— Не знаю. Кукушки скоро скажут.
— Не хочу я ее сжигать, — взволновалась Таинто’лилит. — Это еще хуже, чем съесть. Все равно, что начать варить ее, а потом забыть об этом и, когда возвращаешься к ней, она уже вся почернела, попортилась.
— Гухийнуи своих мертвых сжигают. Я точно слышал, как отец это говорил.
— У каждого племени свои ритуалы, — ответила Таинто’лилит и взмахнула руками, стараясь, чтобы брат получше понял ее. — Вселенная знает, что мы не гухийнуи. Она не дура. И мы должны поступать так, как принято в нашем племени.
— Ты думаешь, мы с тобой племя?
— Конечно, племя.
— Племя всего из двух человек?
— Там, откуда приехали мать и отец, много таких, как мы. Они и есть наше племя.
— Отец говорит, там живут одни дураки, к которым лучше не поворачиваться спиной. А мать сказала однажды, что они позволяют улицам зарастать грязью, а в другой раз, что поезда там всегда опаздывают и битком набиты грубиянами, которые ни за что не уступят даме место.
— И все-таки, они — наше племя.
Марко’каин странно взволновался, теперь он пощипывал шрамики на костяшках своих кистей, шаркал по полу ступнями.
— Никак не вспомню, почему мы вдруг заговорили об этом, — сокрушенно промолвил он.
— Я тоже, — призналась Таинто’лилит.
— Вот если бы мать могла сообщить нам, чего она от нас хочет.
— Возможно, она подаст нам знак.
— Возможно, отец скоро вернется и скажет, что время вышло.
И словно в подтверждение этого, сразу несколько часов принялись отбивать время, наполнив дом пением механических птиц.
После долгих дебатов близнецы, набравшись храбрости, сказали отцу, что хотят отвезти мать в пустынные места. И, заехав подальше, подождать, когда вселенная подаст им знак, который укажет, что лучше всего сделать с телом.
Как это ни удивительно, Борис Фаренгейт спорить с ними не стал.
— Маленькие дикари, а? — с ноткой нового уважения в голосе произнес он. — Я-то думал слетать за христианским священником, чтобы он проделал все положенное, но, уверен, у вас это получится лучше. Как-никак, вы ей родня по крови.
А затем он принялся, что было на него совсем не похоже, носиться, как безумный, по дому, собирая все необходимое для поездки.
— С дополнительным грузом собаки будут идти медленнее и проголодаются, и пить захотят быстрее: вам следует помнить об этом, — наставлял он близнецов, наливая кипяченую воду в большую канистру.
— Возьмите короб с едой для себя, — продолжал он. — И еду для собак. И топливо для костра, на случай… на тот случай, если вам понадобится костер. Да, и сейчас я вам компас принесу. Компас вещь незаменимая.
За какие-то полчаса он сам все и уложил — короб и прочее — и вышел с детьми из дома. Во все эти тридцать минут — с того момента, как близнецы сообщили ему о своих намерениях, и до выхода из дома, — он говорил, не закрывая рта, напоминая детям обо всем необходимом для их благополучия. То было совершенно беспрецедентное и странноватое — в таких обстоятельствах — проявление материнской заботливости. Если бы руки близнецам не связывало важное дело, они, пожалуй, призадумались бы: не стоит ли им завести совершенно новую «Книгу Знаний» — просто для того, чтобы записать в нее все советы и поучения, которыми осыпал их отец.
Они постояли все вместе в лишенном горизонта сумраке, под холодным ветром, — трое оставшихся в живых членов семьи Фаренгейт. Лайки были уже запряжены и готовы к дороге, дыхание их серебристо клубилось в горевшем на крыльце вольфрамовом свете, Завернутый в меха труп Уны Фаренгейт, лежал на прицепленных к повозке детей длинных санях, притороченный к ним кожаными ремнями, будто упрямо цепляющийся за жизнь тюлень.
— И помните! — крикнул им, уже ускользавшим в снежную пустоту, Борис. — Если придется пускать ракету, при выстреле закрывайте глаза!
Покрасневшие от унижения и испуга Таинто’лилит и Марко’каин подстегнули собак, чтобы они побыстрее унесли их от этой лавины ненужной любви.
Казалось, целую вечность — хоть на деле всего только час или два — близнецы во весь опор неслись по сахаристой тундре.
— Быстрее! — вскрикивал Марко’каин.
— Скорее! — вскрикивала Таинто’лилит.
Разумеется, собак разбирал поначалу восторг, но затем шаг их стал замедляться, — не столько от усталости, сколько от беспокойства: собакам требовалось подтверждение того, что ими правят собратья-млекопитающие, а не какая-то бесчувственная машина. Однако, удары кнута по бокам понуждали их снова прибавить ходу.
Впрочем, собаки и на бегу все норовили обернуться, чтобы хоть мельком увидеть детей, которых так любили и которые никогда еще не гнали их так скоро и так подолгу. Но Таинто’лилит и Марко’каин не обращали на их призывы внимания. Равно исполненные решимости, близнецы горбились в своей повозке, стоически смаргивая летящий из-под собачьих лап снег.
Дети как будто боялись, что, стоит им заторомзить или просто оглянуться, и они снова увидят отца, все еще бегущего за ними, прижимая к груди флягу с водой или запасные рукавицы.
— Это на него смерть матери так подействовала, — сказал Марко’каин, когда они, наконец, остановились, чтобы дать собакам отдых. — Вот поспит немного, и ему станет лучше, — а, как по-твоему?
— Не знаю, — сказала Таинто’лилит, помигивая в валившем из собачьих пастей пару. — Может, он теперь всегда таким будет.
Они хмуро обернулись, чтобы взглянуть на мать, покоившуюся за ними на погребальных дрогах. Лицо ее, которое дети не смогли заставить себя завернуть, как все остальное тело, в меха, казалось в сумраке снежно-серым.
— Она выглядит чем-то встревоженной, — озабоченно произнесла Таинто’лилит.
— Это потому, что ты смотришь на нее сверху вниз, — догадался Марко’каин.
Таинто’лилит пригнулась, чтобы проверить эту теорию. Густые черные космы ее выпростались при этом из-под мехового капюшона, и она, вглядываясь в лицо матери, прижала их ладонью к щеке.
— Нет, все равно, вид у нее встревоженный, — сообщила свое заключение Таинто’лилит.
— Просто побледнела от холода, — сказал Марко’каин, втайне страшившийся того, к чему могут привести дальнейшие исследования.
— Да нет, дело в выражении лица, — отозвалась Таинто’лилит. — Лоб стал каким-то другим.
— Несколько морщинок, только и всего, — объяснил ей брат — с таким видом, будто тонкая механика старения не составляла для него никакой загадки. — При жизни они у нее все время шевелились, вот мы их и не замечали. А теперь замерли.
— Тут есть что-то еще, — настаивала Таинто’лилит. — Надеюсь, перед смертью она ни о чем не тревожилась.
— А о чем ей было тревожиться?
— Во-первых, о нас.
— Во-первых и во-вторых.
— Вот именно.
— Она же знала, что мы сумеем позаботиться друг о друге.
— Ты думаешь?
— Должна была знать, иначе делала бы для нас побольше, пока была жива.
Несколько минут они просидели, положив укрытые тюленьим мехом ладони на спинку повозки, задумчиво вглядываясь в ледяное, запрокинутое лицо матери. Потом встали — размять ноги и вылить из канистры на снег немного теплой воды, чтобы получилась лужица, из которой могли бы попить собаки. Ландшафт вокруг них выглядел во всех четырех направлениях (— но почему же лишь в четырех? — во всех трехстах шестидесяти тысячах направлений! — ) совершенно одинаково. Только в небе, обращавшемся из серовато-синего в бледно-лиловое, и наблюдалось какое-то разнообразие.
— Так куда же мы все-таки едем? — осведомился Марко’каин.
— По-моему, мы двигались на юг, — ответила Таинто’лилит, поглаживая любимую свою лайку, позволяя сбитому с толку животному облизывать ее пальцы. — А разве направление так уж важно?
— Вселенная пока не обращает на нас никакого внимания, — сказал Марко’каин. — Может быть, если мы доберемся до края земли, она поймет, что нам нужна ее помощь.
Таинто’лилит опустилась на колени, потыкалась, играя, щекой и носом в морду собаки, и та, приникнув к ее лицу, едва не описалась от облегчения.
— Остров у нас маленький, — сказала Таинто’лилит. Остальные собаки уже запыхтели, ожидая, когда и им достанется ее ласка. — До края его мы доберемся быстро.
Марко’каин вытащил компас, вгляделся в него, поворачиваясь вместе с вещицей по кругу, по кругу, словно играя с ней, притопывая черными сапогами, отчего в снегу образовалась ямка.
— Хо! — сказал он. — Странное дело: каждый раз, как я поворачиваюсь, компас указывает север не там, где раньше.
Таинто’лилит подняла глаза к стратосфере.
— Может быть, мы до полюса добрались, — пробормотала она.
— Полюс в другой стороне, — нахмурясь, сказал Марко’каин. — Я думаю, компас просто сломался.
Сестра бочком придвинулась к Марко’каину, вгляделась в совершенно целый на вид приборчик, покоившийся на грязноватой рукавице брата.
