— Пал Лексаныч! — кричит тетя Настя. — К телефону вас!
Папа шумно вздыхает, выбирается из-за машинки и идет в коридор.
— Так точно, — говорит он в трубку. — Да. Благодарю. Весьма признателен. Весьма рад. Разумеется. Ни в коем случае не возражаю. Чрезвычайно признателен, Федор Иванович. Ни в коем случае. Никому. Нет. Да. Всего наилучшего, Федор Иванович. Непременно. Всего доброго. Обязательно занесу.
— Кто это был? — спрашивает мама, когда он возвращается.
Папа делает хитрое лицо и молчит.
— Ну что ты молчишь? Мне же интересно знать.
— Панферов прочитал отрывок, — сообщает папа каким-то особенным голосом.
— Какой отрывок?
— Отрывок из моего романа.
— В «Красной звезде»? Что же ты молчишь?
— Я не молчу, я говорю.
Я вижу, что он очень, очень рад.
— Да, и что же? — спрашивает мама.
— Говорит, что ему понравилось и что он хочет публиковать весь роман у себя в «Октябре».
— Прекрасно… Если только не очередная болтовня.
— Почему же, Нинусенька, обязательно болтовня?
— Ты что, забыл, как он до войны два года морочил тебе голову? И тоже, между прочим, не скупился на похвалы.
— Что у тебя за манера, мой милый Кисик, обязательно во всем усомниться?
— Лучше усомниться, — говорит мама, — чем питать пустые надежды и остаться у разбитого корыта. К тому же роман, насколько мне известно, еще не готов.
— Удивительно! Я сообщаю тебе приятную новость, а ты непременно должна сказать какую-нибудь гадость.
— При чем тут гадость? Какая гадость? Я по опыту знаю, что на его обещания нельзя полагаться.
— Будь он проклят, пошлый опыт, ум глупцов!..
— Ну конечно! Сразу глубокомысленные сентенции.
— Ты, мой милый Кисик, неисправимый скептик и нытик.
— Прекрасно! Пускай я буду скептик и нытик, но я, по крайней мере, стараюсь смотреть на вещи трезво.
— Ты стараешься убить всякое желание что-нибудь делать.
— Что ж, если я такой невыносимый человек, найди себе других собеседников. — Мама поджимает губы. — Ну вот, забыта, зачем пришла…
— В любое варево тебе непременно нужно добавить ложку дегтя, — говорит папа.
— Не ложку дегтя, а каплю здравомыслия, — отвечает мама. — И вообще, оставь меня, пожалуйста, в покое! Я не сказала ничего дурного. Просто ты с недавних пор сделался болезненно раздражителен. Совершенно нетерпим к любому моему замечанию. Рта уже невозможно раскрыть без того, чтобы не встретить града упреков. Все, буквально все принимается в штыки. Боже мой, действительно, боишься уже произнести слово!
Она выходит из комнаты, а папа снова усаживается за машинку и смотрит в окно. Я подхожу к нему, останавливаюсь за его стулом и читаю на вставленном в машинку листе:
«За Волгой загоралась узкая багровая полоска зари. Гурин полубегом спускался с кургана. Он уже различал в полутьме трупы немецких солдат и наших бойцов, лежавших на скате, вспоминал, что здесь продвигался он ночью…»
Полу-бегом в полу-тьме… Как это — полубегом? Наверно, вприпрыжку…
— А когда твой роман напечатают, — спрашиваю я, обнимая его за шею, — тебе заплатят много денег?
— Много, маленький, — отвечает папа. — Много-много денег. И мы купим нашему милому Кисику много-много дорогих вещей. Он у нас очень красивый и очень милый Кисик, но он Фома-неверующий… Купим ему много прекрасных вещей, чтобы он не был такой Фома…
— Сейчас я раздам вам сочинения, — говорит Марья Трофимовна, — но сначала прочитаю некоторые из них. Вот что написала Ира Грошева: «Первый снег. Сегодня выпал первый снег. Все ребята сразу взяли санки и побежали кататься на горку. А Петя взял свои лыжи и пошел с ними в лес. Валя, Катя и Зина стали лепить снежную бабу. Валя слепила большой снежный шар, Катя слепила шар поменьше, а маленькая Зина слепила самый маленький шарик. Потом девочки поставили эти шары друг на друга и приделали снежной бабе нос из морковки». Очень хорошо, Ира, — говорит Марья Трофимовна, подымая глаза от тетрадки. — Написано чисто, аккуратно, без единой ошибки. Пятерка. А вот сочинение Зои Линкиной. Послушайте
«Первый снег.
Первый день зимы веселой.
Солнце светит, снег блестит.
На дорожке перед школой
Крепость снежная стоит.
Позовем играть и бегать
Всех друзей и всех подруг.
Сколько света, сколько снега!
Сколько радости вокруг!»
— Ух ты, здорово! — говорит кто-то из девочек.
Да, это замечательно… Как она смогла такое сочинить? Мне бы в жизни не написать так складно…
— Молодец, Зоя, — хвалит Марья Трофимовна. — На, возьми свою тетрадку.
Зоя подымается и идет к столу. Обыкновенная девочка с длинными черными косами и синими бантами, немножко толстая и неуклюжая. Неуклюжая, зато вот как умеет сочинять… «Сколько снега, сколько света!..» Если бы только я не дружила с Инной, я бы обязательно постаралась подружиться с Зоей…
— А теперь я вам прочитаю сочинение Светы Штейнберг, — говорит Марья Трофимовна.
Мое? Не может быть…
— «Первый снег. — Марья Трофимовна поправляет очки на носу. — Черная туча ползла низко-низко над городом…»
Правда, это мое…
— «Туча была толстая и очень тяжелая, потому что несла много-много снега. Одна снежинка не удержалась, оторвалась от края и стала падать вниз. Она падала, падала, пролетела сквозь голые ветви дерева, вспыхнула яркой блесткой в свете фонаря и опустилась на землю. А следом за ней стали падать другие снежинки. Скоро вся земля сделалась белая и пушистая. Но люди не видели этого, они спали».
Зачем она это читает? Зачем я это написала! Такое глупое, некрасивое сочинение… Девочки будут смеяться. Нужно было придумать про санки и снежную бабу… Почему я даже не вспомнила про санки и про бабу?
— Жалко, что есть ошибка, — говорит Марья Трофимовна и отдает мне тетрадку.
Еще и ошибка! Да, вот: вместо «вспыхнула» написано «вспухнула». Я сажусь на свое место, закрываю тетрадку. Я сейчас заплачу. Нет, нельзя плакать в классе, скажут, что я плакса-вакса. Не буду думать про эту несчастную ошибку…
— Это не ошибка! — доказываю я маме. — Я пишу правильно. Просто эти буквы одинаковые!
— Конечно, — поддерживает меня папа, — я их тоже никогда не различал. И теперь не различаю.
— Действительно, — соглашается мама. — Я всегда замечала, что ты пишешь «руба» вместо «рыба». Но неужели такая ерунда может передаться по наследству? Просто не верится…
Тетя Луша сгребает снег широкой лопатой.
— Давай поможем ей? — предлагает Инна.
Мы находим возле помойки два куска фанеры и принимаемся трудиться рядом с тетей Лушей. Как это замечательно — сгребать снег. Нам сразу становится жарко и весело. Мне особенно жарко в моем кожухе. То есть это, конечно, не мой кожух, а папин, но я пока ношу его. Пока тетя Лера не перешьет мою шубу. Кожух, правда, велик мне, зато он очень теплый — теперь руки у меня никогда не мерзнут, еще приходится и загибать рукава. И падать в нем не больно.
— Что вы тут делаете? — спрашивает Женя из третьего подъезда. — Я тоже хочу!
— Вот помощники! — радуется тетя Луша.
— Машина! — кричит кто-то.
— Машина, девочки, машина!
Мы останавливаемся и смотрим, как большой черный автомобиль медленно въезжает во двор, огибает угол сквера и плавно подкатывает к седьмому подъезду. Эти подъезды — пятый, шестой, седьмой и восьмой — заселили только недавно. Раньше половина нашего дома стояла пустая, без окон и с забитыми дверями. До войны не успели достроить, а потом у издательства «Правда» не было денег. ЦК забрал недостроенную часть себе, достроил и недавно заселил.
От горки тоже бегут девочки — с санками в руках — смотреть на машину. Шофер вылазит и уходит в подъезд.
— Мужу звонить пошел, — сообщает кто-то.
В машине сидит женщина в голубом платье. Она, конечно, не смотрит на нас. Интересно, как же она выйдет? Ведь холодно в одном платье… Может, шофер вынесет ей пальто?
Дверь подъезда распахивается, мужчина в черном костюме и белой рубашке подскакивает к машине, женщина неторопливо ступает серебряной туфелькой на снег — хорошо, что мы уже расчистили эту часть, а то бы она точно провалилась… Белая грудь, плечи, локоны… В точности, как моя Ингрид, которую папа привез из Германии. Нет, ей нисколько не холодно. Может, она и не живая вовсе?.. Мужчина подхватывает ее на руки и уносит в дом. Длинное платье волочится по земле.
Одна из девочек бросает санки и ныряет в подъезд.
— На лифте поехали, — сообщает она, вернувшись. — А в тот раз до самого верха на руках тащил!
Нам уже не хочется сгребать снег, мы разбредаемся по двору.
— Знаешь, почему у нее такое платье? — говорит Инна. — Потому что она актриса! Наверно, когда я стану настоящей балериной, у меня тоже будет такое. Панбархат — самый дорогой материал. И самый красивый. А еще бывает крепдешин…
