Поглядев ей в глаза, я сказал негромко:
– Эмма, я здесь, рядом! Пожалуйста, не уходи.
Она кивнула, закрыла глаза и снова отключилась.
Секунду спустя в кухню ворвался Чарли, к уху он прижимал мобильный телефон. При виде залитого кровью пола его глаза широко распахнулись, сделавшись огромными, как серебряные доллары.
– Что ты делаешь?! – вскричал он, но я его перебил:
– Эмма жива, но у нас есть не больше двух минут.
Не переставая ошеломленно озираться, Чарли крикнул оператору службы 911, что нам срочно необходим «Лайф Флайт».
Я тем временем зажал пальцем отверстие на конце иглы, остановив вытекающую кровь. Вслух же сказал – так спокойно, как только мог:
– Чарли, будь добр, принеси из багажника физраствор для капельницы и ящик с инструментами.
Он посмотрел на меня дикими глазами, словно все еще не верил, что я не собираюсь прикончить Эмму у него на глазах, и я все так же спокойно повторил просьбу.
– И поживее, – добавил я.
Чарли пулей вылетел на улицу и бегом вернулся обратно. На пороге его ноги поехали на скользком от крови полу, и передо мной мелькнули подошвы его башмаков. Наверное, Чарли мог бы успеть защитить голову, но в руках у него были пакеты с растворами для внутривенных вливаний, и он прижал их к груди, боясь повредить или разбить. И сильно ударился затылком о дверной косяк. От такого удара он неминуемо должен был потерять сознание, и надолго, но в его жилах, по-видимому, бушевало столько адреналина, что он только поморщился. Сев на полу, Чарли повернул голову набок, словно пытаясь рассмотреть меня одним глазом, и протянул инструменты и физраствор.
Я быстро наладил капельницу, вручил Чарли пластиковый пакет с плазмозамещающим раствором и велел сжимать изо всех сил. А сам достал из своего «чемоданчика первой помощи» трубку для интубации и осторожно ввел Эмме в горло, чтобы предотвратить блокировку дыхательных путей. Чарли стискивал в руках мягкий пакет с физраствором, нагнетая жидкость в сердце Эммы. Взгляд его показался мне странно расфокусированным, устремленным в пространство чуть выше головы Эммы, но сейчас мне было не до того. Физраствор прошел по руке и достиг сердца – я понял это по тому, что вытекающая из иглы кровь сделалась бледно-розовой и почти прозрачной.
– Лезвия для бритвы и кусачки для проволоки, – скомандовал я.
Чарли одной рукой порылся в ящике с инструментами и достал оттуда бокорезы и пачку обычных безопасных лезвий. Я тем временем повернул Эмму на правый бок, поднял ее левую руку над головой, чтобы немного растянуть грудную клетку, и поменял пакет капельницы на полный. Прежде чем сделать первый разрез, я повернулся к Чарли.
– Отвернись.
– Делай что нужно, – ответил он глухо.
– Поливай… – Я вручил ему флакон с бетадином, найденный на полке в буфете, вытянул руки, и Чарли щедро окропил их бурой дезинфицирующей жидкостью. Излишек лекарства я размазал по груди и ребрам Эммы, затем велел Чарли продезинфицировать бритвенные лезвия, а сам, дождавшись, пока Эмма сделает вдох, попытался прощупать пульс лучевой артерии. Пульс был слабым, к тому же во время вдоха он совершенно исчезал. Это был классический парадоксальный пульс, свидетельствовавший о резком снижении систолического давления.
Вынув из кармана небольшой футляр, с которым не расставался, я достал иглу, заправил шовный материал и положил Эмме на грудь. Затем глубоко вздохнул и, вооружившись бритвенным лезвием, сделал горизонтальный разрез между четвертым и пятым ребром. Кусачками вырезал кусок ребра и подложил с обеих сторон два свернутых кухонных полотенца, чтобы они впитывали кровь и не давали ребрам сходиться. Затем взрезал плевру – особый мешок, в котором находятся легкие, – выпустил воздух из легкого и сдвинул его в сторону, чтобы не мешало. Теперь в глубине разреза показалась околосердечная сумка – перикард. Я тронул ее кончиком лезвия, и из дыры хлынули кровь и вода.
Но вот разрезан и убран с дороги и перикард: передо мной лежало обнаженное сердце. Практически сразу я увидел то, что искал – то, что ожидал найти: трансмуральный разрыв, или, проще говоря, место, где, не выдержав давления, разорвалась некротизированная мышечная ткань сердца. Когда я вставил в разрыв палец, кровь из полости сердца перестала вытекать и почти сразу началась фибрилляция желудочков[65] – сердце Эммы перестало биться и начало трепетать, как смертельно раненная птица. То, что оно перестало сокращаться, было не слишком хорошим признаком, но я знал, что сердце в состоянии фибрилляции будет легче зашить – и легче запустить его снова.
Чарли тем временем выдавил в трубку капельницы второй пакет «Плазма-лита» и ухитрился без моей помощи поменять его на полный. Глаза его были закрыты, по щекам текли слезы, ладони судорожно сжимали прозрачный пластик, а на шее вздулись от напряжения сухожилия и вены. Должно быть, ему было очень больно – затылок, которым он ударился о косяк, обильно кровоточил, но я не знал, что болит у него сильнее – сердце или рассеченная кожа на голове. Как бы там ни было, сейчас я мог ему помочь только одним способом – побыстрее закончить то, что делал, и закончить успешно.
Зажав в зубах фонарик, я направил луч в разверстую Эммину грудь, ставшую моим операционным полем, и стал шить разрыв кисетным швом (что такое кисетный шов, ясно из его названия). Я сделал восемь проколов, но когда, стягивая края раны, начал натягивать нить, ослабленная мышечная ткань лопнула в трех местах, и мне пришлось повторить всю операцию, отступив несколько дальше от края разрыва. На этот раз мне удалось затянуть нить и завязать ее двойным узлом.
В какой-то момент мне показалось, что снаружи доносится далекий гул вертолетных турбин, но я лишь отметил этот факт. До моего сознания он не дошел, а если и дошел, то как нечто, не имеющее никакого отношения к моим проблемам. Звук к тому же скоро стих, и я равнодушно подумал, что ослышался. Швы держались, и я, запустив руку в разрез, аккуратно пальпировал сердце – сначала легко, потом сильнее.
Именно в этот момент я понял, что Эмма перестала дышать.
«Ничего страшного, – сказал я себе. – Иногда телу нужно только напомнить, что оно должно делать». Не выпуская из пальцев сердца, я с силой подул в интубационную трубку, наполняя легкое воздухом. Сердце откликнулось: забилось, и я убрал руку. Эмма продолжала дышать, и я проверил пульс сонной артерии. Пульс был слабый, но он был. Проблема заключалась в другом: часы продолжали тикать, отсчитывая время. Мы опережали смерть всего на секунды, но я надеялся, что этого хватит.
Чарли выжал уже третий пакет, а я по-прежнему не имел ни малейшего представления, когда же мы сможем попасть в больницу. На всякий случай я приподнял Эмме ноги, подложив под них положенный на бок кухонный табурет, чтобы кровь от конечностей отлила к груди, и снова проверил пульс. Пульса не было, и я повторил массаж сердца, то и дело дыша в трубку, вставленную в гортань.
Чарли был весь в крови. Только сейчас до меня дошло, что он кричит – кричит во всю силу легких, запрокинув голову и уставившись в потолок неподвижным взглядом. Что он хотел там увидеть?..
Крошечный запас времени у меня все еще оставался – я знал это, верил в это всем сердцем и всей душой. Я как раз наклонился над Эммой, чтобы вдохнуть в ее легкие еще одну порцию воздуха, когда парадная дверь распахнулась и в дом ворвался молоденький санитар в синем костюме и резиновых перчатках. Он посмотрел на меня, увидел лужи крови и физраствора на полу и замер.
– Доставай «утюги»[66], двести джоулей! – заорал я. – Живо!
Санитар растерянно замотал головой.
– Живо, я сказал!!!
Санитар раскрыл свой чемодан, достал два электрода на длинных проводах и прижал к груди Эммы. Пока в приборе накапливался заряд, я продолжал массаж и искусственное дыхание. Наконец на дефибрилляторе вспыхнул зеленый огонек, и санитар сказал:
– Готов.
Я убрал руку. Раздался сухой треск электрического разряда. Тело Эммы напряглось, расслабилось, и я снова пощупал пульс. Ничего.
Прежде чем санитар успел мне помешать, я выхватил из его чемодана то, что мне было нужно.
– Ударная доза эпинефрина[67]. Триста джоулей.
Санитар, к которому присоединился и санитар-водитель, прикрепили к капельнице очередную «наволочку» с физраствором. Услышав мою команду, молодой медик не растерялся и сделал то, что ему было приказано, быстро и точно. Выдавив из шприца пузырьки воздуха, я вонзил иглу в сердце и впрыснул двойную дозу эпинефрина.
– Разряд! – крикнул я и едва успел убрать руки. Тело Эммы еще раз подбросило, но пульс по-прежнему не прощупывался.
