Теперь я не хотел иметь никакого отношения к медицине, не хотел заниматься хирургией, не хотел лечить страждущих и больных людей, не хотел даже думать о тех годах, когда меня называли «Кудесником из Атланты». Я старался забыть все, что когда-то знал, забыть лица тех, чьи сердца я когда-то держал в руках. Я стремился отказаться от самого себя – от всего, чем я когда-то был. Если бы была такая кнопка, нажав которую я мог бы стереть все, что, словно на магнитной ленте, было записано в моей памяти, я бы сделал это не колеблясь. Сделал и уехал далеко-далеко, чтобы никогда больше не возвращаться.
После похорон Эммы я поручил риелторской фирме продать наш алабамский пентхаус, позвонил в организацию ветеранов Вьетнама и предложил забрать из квартиры все вещи, какие могут им пригодиться, а сам сел в машину и поехал на север. На шоссе И-285 я выбросил в окно свой больничный пейджер. Проехав несколько миль, выбросил второй. Добравшись до шоссе номер 400, метнул на встречную полосу один из двух своих мобильных телефонов, где его тут же раздавил тяжелый тягач. Пару минут спустя я точно так же поступил с мобильником Эммы, который ударился об асфальт и разлетелся вдребезги. Уже приехав на наш участок на озере, я вышел на причал и зашвырнул в воду свой второй и последний телефон.
Несколько часов спустя я зашел в дом, отключил от проводной линии некстати зазвонивший телефонный аппарат, огляделся, запер входную дверь и снова сел в машину.
Вернулся я только восемь месяцев спустя. Где я все это время был и что делал, я сказать не могу, но не потому, что мне стыдно. Я просто не помню, и, быть может, это к лучшему. Скажу только, что не раз и не два мне приходилось останавливаться у телефонной будки и, зайдя в нее, разглядывать обложку местного телефонного справочника, чтобы узнать, в каком городе я нахожусь. Еще я помню, как примерно в конце первой недели моих странствий я случайно бросил взгляд на одометр и увидел на нем запомнившуюся мне цифру – ровно пять тысяч миль. Два месяца спустя настроенный на одну поездку прибор обнулился, но я рассчитал, что за это время я проехал тысяч пятнадцать-двадцать.
Память сохранила немногое. Я смутно помню, что видел Атлантику и стоял на берегу Тихого океана. Канадские Скалистые горы преградили мне путь на север, а на мексиканской границе меня остановила пограничная стража. Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать об этом времени. Возможно, мои передвижения можно более подробно проследить по квитанциям банкоматов и банковским документам, в которых отражены заправки и кафе, где засветился номер моей кредитной карточки, но заниматься этим у меня нет ни малейшего желания. Да и какой смысл – все это тоже осталось в прошлом.
Когда я снова очутился на озере, Чарли только что вернулся из «школы», где потерявших зрение взрослых (а большинство «учеников» этой школы – жертвы катастроф или несчастных случаев) учат жить в мире заново. Первые несколько дней мы топтались возле друг друга как два магнита, которые взаимно отталкиваются, вместо того чтобы притягиваться. Не то чтобы нам не хотелось разговаривать – мы просто не знали, с чего начать. Да и что я мог сказать брату жены, которую не сумел спасти?
А Чарли просто подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:
– Риз, ты – лучший врач из всех, кого я когда-либо знал.
Эти слова оказались больнее любых упреков и обвинений. Я обнял его, и мы немного всплакнули. Больше мы о прошлом не вспоминали – старались не вспоминать. И начали подбирать обломки, которыми были усеяны опустевшие поля наших жизней. То и дело мы натыкались на что-то, что ранило нас до крови, – и до сих пор натыкаемся, когда вместе, когда поодиночке. Реконструкция старых лодок, в которую мы оба ушли с головой, стала для нас чем-то вроде групповой терапии, и мы старались не пропускать ни одного сеанса, способного дать хотя бы призрачную тень забвения.
Утром позвонила Синди и сказала, что Энни слишком устала и что поездка в окрестности Мейкона вряд ли будет ей по силам.
– Кроме того, – добавила она, – мне не дали выходной.
Я ненадолго задумался.
– Ты не будешь против, если мы с Чарли съездим туда одни?
– Конечно, нет! – Синди, казалось, была удивлена. – Это уж вам решать, как лучше. Я не возражаю.
Я записал, как нам добраться до старой фермы, и через полчаса мы с Чарли уже ехали на юг – сначала по Четырехсотому шоссе, потом – по И-75. В Атланте мы ненадолго заскочили в «Варсити», где Чарли съел вредный для здоровья завтрак, состоявший из двух хот-догов с соусом чили, луковых колечек в кляре и кока-колы. Я ограничился фруктовым соком и бананом, после чего мы вернулись на шоссе.
На ферму мы прибыли около двух часов пополудни. Синди была права: участок оказался заброшенным. Большинство пекановых деревьев засохло, зато трава и сорняки благоденствовали; покосившийся дом рассохся и облез, старые щелястые доски были выбелены солнцем и дождями и остро нуждались по меньшей мере в трех слоях краски. Дом нас, впрочем, не интересовал, мы лишь бросили на него быстрый взгляд и сразу стали искать амбар.
Там нас ожидал чрезвычайно приятный сюрприз.
Для начала мы обошли сарай кругом: я рассказывал, что вижу, а Чарли ощупывал стены и заодно обрывал покрывавшие старые бревна вьюнки и лианы. В сарае, когда мы туда вошли, я подвел Чарли к ближайшей стене. Он прикоснулся к ней ладонями, и его незрячие глаза вспыхнули от восторга.
– Да это же просто золотая жила! – воскликнул он и улыбнулся.
Я был с ним полностью согласен.
На этом осмотр был практически закончен, но мы с Чарли, не сговариваясь, решили, что возвращаться с пустыми руками нам нет никакого резона. Прямо перед амбаром находилась очень ровная площадка, и мы, не мешкая, разбили на ней лагерь. Небольшая двухместная палатка, складной столик, аккумуляторный холодильник и походная газовая плитка – вот и все, что нам было нужно. Самым главным, однако, была наша полевая мастерская, в которой помимо ручных инструментов имелись отрезной и строгальный станки.
Спустя считаные минуты мы приступили к работе. Чарли, ловко орудуя фомкой и топором, одну за другой отрывал от вертикальных опор двухсотлетние доски и передавал их мне, я вынимал гвозди и в зависимости от сорта и состояния древесины пропускал материал через один или через оба наших станка.
Я мог бы, конечно, подробно описать Чарли каждый кусок добытого нами дерева, но я знал, что руки скажут ему куда больше, чем любые мои слова. Да и мне не хотелось лишать его радости первооткрывателя: Чарли получал от процесса столько удовольствия, что мне оставалось ему только завидовать. Джорджия, которую мы взяли с собой, чтобы она не скучала, внимательно наблюдала за нами со своего места в кузове прицепа: она любила держать Чарли в поле зрения. Лишь изредка она спрыгивала на землю, подходила ко мне и снова возвращалась в прицеп.
До темноты мы успели загрузить три-четыре десятка отменных досок. Это был первосортный материал, который можно было продать достаточно дорого, и его оставалось еще порядочно: по моим прикидкам, на то, чтобы покончить с досками, нам могло понадобиться еще два-три дня. После этого нам предстояло снять стропила и вертикальные опоры, сделанные из толстого, грубо отесанного бруса. По нынешним временам, стоили они очень дорого, и нам не хотелось оставлять их здесь даже на короткое время, хотя мы и знали, что с ними вряд ли что-то случится, пока мы съездим в Клейтон и обратно.
В половине девятого вечера я позвонил Синди, зная, что в это время Энни уже спит. На звонок она ответила почти сразу, словно специально сидела у аппарата, дожидаясь моего звонка.
– Алло?..
Мы немного поболтали: я спросил, как себя чувствует Энни, а Синди поинтересовалась, как мы добрались. Только потом я рассказал, что мы нашли.
– Твой амбар очень неплохо сохранился, – сказал я. – Мы с Чарли считаем: нам понадобится еще дня три-четыре, возможно, чуть меньше. Думаю, мы привезем неплохой материал. Даже очень неплохой.
Я знал, что Синди неловко спрашивать меня о цене, за которую можно будет продать доски, но я, по-видимому, застал ее в тот момент, когда она разбирала требующие оплаты счета и пыталась решить, какие из них следует оплатить в первую очередь, а главное – где взять на это деньги. Как бы там ни было, в ее голосе ясно прозвучали «деловые» нотки:
– Сколько, ты считаешь, мы сможем за это выручить?
Я ждал этого вопроса и заранее прикинул, сколько погонных футов досок и бревен мы сможем получить в конечном итоге. Цены на старое, выдержанное дерево я тоже знал очень хорошо и мог с легкостью назвать более или менее точную цифру, однако мне не хотелось чрезмерно ее обнадеживать, поэтому я решил ориентироваться на минимум. На самый, так сказать, минимальный минимум.
