком, стоит три раза съездить благополучно — и я начну как сыр в масле кататься. Только бы меня взяли, это трудно, но, если он отзовется обо мне наилучшим манером, дело, скорей всего, выгорит. На счастье, я высокий, и лицо и фигура у меня тоже подходящие, и если меня немного поднатаскать, а потом обучить по-настоящему, из меня будет толк. Сам он с первых шагов такой был удачливый, надо думать, к его слову прислушаются. Да и на новичков всегда большой спрос — не потому, что они проваливаются и выбывают из строя (хотя, конечно, не без этого), а потому, что — дело известное — новички удачливы, им поначалу всегда везет.
Съездит новичок в первую поездку, и, чаще всего, его уж больше никуда не посылают, вручат кругленькую сумму, и будь доволен, друг любезный, отправляйся восвояси, к прежним своим делишкам. Железный глянет на новичка (а он здорово разбирается в лицах и в почерках тоже; каждому новичку велит переписать пять строк и по ним тоже решает, чего парень стоит) и сразу поймет, сумеет ли человек не растеряться, есть ли у него мужество и хладнокровие — в нашем деле без них никак нельзя, — а главней всего: удачливый парень или нет. Наполеон — тот про каждого своего генерала хотел знать, везучий он или нет, вот и Железный хочет знать, везучий ли этот кандидат в золотоноши или, может, он только один разок и перенесет груз за границу, а дальше его везения не хватит. Уильям, к своему немалому удивлению, выдержал испытание и теперь, похоже, считался постоянным служащим этой самой «компании», потому он и надеялся протолкнуть меня хотя бы на одну поездку — если она сойдет благополучно, я, когда вернусь, получу двести, а то и триста фунтов.
Едва я узнал все эти условия и возможности, я прямо загорелся и решил — ни за что не подкачаю. Кой-кто скажет — дурак, жадность одолела, — и ошибется; не за одними деньгами я гнался, тут ведь еще и опыта прибавится, и можно себя показать. Мне думалось, последнее время я живу точно арестованный, а теперь вырвусь наконец на свободу, и, хотя тут есть опасность (Уильям явно ее приуменьшал), мне отчаянно хотелось, чтоб меня приняли и все тренировки и проверки остались позади. Я ходил по улицам или сидел один в квартире Уильяма, слушал заграничные пластинки (он их понавез из своих поездок) и вдруг весь обливался холодным потом: а ну как у меня кишка тонка для такого дела? Я поделился своими страхами с Уильямом, а он засмеялся и говорит — он и сам через это прошел, и это даже хорошо: если нет у тебя никаких сомнений, значит, ты человек неподходящий.
Я стал отращивать усики: Уильям сказал, с ними я выгляжу внушительней, а значит, больше надежды, что меня примут. К счастью, на вид мне можно было дать лет двадцать пять, не меньше, и это хорошо: кто похож на мальчишку, тех они не берут. У меня, конечно, и в мыслях не было, будто Уильям меня дурачит или разыгрывает, потому как он богател прямо на глазах, так что если мне удастся стать на те же рельсы, лучше и желать нечего. Он думал, может, мне начать курить трубку, — это, мол, всегда производит хорошее впечатление, особенно когда проходишь через таможню. Набьешь эдак трубочку, а не зажигаешь, идешь, и таможенник рад тебе посочувствовать — работа у него строгая, а сам он, пожалуйста, бывает и добрый, уж постарается не задержать тебя, быстренько задаст два-три вопроса и пропускает: надо ж человеку закурить. Я попробовал, но даже и при самом слабом табаке от каждой затяжки меня чуть не рвало. Уильям сказал: ладно, кури сигареты, а идешь через таможню, вообще не кури, так лучше.
