И только теперь Туз увидел, насколько они схожи – и лицом, и фигурой.
«Все мы братья и сестры, одно тулово Богово», – высказался боцман.
Но Сара не слушала, а запальчиво посулила: «Гореть тебе, братишка, в аду!»
«Амо говорил, что ада нет», – покраснел Коля-нож, словно от близкого жара.
«Кое для кого есть! – вмешался падре. – Для особо страждущих туда угодить. Но ты, сын мой, надеюсь, не из таковских. – И запел рождественский кансьон, мелодия которого была подобна журчанию быстрого ручья: – Перо мира комо бебен лос песес эн эль рио, перо мира комо бебен пор вер а дьос насидо!» «Веруешь, иходеперра, что рыбки пьют в реке, увидев рождение Бога?» – строго глянул на Колю.
«Не знаю, как в реке, – признался тот, – а в море – точно! Без всякого бога только и делают, что пьют. Бебен и бебен»…
«Вуэльвен а бебер, лос песес эн эль рио пор вер а дьос насер!» – продолжил песню Пахарито.
«А ведь и правда, – подтолкнул боцман Туза. – Как родишься, так рано или поздно, но обязательно чего-нибудь то бебер, то насер».
«Ладно, ребята, валите отсюда, – сказал Коля-нож. – Смеркается, а нам еще птицу кормить»…
Падре и в море не смолкал, и собаки подтянули, присматривая, чтобы никто не выпал за борт. Проводили до самого Юкатана, куда пирогу быстро принесло местным ответвлением Гольфстрима. Весло, конечно, обронили и подгребали полосатой ногой боцмана. «Чую, скоро быть урагану», – говорил он, тыча оплеванным пальцем в небо.
«Близка кончина пятого солнца, – вздохнул падре, когда причалили. – Жили люди пять тысяч лет душевно, а за последнюю сотню чего-то стряслось. Такого понаделали, уму непостижимо! – кивнул на гигантский теплоход, превосходящий размерами остров Перрос. – А гостили мы сейчас, ихос миос, не где-нибудь, а в параисо. Истинно говорю, таков он был – рай первобытный».
«Да только Ева воду мутит», – подытожил боцман рождественский день.
В здешних широтах ураганы нередки. Один по имени Абандона, недавно зародившись, блуждал в океане близ Панамского канала, намереваясь проникнуть в Карибское море. В Фелисе слушали сводки о его движении, как фронтовые. И Туз в глубине души надеялся, что Абандона заглянет к ним – кому не хочется увидеть конец света при жизни?
Ураган – слово исконно карибское. Груша своими майскими ветвями ощущала, видимо, его присутствие в воздухе, поэтому нервничала по пустякам. Все ей было не по душе – не нравились загулы с боцманом, а главное, что Туз ни шиша не делает. Удалые черты грабителя, которые хотела бы видеть в нем, никак не проявлялись, а выпирало заурядное пьянство вкупе с альфонсизмом, поскольку жил за счет ее наследства. Чем дальше, тем больше она мнила себя принцессой майя, у которой некто похитил надежды на трон. Кажется, именно Туз.
Отвлекаясь от горьких раздумий, отправился он на причал, где отдыхал самый большой в мире теплоход «Королева Елизавета – 9». У кассы беспошлинного магазина кто-то тронул за плечо. В зебровидном купальнике стояла перед ним знакомая по Курган-Тюбе востоковед Клара Волосатова. Ах, как это было кстати!
«Тоже в круизе? – спросила она и удивилась, услыхав, что Туз местный житель. – Ну, сейчас повсюду русские – или гуляют, или вкалывают. Ты-то, конечно, из первых». – Кивнула на «Абсолют» в его руках.
Они поднялись на верхнюю палубу теплохода, откуда был виден весь Фелис. Бронзовая лангуста на центральной площади сияла под заходящим солнцем, а у ее подножия раскинулись какие-то цыганские шатры. Клара рассказала, что живет в Западной Виргинии в духовной общине, называемой «Назад к Господу».
«Я теперь гопи – близкая подруга Кришны и Шри Шримада. О, это великий учитель!» – вытащила из купальника портрет старикашки, напоминавшего утомленную игуану в лепестках лотоса.
«Значит, настали лучшие времена», – припомнил Туз ее обещание двадцатилетней давности.
«Не знаю, как вообще, но для меня – бесспорно, – согласилась Клара, и усмехнулась, сообразив, о чем он. – Я не против. И Кришна в юности не чуждался любовных забав с селянками. Но при условии, что все будет без спешки – основательно, сущностно».
«Всегда за!» – воодушевился Туз, и они спустились на лифте в утробу теплохода.
В каюте смеркалось, но от Клары исходил светло-нежный запах мангового крема для загара, и в здешнем морском климате сама фамилия ее звучала привлекательно, вроде Поло-сатова.
«Недавно в Калифорнии встречалась с твоей старой возлюбленной Элей, – улыбнулась она. – Теперь борется за сохранение озонового слоя Земли, против дезодорантов, и это прекрасно, да уж очень несет от нее козой средних лет»…
Затем бережно достала письмо Шри Шримада. «Моя дорогая гопи, умонастроение, которое ты развила, труднодостижимо даже для великих мудрецов и святых. Это великое благо, что ты отказалась от семьи, работы и дома. В тебе развилась любовь ко всему сущему, моя милая подружка! – прочитала она со слезами. – Представь, Шри перешел в нирвану пятнадцать лет назад, переселился в мир иной, на высшую планету Брахмачарья. Вот конверт оттуда». И показала треугольничек с того света.
С ее позволения Туз откупорил за упокой бутылку «Абсолюта», и они вспомнили, как на раскопках, экономя спирт, рубил он головы уткам. «А вот еще память тех лет», – показал тохарский талисман.
«Да у тебя все части вместе! – изумилась Клара. – Не понимаю, как ты уцелел. Когда Индра рядом с Шакти – это разрушительная сила. Мог бы уже банки грабить, спиться или сидеть в тюрьме. Разъедини, пока не поздно».
«Кларо! Конечно! – путая русский с испанским, спешно обещал Туз. – Но сначала унимос». И торопясь соединиться, обнял, но Клара отстранилась.
«Извини, мы же условились на сущностный, тантрический секс».
«Ну, объясни, что мне делать», – смирился он.
«В том-то и прелесть, что ровным счетом ничего, – огорошила Клара. – Гениталии не в моде. Создатель Праджапати, творя мир, расчленил себя, наполнив пространство силой своей ваджры. Так что твои усилия излишни! Сиди и поклоняйся Шакти, соединяясь, насколько можешь, с космическим абсолютом»…
Туз, как ни тщился, не уяснил свою роль, и спросил на всякий случай, что такое ваджра. Снимая купальник, Клара терпеливо объяснила: «Палица грома, символ прочности и мгновенного просветления. В общем, фаллос, вроде бычьего, однако духовный. При тантрическом слиянии ощущаешь его как, например, воздушный поцелуй».
«А что же с подлинным? – еще надеялся он. – Может, хоть как-нибудь пристроим?»
Да Клара уже ничего не слышала, а вбирала в себя из распахнутого окна каюты части хренова Праджапати. Туз по старинке хотел пустить волну, способную отвлечь от тантры, но обнаружил в своих глубинах тишайшее море без намека даже на мелкую рябь.
«Аум – Ом!» – вскрикнула меж тем Клара, будто подавилась фруктом, кончая от порыва ветра, племянника того, в котором являлся некто пророку.
«Таков был звук Большого Взрыва при рождении вселенной. Она теперь во мне, – шепнула, провожая к трапу. – Однажды мама Кришны заглянула сыну в рот – проверить, не ел ли он глину. И, представь, увидела весь мир, включая самое себя. Загляни мне на прощание в рот!»
Пока Туз размышлял, с чего бы Кришна жрал глину, трап начали убирать. Так и не узнал, что там во рту у Клары. Долго смотрел на сияющий во тьме между морем и небом теплоход и понял вдруг – это отвалила от причала вся его прошлая жизнь. А новая, для которой гениталии устарели, была не совсем понятна. Выпал из современности, стобля!
С юго-запада от Панамы, из далекого залива Москитос доносилось уже дыхание урагана Абандона – остро-трепещущие серебряные нити сквозили во влажном субтропическом плюше. А дома перегорели разом все лампочки. Груша при свече читала книгу о счастливой семейной жизни под названием «Хоть бы он умер!», где, в частности, говорилось, как полезно, когда ранним утром вчерашний мусор и муж убираются из дома.
«Не приближайся ко мне! – вскричала она. – Тебя видели с какой-то старой блядью на теплоходе!»
Чувствуя себя совершенно невинным, Туз мягко отвечал: «Ну что ты? Это моя соотечественница».
«Тем более блядь! – разъярилась Груша. – Ты разменял изумруд на мелкий жемчуг, но мне еще заплатишь! Если на земле нет справедливости, на небе увидишь!» – повторила скороговоркой слова песни из какого-то сериала.
И Туз почел за лучшее не разъяснять, чем занимался в каюте. Вряд ли бы кто поверил. Он и сам – не до конца.
А Груша и впрямь перестала подпускать к себе. «Живем на сраные тридцать инти хуже индейцев, – говорила сухо и потому особенно страшно. – Сначала заработай на жизнь, потом приходи с деньгами на подносе».
Туз честно пытался. Изготовлял золото, впрыскивая в куриное яйцо ртуть и возвращая на неделю наседке. Именно так по старинному рецепту рождается отменная золотая краска – для чего угодно, с детских люлек до кладбищенских надписей. Однако у Туза получалась невероятно-тухлая муть. Пробовал расписывать деревянные яйца, изображая пернатого змея Кукулькана, но все лавки Фелиса были завалены филлиповскими отборными, с которыми Туз не мог тягаться. Не хватало, видимо, веры, а может, и любви с надеждой.
